Думаю, что раз в полвека позволительно немного рассказать и о себе любимом) Точнее, об одной истории, которая стала для меня очень важной
Осенью 1996-го я учился на пятом курсе филфака Калининградского государственного университета (ныне – БФУ имени Канта). И однажды увидел, что сосед по парте Вова Любогощенский (теперь, конечно, его чаще называют Владимиром и с добавлением отчества) увлечённо дочитывает какую-то потрёпанную книжку явно не из программы. Глянул на обложку: С. Довлатов. Зона Компромисс Заповедник.
– Неужели прям так интересно?
– Не оторваться! – отвечает.
– Дашь почитать?
Сел вечером – и смог остановиться лишь глубокой ночью. Так, в общем, и познакомились мы с Довлатовым. И уже к концу той книжки (оказавшейся первым его изданием у нас) я понял – вот о чём бы написать диплом. Тем более, как выяснилось, ещё, считай, не было критики по Довлатову, в основном – воспоминания. А это же значит идти непроторённым путём, без оглядки на сонмы «довлатоведов» – мечта!
Но сначала требовалось перейти к другому научному руководителю. Что уже считалось многими недопустимым. А ведь ещё и всего полгода оставалось до выпуска… Не знаю, решился бы на такое нынешний я. Однако тогда я был помоложе и… посмелее (назовём это так). А главное – очень уж меня вдохновил Довлатов. И, подталкиваемый в спину Сергеем Донатовичем, пошёл я к профессору Алексею Дмитровскому.
Алексей Захарович был потрясён: как можно Пушкина (творчество которого я с первого курса дополнительно изучал под руководством Дмитровского) променять на Довлатова. Но, увидев, что юноша упёрся рогом, – отпустил. Да ещё пожелав удачи.
Он был на моей защите диплома. Внимательно всех слушал (а защита получилась живой – видимо, иначе и быть не могло, учитывая живость предмета исследования). Когда же она наконец завершилась, Алексей Захарович сказал: всё правильно было сделано. Потом мы не раз пересекались – как-то даже премии на одной сцене вместе получали. А в 2018 году я был среди тех, кто провожал его в последний путь…
Однако вернёмся на без малого 30 лет назад, когда я направил стопы к специалисту по современной русской литературе Наталье Лихиной. Ей во всей этой непростой ситуации было сложнее всех. Но вместо весьма вероятного «нет», она сказала «да». После чего велела идти за собой на первый этаж. Там у входа в ту пору работал книжный развал. И в те дни главным его украшением было знаменитое теперь собрание прозы Довлатова в трёх томах, изданное в 1995 году. Я на это богатство лишь облизывался. Цена была для меня неподъёмной.
Помните, как жилось большинству в «святые» 90-е? В частности, сколько преподаватели получали? Купив книги, Наталья Евгеньевна подарила их мне: вот, мол, и материал для работы. И, не позволив обалдевшему студенту толком сказать спасибо, стала тут же давать первые рекомендации – с чего начать эту самую работу.
Разве такое можно забыть?..
Дорогой во всех смыслах трёхтомник стоит у меня дома на почётном месте. И что ещё вспоминается при взгляде на него? Например, то, как рукопись диплома я отдал в печать на машинку (о компьютере тогда даже не мечтал). И машинистка, добравшись до второй половины моего трактата «Природа смеха в прозе Довлатова», где я начал его цитировать, нередко просто не могла работать: смеясь до слёз, начинала лепить ошибки. Приходилось перепечатывать.
Ещё вспоминается, как, начав после универа уже по-взрослому трудиться в газете, я по примеру Довлатова тоже решил навесить на себя какую-нибудь творческую веригу – для дополнительной работы над собой. Довлатов установил себе правило: в предложении все слова должны начинаться на разные буквы. Безусловно, это суровое самоограничение вынуждало автора с максимальной отдачей работать над языком. Что в итоге помогало в создании волшебных, неповторимых текстов. Таких вроде бы простых – и при этом глубоких, таких умопомрачительно уморительных – и тут же до сердечной боли пронзительных…
Но, увы, порой его «секретное оружие» и вредило. Ещё не зная об этой особенности прозы Довлатова, я с недоумением вдруг спотыкался у него о какую-то очевидную, словно бы нарочитую вербальную кочку. И лишь позже стал понимать, в чём дело. Ага, вместо наиболее подходящего, естественного в этой фразе слова – синоним. Ибо одно слово на букву, скажем, «б» в предложении уже имеется. И это существительное не заменишь. А вот глагол на другую букву нашёлся. По смыслу подходящий, однако притянутый за уши, царапающий глаз. Тем не менее это слово начинается на другую букву – не изменил себе, выкрутился.
Бывало и такое. Решил он включить в свой текст пушкинскую цитату. Но классик-то был не в курсе довлатовской творческой кухни и позволял себе в одном предложении писать слова, начинающиеся с одинаковых букв. И что же в результате?
У Довлатова героиня говорит:
– Исполнилось пророчество: «Не зарастёт священная тропа!..»*
А внизу под звёздочкой – сноска: искажённая цитата, у Пушкина – «народная тропа». Ну, убрать/заменить «не» было невозможно, потому пришлось подкорректировать тропу…
Повторюсь, вслед за Довлатовым я тоже придумал себе одно обременение. И, вероятно, сперва оно даже помогало что-то там оттачивать. Однако чем дальше, тем больше лишь мешало. Так что через пару лет, мысленно извинившись перед Сергеем Донатовичем, я решил, что больше не буду портить свои нервы и тексты «искусственными неровностями».
А ещё никогда, наверное, не забуду, как впервые приехал «в гости к Довлатову» на улицу Рубинштейна в Ленинграде/Санкт-Петербурге. Тогда, в конце 90-х, она выглядела совсем не так шикарно, как сегодня. Там освещения-то толком не было. И скажи мне кто в тот вечер, не поверил бы, что будет тут и мемориальная доска Довлатову, и памятник, и даже музей-квартира в его честь.
А в тот вечер, помню, подумалось, что вот именно отсюда, из этого дома, он когда-то уехал – хотя очень не хотел. И так и не смог вернуться – хотя очень хотел…
А ещё сказал я ему тогда спасибо. За то, что он так вовремя появился в моей жизни.
Владислав Ржевский,
автор канала «Калининградская Пруссия»
Смотрите также: