Работаю в доме для сеньоров с ментальными нарушениями и делюсь пережитым
Мама с дочкой, слушая мои рассказы, периодически восклицают: «Как ты это выдерживаешь? Не хочешь поискать другую работу?» Эх, девочки мои. Это не работа, это жизнь. И теперь уже не только моя. Истории, происходящие на моих глазах, вряд ли могли бы случиться в других обстоятельствах. А этот опыт считаю бесценным. Он учит главному - ценить жизнь.
Вера: жизнь после жизни
Недавно пани Вера отметила 94-ый день рождения, точнее, год. Уже полтора года не встаёт с постели, мы даже не высаживаем её в кресло - тяжело ей. Накормить её трудно - то ли не хочет глотать, то ли забывает. Маленькая, худенькая, с намертво перекрещенными ногами - каждый раз мы маемся, изобретая для неё удобную позу. Положение пациента должно регулярно меняться во избежание пролежней. Но у Веры они всё равно есть: зияющие белыми краями, угнездились на копчике и бёдрах. Ничего их не берёт, регенерация тканей на нуле. Вот и пляшем мы с сёстрами, подкладывая валики и подушечки, чтобы болезненные участки не соприкасались с постельным бельём. После манипуляций кто-то из нас обязательно скажет: «Зачем сердце иногда бьётся так долго и сильно?» Да, «зелёная миля» бывает бесконечной, Стивен Кинг писал свои хорроры не о монстрах...
Говорят, ещё два года назад она шустро бегала с палочкой. И у неё даже был поклонник откуда-то из Германии! Он ей звонил и они болтали по-немецки...
Ай да Вера, думала я. Фам фаталь в чистом виде...
Не из Германии, а из немецкого кантона Швейцарии. Он есть и до сих пор. Ко дню рождения курьер доставил Вере букет бордовых роз и открыточку.
А потом пришёл Верин сын, заглянул к нам в сестринскую с конфетами. «Не могу её видеть такой», - сказал 70-летний растерянный мальчик. Мы наперебой затарахтели, что мама ещё оправится, вон даже поклонник цветы ей шлёт, она ещё ого-го!.. Уверена, каждой из нашего сестринства на том свете простится эта невинная ложь: она - наше ежедневный спутник.
А он так хорошо улыбнулся! А, говорит, Гельмуд. Они семьями дружили бог знает как давно: Вера с мужем и Гельмуд с женой. Вместе ездили в отпуск, в гости, созванивались и посылали открытки к Рождеству. А потом почти одновременно овдовели - и Гельмуд, и Вера. И уж коль давно знакомы, остались вместе. Дети с обеих сторон приняли с пониманием: какая уж любовь там у них, обоим за шестьдесят...
А история получилась восхитительная. Прекрасные нежные отношения, где никто не попрекал прошлым, не запрещал воспоминания - они были общими. Путешествовали, радовались внукам-правнукам и одной праправнучке. Растили гортензии в саду. Ездили на Маттернхорн и в Прагу... Так и выцвели вместе, обветшали. Она вернулась в Чехию, здесь ведь родные.
Сейчас они почти в одинаковом состоянии. О букете для Веры позаботились дети Гельмуда, сам-то немощен...
Я уверена, что их уход произойдёт одновременно. Было бы славно узнать, что ТАМ они все вместе, четверо. И никто никого не упрекнёт, что порой жизнь после любви бывает слишком долгой, а разделить её помогает лучший друг. Сердце ведь огромно, она вмещает много любви - потому и бьётся так долго и сильно.
Я не сфотографировала букет и открытку для вас. Они не принадлежат нам. Думаю, репортёрская дотошность в данном случае была бы оскорбительной.
Йозеф: дышать и чувствовать
Я ещё не работала в феврале, когда привезли пана Йозефа. Ему 84, но весьма изношен. Рассказывают, что поступил к нам в состоянии «дерево» - слепой, глухой, немой, полностью обездвиженный. В принципе, семья надеялась, что его пребывание не продлится долго - очень уж дорог наш комфорт и уход. Так он и выглядел - на дни, максимум недели.
Но прошёл месяц, Йозеф внезапно стабилизировался и даже похорошел во всех смыслах. Взгляд, затянутый пеленой, прояснился. Начал шевелить пальцами, потом руками, появились попытки подняться с постели. Он очень худой, но из-за высокого роста тяжёлый. Собственно, поэтому семья и отправила папу к нам.
А теперь о семье. Очень религиозные, приверженцы какого-то течения. Я теперь согласна с Вероникой Степановой, что истово верующие - самые жестокие люди. Что-то ломается в их душевной оптике, за канонами и правилами перестают видеть суть. Когда по коридорам раздаётся клич «Пани такая-то с визитом!» , мы сломя голову несёмся в палату Йозефа. Чтобы убедиться, что ничто не раздосадует его громобойную семью: футболка чистая, ногти пострижены, не перекинул ноги через бортик постели...
Мы аж животы втягиваем, когда кто-то из семейства шествует к Йозефу. Они вечно недовольны и охотно пишут дурные отзывы. И не забывают напоминать: «Пожалуйста, берегите нашего папу! Он всю жизнь так тяжело работал!» ...
Я однажды уволюсь и встречу кого-то из них в нашем городке. И скажу всё, о чём мы судачили между собой. А они пусть молятся, прося ниспослать на мою голову дождь из лягушек - ха, что вы мне сделаете, я уже в иной системе ценностей (с).
Семье вообще пофиг, как себя папа чувствует. Что переодевание для него мучительно, ибо мышцы стянуты. Нет, они заявляются в 35-градусную жару и требуют: «Мы на полчаса перед ужином зайдём с папой в церковь. Переоденьте его из шорт и футболки в рубашку и приличные брюки».
Мы увозим папу, чертыхаясь, переодеваем. В синтетические штаны, в которых небось ещё женился. И рубаху на тугих пуговках. Йозеф мычит, ему больно и жарко. И вся эта канитель ради получасовой вылазки в церковь... Его дочь, такая же высокая, членистоногая, как богомол, встречает папу блаженной улыбкой. Я уверена, она унаследует его способ старения. Полубезумие уже читается во взгляде, здесь мы быстро учимся его распознавать.
Когда приходит семья снова, Йозеф в столовой. Завидев их дверях, он резво натягивает на голову футболку и притворяется спящим. Ситуация повторяется раз за разом. Наш персонал ликует и сплетничает - и попробуйте осудить. Благочестивое семейство настолько затюкало дядьку, что он их видеть не хочет.
Особенно нам досаждала пани-супруга. С рентгеновским взглядом и вечными взбучками. Улыбается, кормит Йозефа йогуртом, а сама уже знает, какую жалобу состряпает - чашку на столе забыли или сквознячок дунул.
Или сует в него кашу ложкой за ложкой, а он бедняга уже давится. Едва пани за порог, мы ему сосиску измельчаем с яйцом - дело не в пример лучше, ведь ни один человек не выдержит манку нон-стоп.
Однажды прихожу на работу, а сестрички встречают с лукавыми бесенятами в глазах: «Ты уже знаешь? Пани такая-то умерла». Жена Йозефа. Та самая мегера. Утром возилась в саду, а эмболия подвела черту...
Я, каюсь, тоже спалилась с потрохами, отреагировав: «О! Ну ведь есть же хорошие новости!» И мы засмеялись - не произнося ни слова, достаточно взглядов...
Об уходе супруги Йозефу сказали на следующий день после церемонии. Утром. Дочка и внучка.
В тот же вечер я обратила внимание, что он, сидя в столовой в своём кресле, слушает музыкальный канал на телеке - мы специально включаем для пациентов песни их молодости, обычно это духовые народные песни. Так вот: Йозеф отстукивал пальцами темп мелодии по столешнице... А прежде - никогда. Естественно, сделала запись в карте пациента.
А дальше без записи, но динамика налицо: шлёпнул по попе сестричку. Сделал комплимент. Пошутил. Сам придвинул чайничек, который стоял далеко. И последнее: отказался от каши, заявив сестричке - «да иди ты в ма...у со своей кашей». Мы радуемся и хохочем, как дети. Жаль только, что 84 года ему...
Какой долгой может быть жизнь в нелюбви - просто удивительно. И как ни держи себя в узде запретов и молитв - нелюбовь не спрячешь.
