Если бы не новая беда — случившийся в Москве Медный бунт, то неизвестно чем бы закончились все эти переживания. Верно говорят, клин клином следует вышибить.
В принципе, бояться восставших Феодосии Прокофьевне особо не стоило — до Зюзина, куда на лето уехала, бунтовщики вряд ли бы добрались. Их главной целью царское Коломенское стало. Но была еще Аннушка, о которой Борису Ивановичу при его жизни клятвенно заботиться обещала и которой постоянная помощь требовалась. Вот и пришлось все бросать и срочно нестись в Павловское, где подруга обитала.
Верные люди доложили — совсем обезумела несчастная вдова… Оно и понятно — никак забыть не может тех страшных дней, что во время Соляного бунта пережить пришлось. А как про новый прознала, и вовсе плохо стало. Ко всему прочему еще от смерти супруга не отошла. Каждый день в истерике бьется, глаза закатывает. Не ест, не спит...
Единственное, что помогает успокоить — отвар мака на молоке настоянный. Как выпьет, на короткий миг глаза смыкает, но стоит кому-то нечаянно громыхнуть или выше обычного голос повысить, все заново начинается. Слуги, пока она отдыхала, старались не дышать, только бы отдохнула несчастная.
В общем, выхода не было. Требовалось срочно спешить в Павловское. И Феодосия, сжимая крест в руке, дабы не так страшно было, в сопровождении крепкой охраны, кинулась к подруге. На ее счастье, доехала без особых приключений, Однако жутко расстроилась, когда увидела во что превратилась некогда прекрасная Милославская. Растрепанная и непричесанная старушка с седыми космами, совсем непохожая на прежнюю кокетку Аннушку, забилась в темный угол под образами, выла и повторяла постоянно:
— Ой, боюсь! Боюсь!..
Увидев на пороге гостью, и вовсе разума лишилась. Вскочила и кинулась в погреб прятаться. Слуги едва успели ее схватить под руки, однако она дико сопротивлялась и кричала, что только там будет в безопасности находиться. Много терпения и сил пришлось понадобилось на то, чтобы успокоить болезную, объяснить, что никто тронуть не посмеет. Бог и Ангел-Хранитель всегда защитят.
Постепенно бедняжка стала прислушиваться к словам гостьи, послушно принялась святую воду пить, а уж когда услышала, что дух Бориса Ивановича обязательно защитит и не позволит злодеям обидеть, даже заулыбалась. Наконец, в себя пришла и вроде как стала прежней Анной Ильиничной. В баньку сходила, приказала уложить волосы, одежду подать. Предложила к сестре Марии в Коломенское съездить.
Феодосия попыталась было отговорить, но Анюта настаивала: а вдруг помощь понадобится? А потом, испуганно стрельнув по сторонам черными очами, они у нее по-прежнему прекрасными были, призналась — краем уха слышала, что беднота выступает против политики, которую любимый царь-государь в жизнь проводит.
— По крупному счету, до Алексея Михайловича, — честно призналась женщина, — мне нет никого дела. Ибо никогда не забуду, сколько вреда лично мне во время Соляного бунта принес. Да вот беда — народ конкретно против батюшки Милославского выступает. Плохой дочерью буду, коли не смогу защитить Илью Даниловича, когда убивать придут…
Так что пришлось Феодосии с подругой соглашаться и вновь в дорогу отправиться, хотя и попыталась в качестве последнего аргумента выставить такой:
— Без нас найдется, кому помогать. Давай лучше в какой-нибудь дальний монастырь на богомолье отправимся. Уж там-то точно бунтовщики не достанут! Опять же, помолимся, на душе полегчает!
Покачивая головой, туго затянутой черным вдовьим платом, Анна вдруг вполне разумно объявила, что сейчас об одном Господа просит: поскорее бы эти испытания закончились, народ успокоился, внял голосу разума и никаких жертв не требовал. У многих ведь детки малые, кто же их растить станет, коли родителей не станется?
— Знаешь, Феодосьюшка, — промолвила она, — пусть и кощунственными кому-то мои слова покажутся, но думается, испытания нам Господь посылает потому, что от него отворачиваться стали, по-новому крестимся, старые образа уничтожаем. Но как об этом вслух скажешь? Из опыта общения с государем ведаю, пусть и назван Тишайшим, оным никоим образом не является.
Феодосия согласно кивнула головой. Если государь-батюшка и казался тихим, то лишь в первые годы своего правления, когда был юн. Однако лично она его таким не помнит. На ее памяти всегда вспыльчивым да своенравным был, если кто его и мог успокоить, так это только Мария Ильинична да Борис Иванович, когда в силе находился.
По ее наблюдениям, Алексей Михайлович практически мгновенно терял самообладание, коли кто поперек него выступал, порой мог даже волю рукам дать. Не говоря уже о том, что словами оскорбить. При дворе с большой радостью из уст в уста передавали историю, когда однажды, поссорившись патриархом Никоном, к радости многих своего любимца обругал мужиком и сукиным сыном...
И это был не единичный случай. Однажды и царскому тестю Илье Даниловичу крепко досталось. В боярской Думе обсуждался предстоящая война с Польшей Не известно почему, боярин Милославский прежде никогда не бывавший в походах, вдруг неожиданно встал и громко заявил:
— Если меня назначат воеводой, приведу пленником самого короля польского!
Царь даже не попытался скрыть эмоций. Вскочил с трона, надавал старику-тестю пощечин, а потом схватил за седую бороду и пинками вытолкал из палаты... Ох, как же Мария Ильинична огорчилась, когда узнала об унижении, коему ее отца подвергли! Но следует ей отдать должное, нашла в себе силы с супругом в перебранку не вступать. Молча проглотила обиду, только при встрече с супругом губы крепче обычного поджала.
Публикация по теме: Феодосия-Федора, часть 45
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке