Книга "Жил на свете человек" 📖 автора этого блога Ярослава Соколова касается каждого из нас сильнее, чем кажется. Это книга судеб многих людей и нас с вами. Это признания в том, как иногда нужно отвоевывать свое право на жизнь. О том, как трудно быть и называться Человеком. Истории, которые помогают нам оставаться живыми, истории, на которые мы не имеем права закрыть глаза.
Выбраться из западни. Наталия
Депрессивное расстройство – очень коварная штука. Мы никогда не знаем, что может у нас вызвать депрессию. Когда это связано с потерей близкого человека, это понятно. Это очень травмирующее событие, и здесь вполне логично, что она разворачивается.
Очень многие депрессии скрыты, и пока не проведешь часы в беседах с пациентом, выявить сложно. Нарушения психоэмоционального фона могут маскироваться и под соматические патологии. И наоборот – соматическая реальная боль вызывает депрессию.
Если мы не изучаем себя, мы не знаем, от чего у нас может начаться депрессия. У каждого человека есть какие-то слабые места. Они часто появляются как диссонанс между установочными верованиями, которые идут от воспитания, и собственными интересами. Если более внимательно относиться к себе, можно научиться понимать, что некоторые представления человека не совсем адаптивны для него. Зная это – избегать каких-то психических патологий. В этом смысле уместно сказать, что невротическая депрессия – это отчасти потеря себя.
На приёме я многим своим пациентам говорю: «Ваш диагноз – это горе от ума». У кого хороший интеллект и чувство юмора, они всё это понимают. Депрессия – это, правда, горе от ума. Идёт постоянный анализ причинно-следственных связей, проекция на будущее, возврат в прошлое, опять анализ. Нет восстановления и расслабления ума. Отсюда развивается депрессия.
Расскажу историю одного пациента, иллюстрирующую, в том числе, игры сознания и подсознания. Пётр пришёл ко мне с тяжёлой хронической депрессией и алкоголизмом. На тот момент ему было 40 лет, из них лет пять он уже безуспешно пытался бросить пить. Бросал, опять срывался в недельные запои, зашивался-расшивался, ходил даже к бабкам-знахаркам. Помимо алкоголизма там был целый ворох эмоциональных проблем.
Стали мы с ним работать. Прежде всего, важно было определить основную проблему, вызвавшую депрессию, источник, который её питал столько времени. Первой причиной, заметной даже на самый поверхностный взгляд, стала для Петра смерть жены от рака лёгких.
Болезнь обнаружили поздно, когда операция была уже бесполезна. Чтобы как-то облегчить состояние жены, Пётр отремонтировал деревенский дом, оставшийся от родителей, и после очередного курса химиотерапии перевёз жену в деревню. Там ей было намного легче дышать, чем в мегаполисе. Пётр был хорошим плотником и легко находил возможность заработать. Единственной проблемой были лекарства, за ними нужно было ездить в город. Болезнь быстро прогрессировала, и действие обезболивающих заметно снизилось. Боли становились невыносимыми, лекарств, полученных по рецепту, не хватало, и Пётру приходилось докупать их на чёрном рынке.
Поездка в город занимала много времени, на это обычно уходил целый день. За больной в отсутствие Петра ухаживал их сын, но в тот раз мальчик остался в городе на выпускные экзамены. Пётр попросил соседку присмотреть за женой, дал ей обезболивающее и снотворное и уехал за лекарствами. Когда он вернулся домой, жена уже отошла.
Потеря близкого человека всегда трагедия, и не каждый может с ней справиться самостоятельно. Но принять неизбежное рано или поздно приходится. Когда мы начали осторожно прорабатывать ситуацию и анализировать эмоциональные реакции Петра, я увидела, что корни его депрессии лежат гораздо глубже. Понемногу история прояснялась, и стало очевидно, что в состоянии пациента преобладающим было чувство вины.
В принципе, это естественная реакция и один из закономерных этапов принятия горя, но в случае Петра она приобрела гипертрофированные масштабы. Его восприятие мира, обострённое горем, смешивало реальные факты и предположения и рисовало для сознания искажённую картину мира. Пётру казалось, что, уезжая в город, он по неосторожности оставил у постели жени упаковку морфина, и, проснувшись, она приняла все порошки. Он терзал себя сомнениями – было ли это её намеренным решением избавиться от страданий или нелепой случайностью и ошибкой дозировки.
Он пытался воссоздать в памяти все обстоятельства своего отъезда, но так и не смог вспомнить – положил ли злополучную пачку на столик, куда она потом делась, видел ли позже обёртки от порошков. Так или иначе, но эта картина зафиксировалась в сознании, стала даже более отчётливой, чем действительность, и Пётр принял её как неоспоримый факт. Именно с этим фактом он не мог справиться и смириться. Сорвался и стал пить. Чтобы забыть, чтобы вспомнить, вновь и вновь погружаясь в события того дня под действием алкогольной «анестезии».
Дальше – по накатанной: привыкание, потеря контроля, рост толерантности, абстиненция. Так продолжалось около трёх лет, за которые он пропил всё, что имел – машину, квартиру родителей, всю бытовую технику. Забросил работу, растерял всех друзей, а главное – сына.
Парень тяжело переживал смерть матери, с которой был очень близок и неразлучен. Справляться с горем, как я поняла, ему помогала только забота об отце, которого мать по-настоящему любила и который этим был ему дорог. Мальчик принял на себя все хлопоты по дому, убирался, покупал продукты, готовил. Пытался образумить отца или хотя бы удерживать на краю падения в запой. Вот как раз один из таких эпизодов и привёл к катастрофе.
Когда сын отобрал у него очередную бутылку водки и попытался как-то приструнить, Пётр начал скандалить и, в конце концов, в качестве своего «оправдания» вывалил на голову парня свою версию событий: «Ты не понимаешь, что это я виноват в её смерти! Это из-за меня она свела счёты с жизнью. Из-за меня!»
До этого момента отец никогда не высказывал ему ничего подобного, ни слова, ни полслова. И для семнадцатилетнего подростка такой поворот стал сокрушительным ударом. Он словно во второй раз потерял мать, а теперь ещё и отца. Они оба предали его, оба его бросили. Конечно, я могу сейчас только предполагать, что происходило в его сознании, как рассыпалось всё то, за что он ещё цеплялся. Это лишь моё понимание процесса как психолога. Но факт в том, что мальчик не выдержал стремительного крушения своего мира и совершил суицид.
Тогда, потеряв сына, Пётр осознал, что дошёл до такой точки, до такого дна, когда дальше уже некуда падать. «Я чувствовал себя ничтожеством, подлым предателем, – признавался он. – Я предал сына, бросил как щенка в бурную реку. Он так нуждался в моей помощи, а я упивался жалостью к себе. Я предал память жены, которой обещал заботиться о сыне и всегда быть рядом. Я предал себя, всё, что было мной, свою любовь к ним обоим». И перед ним встал выбор: окончательно потерять себя либо попытаться что-то делать с этим, как-то выбираться из пропасти.
Когда Пётр ко мне пришёл, он уже два месяца был «чистым». Зашиваться снова не хотел, считал, что такие временные меры не для него, хотел закрыть этот вопрос раз и навсегда. Поэтому никаких кодировок мы с ним не стали делать. Выбрали метод, который, с моей точки зрения, как раз и дал результат. Каждое утро он вставал и принимал решение: я занимаюсь смертью или занимаюсь жизнью. Пью я или не пью. Он делал свой выбор и быстро выпивал таблеточку. Это таблетка, которая противоречит алкоголю – с ней алкоголь нельзя пить. И всё. Каждый день он жил здесь и сейчас. Делал выбор здесь и сейчас.
В плане психотерапии основной акцент я ставила на когнитивные техники. Первейшей задачей считала проработку чувства вины, которое у Петра после гибели сына усилилось в разы, поглотило его полностью. Однако уже на первых сессиях столкнулась с мощным сопротивлением. Я поняла, что Пётр как бы застревает в травмирующей ситуации с тем препаратом, оставленным на столике. Чтобы разрешить эту проблему и снять противодействие, решила использовать гипноз. С его помощью мы восстановили детали события – упаковка морфина, которую он помнил лежащей на столе, была пуста, последний порошок он дал жене перед отъездом. Всё остальное в его интерпретации события было жестокой игрой сознания.
Так мы сдвинулись с мёртвой точки и могли уже работать дальше. Мы с ним лечились где-то около года. Понятно, что и антидепрессанты попили немного, и противотревожные препараты кое-какие. Понемногу справились и с депрессией, и с алкоголизмом. В итоге Пётр бросил пить. И никаких кодировок у него нет. И до сих пор он не пьёт, ремиссия уже около десяти лет. Человек выбрал жизнь и выбрался из аркана.
Все мы живём в мире, который стремительно меняется, и мы не можем абстрагироваться от современных условий, в которых пребываем, от объективной реальности. Если нажать любую кнопочку телевизора или просто посмотреть вокруг, жизнь это одна сплошная депрессия. «Но мы всё идём и идём, мы корчимся, барахтаемся, мы захлёбываемся в тине, мы карабкаемся по гладким беспощадным стенам. Мы плачем, мы отчаиваемся, мы жалобно стонем и вопим от нестерпимой муки. Но мы всё равно идём дальше, идём, страдая, идём, прорываясь сквозь все препятствия».
Депрессия тоже не стоит на месте, она адаптируется к новой среде обитания, меняет свои маски, изобретает новые приёмы, повсюду расставляет свои силки, пользуясь нашей легкомысленностью. И мы не можем продолжать игнорировать её и дальше. Ведь от психического и психологического здоровья – человека, общества, нации – зависит не только качество их жизни, но порой и сама жизнь.
