Глава 65
Первым делом, вернувшись на работу спустя три дня, вызываю Рафаэля к себе в кабинет. Пылкий испанец, едва переступив порог, начинает говорить мне комплименты. Мол, как похорошела за время отсутствия, посвежела… Прерываю его сухим официальным голосом и говорю, что с его стороны было подлостью распространять слухи о нашей с ним якобы договорённости стать парой.
Рафаэль вспыхивает: «Это не я сделал!..», но договорить ему не даю. Слушать враньё не желаю. Мы на лестничной площадке были вдвоём, говорили без свидетелей. Если содержание разговора двух людей узнал кто-то третий, это значит, из них кто-то проболтался. И уж точно это была не я, поскольку дорожу своей репутацией.
Говорю испанцу, что наш поход в театр и ужин он воспринял неправильно. Это было сделано мной по дружбе, а он воспринял всё как романтическое свидание.
– Даже будь это свидание, ординатор Креспо, кто вам дал право делать столь поспешные выводы насчёт женитьбы?! – возмущаюсь, глядя на красного от волнения испанца. – Или вы каждую девушку, с которой сходили поужинать, сразу тащите под венец? И уж тем более, знаете ли, полнейшее свинство потом болтать об этом всему коллективу!
– Да, но я… – снова подаёт Креспо робкий голос, но обрываю его. – Свободны!
Он выходит, понурившись, а я жду некоторое время, пока уляжется волнение, и иду в регистратуру. Что за мужики пошли?! Один всё мечется между тремя соснами, не в состоянии понять, что и кто ему нужен; другой вспыхнул, как спичка, и принялся языком чесать налево и направо. Хорошо, у нас не было более близкой связи. А если да? То все бы теперь обсуждали, какого цвета на мне было нижнее бельё, и в какой позе мне больше всего понравилось? От одной мысли об этом мороз по коже.
Иду проведать, как там Геннадии – брат мальчика Тёмки, который натворил дел, из-за чего старшему теперь ох как несладко. Парень полулежит на койке и почти не моргает, уставившись в одну точку. Лицо выражает глубокую тоску.
– Как ты, Геннадий? – спрашиваю его.
– Глаза болят, – коротко бросает парень. Левая сторона его лица вокруг глаза за время моего отсутствия превратилась в один большой синяк.
– Видишь что-нибудь?
– Нет, ничего. Я ослеп?
– В глазном яблоке застрял дробина. Мы пригласили офтальмолога из Москвы. Всё могло кончиться хуже.
– Если бы я умер, отец не злился.
– Он не злится. Ты спас жизнь своему брату, – подбадривающе похлопываю парня по плечу. Не уверена, что ему сейчас это поможет. Но поддержать молодого человека всё-таки хочется. Ему предстоит серьёзная операция. Есть вероятность, что он навсегда лишился зрения.
– Доктор Печерская!
Спешу к вестибюлю. Вижу, как Катя Скворцова проносит мимо меня на руках маленького мальчика.
– Что с ним? – спрашиваю, быстро проходя мимо.
– Не знаю, – так же на бегу отвечает Катя.
Фельдшер «Скорой» вместе с Еленой Севастьяновой завозят каталку. На ней женщина лет тридцати.
– Соседка услышала плач ребёнка. Нашла мать во дворе, а малыша на качелях. У матери видимых повреждений нет. Давление 122 на 78. Пульс 84, – рассказывает коллега из «неотложки».
– Как её зовут?
– То ли Гульмира, то ли Гульнара. Документов нет.
– Как вас зовут? – спрашиваю больную. Она молчит.
Завозим в палату. Начинаем осмотр.
– Глаза реагируют на боль, – говорит Елена.
– Вас зовут Гульмира или Гульнара? – снова задаю женщине вопрос.
Та опять не отвечает.
– Её сын здоров, – сообщают мне от доктора Званцевой.
Что ж, одной заботой меньше, уже хорошо.
– Вы по-русски понимаете? – задаю новый вопрос.
Нет ответа.
– Рвотный рефлекс сохранен, от неё пахнет алкоголем, – замечает доктор Севастьянова.
– Интубация. Тест на наличие токсинов в моче. Заменим физраствор на глюкозу. 75 кубиков в час.
Придётся нам повозиться, кажется, с этой гражданкой. Судя по всему, она в сильном алкогольном опьянении. Но какая мать так поступает, когда выводит малыша на прогулку? Мне логику таких людей не понять. Но однозначный вывод, что перед нами заядлая и безответственная алкоголичка, делать рано. Сначала нужно разобраться во всём. Пока суть да дело, иду к себе, но задерживаюсь около палаты, где лежит тот старик, Анатолий Петрович Грушевой, который отказывался от лечения у нас, поскольку у него рак поджелудочной железы в последней стадии.
Приоткрываю дверь и слушаю.
– Такое часто наблюдается у хронических больных, – говорит старику моя коллега из психиатрического отделения. Грушевой слушает и кивает.
Рядом стоит Рафаэль и, видимо, участвует в переговорах.
– Доктор Креспо, можно вас? – говорю ему.
– Простите, – вежливо извиняется испанец и покидает палату.
– Что она здесь делает? – первое, что спрашиваю его.
– Это Виктория Михайловна Селезнёва, психиатр, – представляет Рафаэль.
– Я знаю, кто она. Что она здесь делает?
– Она пришла к другому пациенту. Я попросил её поговорить с Грушевым.
– Вы согласовали это со мной?
– Вас же не было на работе, а доктор Туггут с моим предложением согласилась. У Анатолия Петровича была депрессия, он не мог объективно оценить своё лечение. Он от него отказался. Но теперь передумал. Он согласен на панкреатодуоденальную резекцию, – говорит испанец.
– Нет. Неужели вы это ему предложили?
– Я не помню, – отводит Рафаэль глаза, понимая, что весь этот разговор я затеяла неспроста.
– Это безумие. Никто в здравом уме не предложит этому человеку шестичасовую операцию, после которой потребуется длительное лечение, и ради чего? Можете мне сказать?
– Если мы ничего не сделаем, он умрёт через два месяца, – упрямо говорит ординатор.
– Да, но вы никак с этим не смиритесь.
– Надо предложить ему все варианты, пусть он выберет.
Чтобы не продолжать бесполезный спор, направляюсь в палату. Креспо намеревается зайти за мной, но я останавливаюсь перед дверью и говорю ему строго:
– Спасибо, можете за мной не ходить. Вы сделали достаточно.
Захожу внутрь, здороваюсь с Викой и слушаю её доклад о психическом состоянии пациента. Старик и сам, это заметно по его лицу, воспрял духом. Прежде собирался уже встретиться поскорее с почившей супругой, а теперь решил подзадержаться за белом свете. Меня эта перемена в его настроении радует. Но хитрец Рафаэль не рассказал Анатолию Петровичу, с какими последствиями связана та операция, которой его обнадёжил. Придётся, видимо, сделать это мне. Но попозже. Не хочу старику портить настроение прямо теперь.
Возвращаюсь в смотровую, куда привезли женщину без имени.
– Состояние стабильное, дыхание восстановлено, – докладывает Елена Севастьянова.
Через минуту приносят результаты тестов. Просматриваю их и сообщаю коллегам:
– Анализ на токсины показал наличие производных барбитуровой кислоты, оказывающих угнетающее влияние на центральную нервную систему. Уровень алкоголя в крови показывает лёгкое опьянение. Крови в моче нет, но анализ на беременность положительный.
Смотрю на пациентку.
– Вы знаете, что беременна? Вы говорите по-русски?
Она открывает глаза. Глядит на меня и продолжает молчать. Мне кажется, судя по имени, она казашка. Но ведь и казашки разные бывают. Одни знают всего несколько слов на языке своего народа, другие прекрасно говорят на нём и даже читают.
– Проверим, нет ли внематочной беременности. Где ультразвук?
– Я принесу. Можно? – спрашивает Надя Шварц, которая тоже пришла помогать.
Пока новая пауза, иду к Геннадию. Оказывается, офтальмолог, которого мы вызвали для консультации ещё три дня назад, до сих пор не появился! Звоню в отделение, а мне там говорят, что доктор Крыжовников сегодня взял отгул и поехал играть в гольф!
– Так пришлите кого-нибудь другого! – требую.
– Простите, но Илья Ильич у нас самый опытный. Нехватка кадров. Заведующий отделением и его заместитель на операции, а доктор Крыжовников…
– Как называется то заведение, куда он поехал?
Мне называют. Новость о том, что доктор даже не явился по вызову к пациенту, приводит в бешенство. Тут молодой парень, того и гляди, зрение потеряет, а этот наглый тип решил отдохнуть и позабавиться на свежем воздухе! Иду в регистратуру и предупреждаю администратора, что вернусь через час. Шагаю к парковке, сажусь в машину и еду по адресу, указанному навигатором. У ворот гольф-клуба меня останавливает охранник.
– Вы член клуба? – спрашивает вальяжно.
– Нет, но у меня очень срочное дело.
– Извините, но если вы не член клуба, я не могу пропустить вашу машину.
«Нет уж! – злюсь молча. – Теперь меня никто не остановит!» Кажется, это накопившаяся на Рафаэля и Гранина, – да на всех мужчин на свете! – ярость меня подгоняет. Но как попасть внутрь? Помогает случай: мою машину объезжает и встаёт у ворот какой-то внедорожник. Дверь открывается, из него выходит Алексей Кондратьевич – тот самый усатый полковник МЧС, мой старый знакомый.
– Эллина Родионовна! Сердечно приветствую! Вы что тут делаете? Приехали поиграть?
Иду к нему навстречу. В эмоциональном порыве обнимаю и говорю, что мне надо срочно найти одного коллегу. Да вот охранник упёрся и не даёт проехать. Борода хмурится, переводит взгляд на плечистого мужчину в костюме с бейджем на груди, преградившего мне путь:
– Пропусти!
Тот молча открывает ворота.
– Прошу вас, Эллина Родионовна! – радушно приглашает Борода.
– Как он вас послушал… – удивляюсь вслух.
– Так это клуб моей жены, – подмигивает мне полковник.
Улыбаюсь (ну какой же у нас высокопоставленный госслужащий без семейного бизнеса?), сажусь в машину и еду искать Крыжовникова. Мне показывают, где его можно найти. Прикидываю: это километр топать! У меня нет времени! Выруливаю прямо на поле. Служащий что-то кричит, машет руками. Да наплевать! Мчусь прямо по газону и останавливаюсь около двоих мужчин. Те изумлённо пялятся на меня с клюшками в руках. Никогда не видели, чтобы кто-то вёл себя так отчаянно: на машине да по полю.
– Это ещё что? На машине сюда нельзя! – возмущается один из игроков.
Выхожу и спрашиваю:
– Кто из вас доктор Крыжовников?
– Я, – отзывается другой, в белых брюках и свитере цвета спелого баклажана.
– Поедемте со мной. У меня 16-летний мальчик с ранением глаз. Он может ослепнуть.
– Вы сошли с ума! – возмущается Илья Ильич.
– Садитесь, я сказала, – шиплю на него гусыней.
– Уезжайте отсюда. Немедленно! – наглеет его партнёр по игре.
– Быстро в машину! – требую.
– Она не смеет тебе приказывать, – замечает второй.
– Вы врач? – смотрю на него.
– Да, я – ЛОР! – заявляет он с гордостью.
– Тогда заткнитесь и не лезьте не в своё дело, коллега! – швыряю ему в лицо, потом обращаюсь к Крыжовникову. – Поехали!
– А как же мои клюшки? – растерянно спрашивает он.
– Заберите их.
Вскоре везу коллегу обратно в клинику. Он настолько под впечатлением от моей наглости, что всю дорогу сосредоточенно молчит. Вернее, скорее обиженно, поскольку поддался воле женщины, и теперь ему перед другом, наверное, стыдно.
Привожу Крыжовникова в клинику. Даю время на то, чтобы переоделся.
Возле регистратуры меня останавливает Дина Хворова. Показывает хорошо одетую пару. Выглядят они, словно чиновник и его супруга, совершающие официальный визит. Представляя их, говорит:
– Это семья Карабаевых. Они дипломатические работники из Казахстана. Их ребёнка привезли к нам.
– Какого?
– Трёхлетнего. С вашей пациенткой.
– Я думала, она его мать.
– Нет, не она. Я мама Нуржана, – произносит женщина. – С нашим сыном всё в порядке?
– Да, – отвечаю и представляюсь. – Дина, отведи госпожу Карабаеву к сыну.
– Конечно.
Когда остаёмся с главой семьи вдвоём, я спрашиваю:
– Скажите, как зовут девушку, с которой был ваш сын?
– Гульмира. Она няня Нуржана.
– Она принимает запрещённые вещества?
– Нет.
– У неё была депрессия?
– Нет.
– Она хотела добровольно уйти из жизни?
– Это невозможно.
– Мы обнаружили в её крови сильное успокоительное и алкоголь.
– Она всю неделю была с Нуржаном. У него болело ухо. Она могла принять снотворное, выпить бокал вина, но покончить с собой? Нет.
– У неё есть мужчина?
– Вряд ли. А что?
– Не знаю. Наверное, у неё проблемы в личной жизни.
– Если так, мы бы об этом знали. Она уже четыре года живёт с нами. Можно к ней?
Отвожу дипломата к пациентке. Пусть пообщаются. Может, ему и удастся понять мотивы её поведения.
– Элли, есть минутка поговорить? – слышу голос Никиты.
Соглашаюсь, хоть и без особого удовольствия.
– Прости за моё поведение, – говорит он, и почти готова сказать «да», но Гранин продолжает. – Я понимаю, что это звучит неправильно... Но тут пришла разнарядка… Ну, то есть приглашение… Чёрт, не знаю, как правильно назвать. Короче. Я уезжаю в Курскую область.
Поднимаю удивлённо брови.
– Ну, ты сама понимаешь. Там по медицинской части сейчас очень много проблем. Короче, я вызвался поехать от нашей клиники и поработать там некоторое время. Буду руководить таким же вот отделением. Это такая командировка. С Вежновцом всё согласовано. Комитет по здравоохранению поддержал.
– Всё как в прошлый раз, да? – спрашиваю с печалью в голосе.
– Ты про мой отъезд? Ну, когда я…
Киваю.
– Только в тот раз я не доехал. Теперь точно буду на месте. Мои опыт и знания там пригодятся.
Мы некоторое время молчим.
– Знаешь, я правда очень тебя люблю, – говорит Никита негромко, только в глаза не смотрит. – И мне надо в себе разобраться. У нас дочь, но у меня есть ещё и сын. Я этому очень рад, только… Плохой из меня отец. Знаешь, а ведь я нашёл его приёмных родителей. Нет, не поехал к ним, конечно. Ведь даже его маму, Альбину, не помню толком. Да и что я им скажу? Решил не портить жизнь. В общем… ты прости меня за всё.
– Когда уезжаешь?
– Сегодня вечером. Мы с тобой, наверно, не увидимся больше… сегодня то есть.
Пожимаю плечами.
– Короче… я люблю тебя. Прощай.
Никита тянется ко мне, неловко целует в щёку и уходит.
Смотрю ему в спину. Увидимся ли снова когда-нибудь?