Размышляя над всем этим, Феодосия вдруг ясно представила себя на месте Анны Ильиничны. Следовало правде в глаза смотреть — в последнее время супруг сильно сдал. После смерти брата Глеб Иванович все чаще и чаще рукой за сердце хватался и жаловался, что ему воздуха не хватает, а в груди словно кол стоит.
Боярыня знала — муж сильно переживает смерть любимого родственника. Оно и неудивительно — словно одно целое столько лет были. По ночам во сне сильно стонал и плакал, все Бориса звал…
Она пыталась хоть как-то отвлечь супруга от дурных мыслей, предлагала в паломничество по святым местам отправиться. Говорила, что сын Ванечка растет, о котором беспокоится стоит. Да и с ней что станет, коли его не будет? Он соглашался, но по ночам, когда не имел над собой контроль, вновь безутешно рыдать принимался.
От всего этого боярыне по ночам не спалось. Долго лежала без сна, уперев глаза в высокий потолок, пока дворня хлопотать до хозяйству не начинала. Однажды почувствовала, что по лицу словно ветер холодный пробежал.
Удивилась — подобное чувство испытывала, когда мать умерла. Анисья Никитична тихо представилась, едва обеих дочерей замуж выдав. Словно решила, что ее миссия на этой земле выполнена. Пристроила дочерей удачно замуж и можно со спокойной душой покидать бренный мир. Феодосия не успела с ней даже попрощаться, далеко в тот момент находилась. Евдокия сказывала, что перед смертью велела им крепко друг за друга держаться.
Отец не долго горевал. Довольно скоро привел в терем молодую боярышню Варвару. Мог бы для приличия у старших детей поинтересоваться — нужна или нет им мачеха. Хотя с другой стороны: а какое им дело? У них свои семьи, а родителю забота требуется.
Но как бы там ни было, молодые Соковнины молодую мачеху сразу невзлюбили. И все из-за ее привычки совать свой нос куда не следует. Едва родительский порог переступишь, тут же на лавке плотно усаживается, растекаясь по ней квашня квашней, и принимается расспрашивать о жизни при дворе, о том, что в царицыной опочивальне стоит да что она на обед ела...
Пуще всего интересовали отношения с государем. Феодосия никак понять не могла — по глупости непристойности спрашивает или от хитрости великой. Надеется подобным образом узнать то, чего нет, а потом по миру разнести… Однако в силу воспитания приходилось терпеть и спокойно общаться.
В мачехе ее все раздражало — светлые, почти бесцветные глаза, такой же бесцветный волос, вздернутый нос, ярко-нарумяненные щеки. Порой вопросом задавалась — как батюшка мог подобной особой прельститься? Ведь тупа до безобразия! Не раз и не два ловила, с каким восторгом за своей новой избранницей наблюдал и как с каким наслаждением речам внимал. Даже на откровенные глупости внимания не обращал. Словно околдовала его моль бесцветная. Однажды поделилась своими мыслями с сестрой. Каково же было удивление, когда выяснилось, что Дуня точно также мыслила.
Так что всем Соковниным во время коротких наездов в родительский дом приходилось мужественно терпеть присутствие болтливой мачехи. Самое удивительное, что мужьями Феодосии и Евдокии она, видимо, по скудомыслию своему, гордилась настолько сильно, словно они являлись ее ближними родственниками. При случае и без случая подчеркивала: а уж у меня-то зятья, другим такие и не снились! Поди пойми, зачем говорит подобное…
Именно из-за ее языка болтливого пришлось сократить встречи с любимым батюшкой. Хорошо еще, что при дворе часто общались, так что разлуки особой не чувствовалось. На днях была в гостях у государыни, так с ним чаек с пряниками да сладкими крендельками довелось попить. Счастливым и довольным смотрелся. Все приглашал в Молоди приехать, где она после замужества ни разу не была. Пошутил даже:
— Коли бы не твой брак с Глебом Ивановичем, не видать мне усадьбы, как своих ушей без зеркала!
Так что вроде ничего плохого с ним не должно было случиться.
Оставалось одно — Глеб Иванович занемог! Вскочила, и как была в одной ночной сорочке и босиком, забыв о всяком приличии, кинулась на его половину. Что есть силы распахнула двери и тут же облегченно вдохнула. Все нормально. Сидит за столом, своим любимым делом занимается — умные книги читает.
Естественно, удивился очень, когда полураздетую жену на пороге увидел. Объяснять ничего не стала, извинилась за беспокойство, поклонилась и вернулась в свою спальню. Но сна как не бывало. Стала на колени перед образами и принялась отбивать поклоны, прося у Бога здоровья для родных и близких.
И в тот миг, когда о здоровье батюшки родимого молилась, лампадка вдруг сама собой погасла. Испугалась до смерти — ох, и дурной знак! Кинулась скорее разжигать, все пальцы обожгла. Давай на них дуть и в воздухе размахивать, чтобы поскорее боль ушла. За эти делом ее и застал гонец, что печальную весть принес:
— Прокофий Федорович совсем плох. Супруга его Варвара велит прибыть поскорее.
Казалось, за спиной крылья выросли, так спешили они с Глебом Ивановичем. Но все равно, как и в случае с матушкой, не поспели. Приехали, когда батюшка уже последний дух испустил. Ох, как же она страдала, что без его благословения осталась!..
Как прошли похороны, плохо помнит. Осталась лишь в памяти молодая вдова, которая почему-то именно к ней обратилась:
— А куда мне теперь, уважаемая Феодосия Прокофьевна, податься? В монастырь или как? Родных у меня не имеется, в родительском тереме старший брат с многочисленным семейством прочно обосновался. Чем с ними жить, уж лучше в петлю головой.
Услышав подобные речи, Феодосия удивленно вскинула брови.
— Почто так глаголишь? Опять же согласно завещанию это теперь твой дом. Так что тоже, живи, сколько Богу угодно будет тебе дней отпустить.
Варвара облегченно вздохнула, перекрестилась и траурный платок потуже затянула.. Видать и впрямь думала, что дети покойного на улицу ее выгонят. Феодосии даже жалко женщину стало. Пребывая в достатке, как-то быстро о бедах других забываешь. Не задумываешься, каково остальным живется…
За столом поминальным, где полагалось слезы лить, они с Евдокией и братьями вдруг принялись свое детство вспоминать и, забыв о приличиях, принялись весело смеяться. Эх, хороши были денечки! Особенно, когда от гнева матушки скрываться приходилось.
Скора была на расправу Анисья Никитична, не разбираясь могла налево-направо шлепки и подзатыльники раздавать. А уж хворостина в ее руке и вовсе словно приклеенной казалась. Так что заступничество родителя всегда кстати было. Помнится, прибежит, за спину родительскую спрячется и оттуда на мать лукаво посматривает. Поди, достань! А та розгами в воздухе помахивает, а ничего поделать не смеет.
А как батюшка настаивал на том, чтобы дети грамоту постигали! Больше всего Дунечка сопротивлялась, кричала:
— Зачем мне эти аз-буки! Выйду замуж, пусть за меня муж читает и цифирьки складывает!
Пожалуй, это стал единственный раз, когда Прокофий Федорович не пошел на уступки. Строго сказал — никто не знает, что в жизни может быть. А грамота всегда нужна, даже в монастыре, куда обязательно попадет, коли родителей слушаться не станешь.
Евдокия жутко струхнула. Быть монашкой ей очень не хотелось. Уж больно любила она жизнь мирскую и мечтала жить так, как захочется.
Верно говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Эвон, как получилось — теперь Дуне пришлось самой читать-считать, самой детей воспитывать и заставлять грамоте обучаться… Супруг в этом деле не помощником оказался.
Не повезло, ох, и не повезло сестре с мужем. Кто же думал, что столь быстро к вину приобщится. Из-за зелья этого и пошел разлад в их отношениях, что поначалу столь крепкими казались.
Слава Богу, что братья Алексей да Федор к вину страсти не имели. К тому же им, хорошие и любящие жены им достались. Впрочем, они и сами были парни хоть куда. Высокие, статные, лицом пригожие, нравом добрые. Словом, хорошее и крепкое семя оставили после себя Прокофий Федорович и Анисья Никитична...
Смерть отца Феодосия, хотя и была всегда к ней морально готова, переживала очень тяжело. Постоянно детские годы на память приходили, смех его добрый да речи ласковые…
Первое время Феодосия никак не могла отделаться от мысли, что батюшка рядом. Поэтому, когда молиться начинала, все по сторонам оглядывалась — вдруг появится. Но, увы, с того света никто не возвращается…
Внимательный супруг, видя, как она страдает, пытался успокоить:
— А коли ему бы тебя первым хоронить пришлось? Разве это дело?
Она согласно кивала головой, а сама никак привыкнуть не могла, что не увидит его больше при дворе царицы Марии. Ведь батюшка до последнего дня ее охрану возглавлял и с честью обязанности выполнял. При нем в покои государыни даже муха незамеченной пролететь не могла, не то что чужой человек пройти.
Государыню-царицу тщательно оберегали от злых людей и дурного глаза. Когда Мария Ильинична шла в церковь молиться, улица пустынной задолго до ее появления становилась. Прокофий Федорович об этом всегда заранее беспокоился. Так что боярыням, прикрывавшими красными платами царский вход в храм, беспокоиться не стоило. Лихой человек на Марию Ильиничну напасть не посмеет, а от порчи молитвы уберегут...
Публикация по теме: Феодосия-Федора, часть 44
Начало по ссылке
Продолжение по ссылке