Ночь звучала богато.
Голосом Бутусова из соседней квартиры: «Видишь там на горе, возвышается крест. Под ним десяток солдат, повиси-ка на нём. А когда надоест, возвращайся назад, гулять по воде, гулять по воде со мной.»
Вечерним азаном из маленькой поселковой мечети с другой стороны ущелья: «Хэйя аля-с-саляях, хэйя галя-ль-фаляях» — спешите на молитву, спешите к спасению.
Неслаженным хором сверчков, от которого становилось уютно и не страшно, будто рядом была армия крошечных полупрозрачных эльфов, готовых броситься на выручку, если что.
Ссорой ошалевших от апрельских сладких ветров кошек и нытьем мальчишки в окне напротив: «Надоели уже эти ваши витамины. Дайте что-нибудь вредное.»
Да уж, такой он наш маленький микрорайончик из двух десятков трехэтажек, который в городе называют «выселки». Дома стоят близко друг к другу, так что всегда примерно знаешь, чем живут соседи. Его построили на окраине Кисловодска, чтобы переселить людей из аварийного жилья. Переселяли целыми улицами, поэтому микроклимат сложился особенный, семейственный.
Это то благословенное место, где даже трехлетки гуляют без присмотра на детской площадке; где среди ночи соседка может попросить посидеть со спящими детьми, пока она везет старшего с больным животом на скорой в больницу. Где за тягучими разговорами в дворовой беседке незаметно съедается арбуз в двенадцать кг, и где всем «пятерочкам» назло процветает маленький продуктовый магазинчик.
Дома стоят на краю самого настоящего горного ущелья с отвесными скалами и речкой внизу. С другой стороны, через дорогу, — бескрайние гористые сосновые леса.
Ночь — моё время, когда после долгого сидения за компом я выхожу на балкон третьего этажа с какао и пирожком, смотрю на городские огни вдалеке и погружаюсь в самое приятное занятие на свете — размышления о смысле жизни.
В 12 я поняла что нет ни одной стоящей причины жить. У меня не было ответа на вопрос, зачем вся эта ежедневная суета. И я всерьез подумывала добровольно покинуть постылый беспричинный мир. Как-нибудь красиво и безболезненно. Но не знала точно, смогу ли понять из ждущего по ту сторону небытия, насколько верным было мое решение, поэтому все же решила ещё немного пожить. С одной стороны, чтобы разобраться, а что там после смерти. Всё, кирдык, черный квадрат? Или строгий боженька на облаке? Черный квадрат не решал мою задачу обрести более осмысленное бытие, но вот боженька завораживал неведомыми перспективами и настоящим приключением. С другой стороны, а вдруг я просто не разглядела ещё истинную важную причину ходить в школу, получать нагоняй от мамы, играть в прятки во дворе и засыпать с одним и тем же незамысловатым вопросом: зачем? Так я решила остаться и все взвесить. Это затянулось ещё на 42 года.
Не могу сказать, что сильно продвинулась в решении главного вопроса своей жизни, но сам поиск ответа стал некой промежуточной причиной просыпаться каждый день.
Я перечитала всю доступную эзотерическую и религиозную литературу. Сначала Евангелие на старославянском, оно совершенно случайно попало в руки, когда мне было лет 16. Получила эстетическое удовольствие смакуя старинные слова и смыслы, но вопросов только прибавилось. Затем Библию раза три от корки до корки и множество сопутствующей христианской литературы Преисполнилась красотой и образностью слога, рыдала над житиями святых, и мне бы уверовать на этой высокой ноте, однако, интеллект не соглашался и требовал доказательств.
Следующими на очереди были Кастанеда, Рерихи, Блаватская, Гурджиев, Успенский, Рампа, Мегре и иже с ними. Эти миры показались мне больше похожими на индивидуальный опыт авторов, чем на универсальную систему координат для искателей смысла жизни.
Так незаметно подошла очередь Ислама получить мой вердикт. Коран в трёх переводах, жизнеописание пророка Мухаммада и хадисы Аль-Бухари. Даже арабский начала учить, в надежде однажды прочитать Коран в оригинале, чтобы оценить божественную красоту его стихов. И некоторое время магия новых гортанных звуков и орнаментального письма справа налево поддерживала во мне высокий градус очарования этой концепцией мироустройства. Но со временем и оно развеялось, а вопросы мои так и остались без ответа.
Однажды я устала читать, искать и вопрошать, разочаровалась в своей способности разобраться с предназначением непонятно зачем врученной мне жизни без инструкции по применению. Поэтому стала каждый день ждать, что вот сегодня обязательно прилетит волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино про самое главное. Дни идут за днями, а волшебник пока не прилетел.
— И что мы там так вкусно жуем? — вопрос застал меня с открытым ртом, в который как раз в этот момент аккуратно втискивалась самая толстенькая часть пирожка, полная начинки. Пока я думала откусить пирожок или ответить, на балконе справа вспыхнула зажигалка и осветила аристократически унылое лицо Игорька.
— Пирожок жуем. С капустой. Принести тебе?
— Нет, покурю пока. Дня три тебя не видел, работы много?
— Да, сидела с путеводителем. Ребята из турклуба «Кавказ» задумали шикарное подарочное издание в глянце. Естественно, всем надо вчера, поэтому редачила день и ночь. А у тебя как?
— Завал. Пилю прилу каким-то сектантам.
— Сектантам?
— Ну, мантры, медитации, танцы шаманские.
— Что ж тут сектантского? Вы, айтишники, любите всё запредельное, по ашрамам ездите, гуру себе ищете.
— Начиталась «стивов джобсов»? Не ищу я никаких гуру. — Разговор заворачивал туда, куда я люблю. Есть ли там, в смысле ТАМ, за пределами жизни и смерти, что-то разумное, доброе, вечное?
— Может возьмешь свою чайную церемонию, и посидим? Обсудим, чего ты не ищешь.
— Ща приду, пять сек.
Мы познакомились с Игорьком год назад, когда я купила двушку в доме над ущельем. Ему что-то около тридцати пяти, в сыновья мне годится, но задружились по-взрослому. Сначала сошлись на почве фриланса: он — айтишник, я — редактор. Балконы рядом, так что странно было бы молча на них сидеть в перерывах между рабочими задачками. Он с сигаретой, я с какао. Так и разговорились. Незаметно со временем разговоры наши от погоды и работы перетекли в философские рассуждения о том, как устроена жизнь и зачем ее жить. Нам обоим нравилось ковырять повседневность, отыскивая в ней неожиданные ракурсы, которые превращали привычный одуванчик в невероятную загадку бытия.
Я пошла на кухню, поставить чайник и дожевать пирожок.
— Эт я. — Игорек, как всегда, бахнул входной дверью и прошлепал своими тапками-громыхайлами через всю комнату на балкон. — Готово, тащи шуйху, — прокричал он через пару минут.
«Шуйху» — это китайский чайник из благородной гуандунской глины для подогрева воды, но в данном случае так именовался мой не настолько породистый электрический Bosh.
— Подожди, не закипел ещё.
Я дождалась пока закипит вода и тоже вышла на балкон. На столике уже была красиво расставлена чайная церемония. Главный атрибут — чабань. Это что-то вроде низкого деревянного короба с решетчатой крышкой. Внутри короба — лоток. Все остальные принадлежности ставят на решетку. Лишняя влага при разлитии и распитии чая стекает в лоток.
Справа на чабани стояли гайвань и чахай. В первой чай заваривают, а во вторую сливают готовый, чтобы потом разлить по малюсеньким чабэям — чашкам для питья, которые по количеству заседающих синели глянцевой глазурью посередине чабани. Слева были чаегуань — емкость для хранения чая, и шуйю — чаша для спитой заварки. Как по мне, это были просто пиалки с крышками и без, побольше да поменьше, но Игорек любил, чтобы всё было аутентично, поэтому пришлось выучить, какую как зовут на родине, в Китае.
Он и сам был под стать натюрморту на столе: аккуратно собрал длинные русые волосы в хвост и надел свежую, судя по запаху стирального порошка, футболку цвета хаки с китайским иероглифом 春 — «весна». Про иероглиф он мне раньше уже рассказывал, поэтому я сполна оценила заигрывание с этим чудесным апрельским вечером.
— Садись, дорогая Агатонька. — Игорь взял у меня «шуйху» и галантно пододвинул белое пластиковое кресло. Сел сам, быстро пробежался длинными слегка паучьими пальцами по кнопкам на красной пузатенькой колонке и, кивнув головой как маэстро, нажал пуск. Заиграла меланхоличная китайская музыка. Несколько секунд он подирижировал невидимым оркестром народных инструментов, а затем взял гайвань сплошь татуированными руками и поставил её на середину чабани. Налил кипятка, так что вода перелилась через край и змейками соскользнула сквозь полированную решетку в лоток. Слил кипяток, также двумя руками подхватил чаегуань и, аккуратно потряхивая, проронил десяток горошин заварки в гайвань. Прикрыл крышкой, встряхнул, поднес к моему носу, с видом фокусника открыл. В этот момент я должна была потянуть воздух и сделать блаженное лицо от какого-то невероятного аромата прогретого чая. Соблюдая сценарий, я так и сделала, хотя в чайных ароматах ничего не понимала. Доморощенный церимонимейстер понюхал сам, залил в гайвань кипяток, накрыл и оставил настаиваться. На этом молчаливая торжественная часть церемонии была окончена. Думаю, если бы нас снимала скрытая камера, мы стали бы самыми нелепыми и смешными персонажами китайского ситкома.
— Так на чем мы там остановились?
— На том, что ты не ищешь никаких гуру. Выходит, ты всё знаешь?
— Что знаю?
— Зачем родился и зачем умрешь. На что он дан, этот промежуток в 60-80 лет. Что главное надо сделать, чтобы не зря вот это всё? Чаепития, путеводители, любови и ненависти, чертовы больные коленки.
— Я не то чтобы знаю, но догадываюсь. Ты играешь в какие-нибудь онлайн-игры?
— Раньше играла.
— Во что?
— Ну, в огород какой-то играла в «Одноклассниках». Не помню уже, как называется. Сажала там всякое, урожаи собирала.
Игорь подозрительно быстро опустил свои голубые глаза с длиннющими белесыми ресницами и как-то странно поджал рот. Я убью его, если начнет ржать.
— Боже мой, Агатонька, как это мило, играть в огород, — от сарказма не удержался, конечно, но хотя бы не смеялся. — И вот представь, этот твой огородик и все урожаи — реальность третьего уровня. Чтобы ты видела как растут морковки, программист пишет код. Просто набор букв, цифр и символов. Щас покажу. — Он достал телефон.
Добро пожаловать в детский сад. Он говорил со мной тоном, каким объясняют детям, что это такое странное делают собачки во дворе. Я уже жалела, что рассказала про огород. Ну полезла посмотреть одним глазком и втянулась, с кем не бывает.
— Я знаю, что такое код. Продолжай. — сказала я строго и сухо, чтобы сбить с него елейность.
— Но и этот код не исходный материал для свеклы и брокколей, — он сделал модное ударение на последний слог, «брокколЕй», придавая таким образом разговору взрослую коннотацию. — Для процессора в твоем телефоне он преобразуется в шифр из нолей и единиц. Двоичный код, из которого состоит вся цифровая реальность. Ты видишь свой огород во всех красках, но это всего лишь поток нолей и единиц, адаптированный к твоим органам чувств: глазам, слуху, пальцам.
— Ничего не понятно, но приму на веру. И как это отвечает на мой вопрос, зачем жить эту жизнь?
— Я думаю, наш мир, мы сами — тоже реальность не первого уровня.
— Ты хочешь сказать, кто-то в нас играет? Развлекается на живой нашей боли и радости?
— Играет там кто-то или нет, я не знаю, но жизнь — это код однозначно. Пока нам не ведомый биологический код. Щас покажу тебе кое что.
Он открыл на телефоне видео. Оно было про зуб под микроскопом. Гладенький блестящий зуб постепенно приближался, увеличение росло, и вот уже на идеальной поверхности стали заметны чешуйки. Потом они превратились в заросли кристаллов, а кристаллы в плотную ритмичную решетку с узелками на пересечениях. Решетка раздвигалась, между сплетениями появилось пространство, его становилось больше и больше. Решетка стала похожа на рыбацкую сеть с большими ячейками… ролик оборвался. Я застыла в изумлении и не могла вместить увиденное, голова отказывалась принять, что самая крепкая кость в теле сделана по сути из пустоты. Там между микроскопическими частицами есть пространство, которое в разы больше их самих.
Игорь посмотрел на меня взглядом победителя и плеснул первую порцайку чая нам в чайбэи, остаток слил в чахай и долил кипятку к заварке. Я прихватила губами немного горячей жидкости из микропиалки. Вкус был такой, будто я погрызла березу и зажевала горстью прелой листвы. Нет, я никогда не грызла березы, но воображению это не мешало. Хм, а воображение наше, оно тоже получается реальность не первой свежести? Где оно берет информацию, чтобы назначить берёзе вкус?
Игорь ждал моей реакции на чай. Я покивала с серьезным видом, мол чай что надо. Тогда он тоже отхлебнул и тоже довольно покивал:
— Во втором проливе ещё ореховый оттенок раскроется.
— Получается мир сделан из пустоты? Вот этот стол, стул, мы с тобой — всё пустота? Как в это поверить? Оно же твердое всё.
— Вот этого пока не знаю. Но одно точно: наши органы чувств — не истина в последней инстанции. Они вводят нас в заблуждение, ограничивая реальность только тем, что можно увидеть, услышать, понюхать, потрогать и съесть. Как этот зуб. Если бы не микроскоп, мы бы не узнали о нем всей правды. Но я подозреваю, что микроскоп тоже не способен заглянуть в его природу до конца.
— Там пустота. Куда уж глубже?
— Как под всеми процессами цифровой реальности с её красками, звуками, пространством лежат обычные нули и единицы, так и под материальной реальностью должен быть какой-то базовый и очень простой универсальный материал. Могу допустить, что это энергия, которая легко преобразовывается в разные элементы таблицы Менделеева. Как бы там ни было, если нам не понятна до конца природа этого мира, как мы можем ответить на твой вопрос, зачем жить эту жизнь? Возможно, мы просто нули и единицы без какого-то особого смысла. Часть круговорота биомассы в природе, а возомнили себя венцом творения. Ладно. Давай ещё по чайбейчику, и я побежал работать.
Во второй заварке березы уже не было, а орех и правда витал где-то в послевкусии. Мы посидели минутки три в молчании, смакуя чай и звуки этой ночи. Я сознательно не думала о нашем разговоре, понимая, что увязну в каких-то нестыковках неожиданных Игоревых идей. Но зуб, сделанный из пустоты, не давал вовсе от них отмахнуться, так как был неоспоримым и необъяснимым фактом.
