Обращаем внимание блюстителей мелочей и счетоводов пуговиц на мундирах, что ВСЯ серия публикаций Б.Н. Григорьева по истории Российской Империи имеет цель ознакомить читателя с восприятием описываемых событий авторами, историками, публицистами и общественными деятелями ТОГО времени. Не путать просьба с текстами Дзена, где написано "вот так было на самом деле, а вы все вретИ". Цитируемые материалы - это очень ценные источники для того, кто способен мыслить, а не просто заучивать предложенные кем-то постулаты. Подумать рекомендуем над упорством русских посланников по пустяковым с позиции наших современников поводам. Но тогда эти мелочи в титулах определяли престиж страны. И мелочами, соответственно, не были. Зато сейчас мудрая российская элита сохраняет присутствие (или сохраняла до недавнего времени), тратя на это огромные средства, в международных организациях, откровенно России враждебных, под предлогом сохранения возможностей влияния. Но мы-то понимаем, что дело в других возможностях.
Я.Ф.Долгорукий (1639-1720)
Б.Григорьев
Источник: архивные исследования П.И.Бартенева, см. журнал «Русский архив» том 52 за 1883 год.
Яков Фёдорович Долгорукий (Долгоруков), кажется, не попал в когорту «птенцов» Петра Великого - вероятно по причинам своего возраста: царь, будучи моложе его на 33 года, сам годился ему в птенцы. И вообще наши историки не баловали своим вниманием этого, может быть, самого честного и верного сподвижника Петра Алексеевича.
Личность Долгорукого как будущего государственного деятеля сформировалась при Алексее Михайловиче (Тишайшем). Кроме добротного по тем временам образования (латинский язык, математика, богословие), он получил от отца своего, окольничего Фёдора Фёдоровича Долгорукого, и соответствующее воспитание, выразившееся в приверженности к православной вере, верности государю и любви к отечеству. Говоря о нём современным языком, Яков Долгорукий был истинным русским патриотом. Своё кредо он выразил в следующих словах: «Любить царя, любить отечество; царю правда лучший слуга; служить, так не картавить, картавить, так не служить». «Картавить», вероятно, означало «лицемерить», «притворяться», «фальшивить».
Службу свою Яков Долгорукий начал в 1669 году в чине стряпчего[1], а в царство царя Фёдора Алексеевича он вошёл уже стольником. Фёдор Алексеевич заметил способности своего стольника и сделал его воеводой Казённого разряда с титулом Симбирского наместника. В бурное время правления Софьи, при «двуглавой» царской власти царей-отроков Ивана и Петра Алексеевичей, Яков Фёдорович, услышав как-то, что один проповедник возводит хулу на царя Петра, прогнал его с кафедры и напомнил присутствовавшей пастве о необходимости блюсти присягу помазанникам Божьим. Случай этот не прошёл мимо внимания юного Петра, который возвёл Долгорукого в звание комнатного стольника.
27 февраля 1687 года Долгорукий был отправлен послом во Францию и Испанию с целью пригласить потентатов этих стран к борьбе с врагами Святого креста, т.е. османскими турками. Его сопровождали стольник князь Мышецкий и дьяк Алексеев. 17 июня они прибыли в Сен-Дени, расположенный в 9 км от Парижа, и получили от короля Людовика XIV уведомление о том, что прежде чем он изволит принять посла у себя, ему надлежало вступить в переговоры с министром иностранных дел Ж.-Б.Кольбером (1665-1746).
На это Яков Фёдорович ответил, что он не только исполнить, но и подумать не может о том, чтобы начать переговоры с Кольбером, не представившись официально королю. Чиновники короля уверяли, что такова практика приёма послов во Франции, что этому правилу все следуют – даже послы Священной Римской империи, что его величество Людовик XIV готов письменно подтвердить этот обычай, но Яков Фёдорович стоял на своём: даже русский гонец не пойдёт сперва на поклон к министрам, не представившись самому королю. Так что никакого письменного удостоверения от короля он не примет и говорил его посланникам, «чтоб король изволил оставить напрасное затруднение». Чиновники угрожали Долгорукому лишение пристава и почётного караула, но Яков Фёдорович не сдавался. Сдался Людовик XIV.
30 июля он выслал в Сен-Дени кортеж во главе с вице-адмиралом маршалом Дестре с двумя каретами – королевской и дофиновой, ещё шесть карет выделили для дворян, а прочие члены свиты получили коней. На улицах Парижа толпился народ. Русских послов угостили королевским обедом и объявили о том, что аудиенция у короля назначена на 2 августа, но было поставлено условие, чтобы члены посольства не имели при себе ни труб, ни литавр, ни сабель. Долгорукий снова протестовал, но тут французы оказались непреклонными, и посол был вынужден согласиться с назначенными условиями приёма, назвав их «притеснением и посрамленьем».
Королевская аудиенция в Версале была обставлена пышным церемониалом, русского посла приняли с подобающими почестями вниманием. Людовик XIV сидел на троне, справа от него стоял дофин, а по левую руку – герцог Орлеанский, рядом толпились министры и придворные. Объявив о заключении мира с Польшей против неверных, Долгорукий вручил королю царскую грамоту, которую король принял, встав с трона и сняв шляпу. Он спросил о здоровье царей, пожелал им счастливых побед над врагами Святого креста, изъявил радость по поводу заключения мира с поляками, принял подарки и допустил послов к руке, обнадёжив их своим благоволением.
После аудиенции послов усадили за праздничный обед, по завершении которого французы, под предлогом облегчения от затруднительных переездов из Парижа в Версаль, предложили сразу перейти к переговорам. Долгорукий объявил Кольберу о желании русских царей вступить с Францией в общий союз для борьбы с врагами христиан и содействовать этой борьбе войском или деньгами. Кольбер, пишет Бартенев, истощил всё своё красноречие, уверяя в том, что король непременно примет участие в таком нужном и полезном деле, хвалил русских царей за мудрое попечение об интересах христианства и обещал доложить королю предложение послов.
Следующая конференция была назначена на 10 августа.
А 8 августа во Францию прибыл турецкий посланник, который был тут же препровождён в Версаль и принят Людовиком XIV. Турок приехал просить короля о помощи Сулейману III в борьбе с христианскими странами. Наихристианнейший король Франции был заинтересован использовать наибасурманнейшего правителя Оттоманской Порты для нанесения ущерба Священной Римской империи и приказал своим церемониймейстерам сказать Долгорукому, чтобы тот без отпускной аудиенции готовился покинуть пределы королевства и что отпускную грамоту он вскорости получит без проблем.
Долгорукий ответил, что никакой иной отпускной грамоты он принимать не будет, как только из рук короля. Был удалён почётный караул, а под предлогом безопасности к имуществу посольства были приставлены солдаты, которым приказали учинить над имуществом таможенный досмотр и изъять предметы, запрещённые к ввозу в королевство. Членам посольства запретили выходить со двора. Яков Фёдорович заявил протест в духе Венской конвенции, которой тогда ещё не было. Прибывшие на другой день чиновники объявили послу, что король гневен и приказал выслать россиян из страны, на что Долгорукий ответил, что король, конечно, властен делать что угодно в своём королевстве, но никакой грамоты он принимать не станет.
15 августа церемониймейстеры Бонелий и Жиро привезли ответные подарки короля взамен тех, что вручили на аудиенции (вероятно, признав их не очень щедрыми). Долгорукий просил благодарить короля, но…подарки не принял. «Сначала мы обязаны совершить дела, порученные нам от государей наших», - говорил он, - «потом следует мне получить ответную грамоту из королевских рук. Непостижимо обращается с нами король: держит нас под караулом и в тоже время дарует нас дарами своими. Караульте, если вам угодно, пожитки наши, но не нарушайте, господа, пристойности в делах наших…»
Долго уговаривали французы Долгорукова принять подарки и допустить к осмотру имущества посольства, но Яков Фёдорович ни на то, ни на другое категорически не соглашался. Взять силой посольские сундуки Бонелий и Жиро не осмелились и удалились со своими подарками восвояси.
От греческого митрополита, прибывшего в свите турецкого посла, Долгорукий узнал о турецком демарше и о том, что турок поселили в одном с ним доме. 18 августа пристав объявил Долгорукову, что ему приказано доставить русских в Сен-Дени. Долгорукий выразил несогласие, но пристав приказал своим людям грузить посольское имущество на подъехавшие фуры, и был вынужден подчиниться насилию французов. Но Яков Фёдорович и в этом случае проявил находчивость и раскрыл посольские сундуки. Формальный предлог для преследования посольства отпал, Людовик XIV сменил гнев на милость и дал указание Кольберу продолжить с Долгоруким прерванные переговоры.
Яков Фёдорович живо описывал беды, чинимые турками по отношению к христианам, рассказывал о тяготах войны австрийского императора Леопольда с Османской Портой, но все эти усилия были тщетны: Кольбер, со своей стороны, в красках описал потери, понесённые Францией против турок в союзе с австрийцами, и невозможность разорвать мир с «дружелюбной» Турцией. «…Могущественный Людовик ищет собственной своей славы и ни с кем из союзников делиться ею не хочет…а дольнее расстояние России преграждает возможность и открывает бесполезность …тесного её соединения с Францией». Долгорукий задал Кольберу вопрос о том, гарантирует ли он, что Франция хотя бы не станет мешать союзникам бороться с турками, на что французский министр иностранных дел ответил двусмысленно: Франция не будет мешать России, Австрии и Венеции воевать с турками, если они сами не создадут для этого предлога.
После этого Кольбер сменил тему переговоров и спросил Долгорукого, пропустит ли Россия через свою территорию иезуитских проповедников для распространения в мире «Слова Божьего». Яков Фёдорович ответил отрицательно в том смысле, что допуск иезуитов в Россию – прерогатива царя, и тоже сменил «пластинку» и начал говорить о заключении торгового соглашения с Францией. Но и тут Кольбер остался «на высоте», заявив, что король с удовольствием воспринимает стремление русских к связям с Францией, и упомянул о том, что французские купцы торгуют с Россией через Архангельск.
Долгорукий понял, что разговаривать было больше не о чем. Назначив отпускную аудиенцию на 24 августа, Кольбер уехал в Версаль. Яков Фёдорович ожидал, что в соответствии с дипломатическим церемониалом отпускную грамоту он получит 23 августа: надо было проверить, не содержатся ли в ней ошибки в титулы русских государей, но и тут французы оказались «в своём элементе» и вручили грамоту в Версале за несколько минут до аудиенции. Так оно и получилось: в грамоте отсутствовал титул «великие государи». Долгорукий заявил, что грамоту не примут и на аудиенцию не пойдут.
Церемониймейстеры ушли, и возникла тягостная пауза. Наконец Людовик XIV сообщил, что грамоту он подпишет собственноручно в присутствии послов, и приглашал пройти в тронный зал. Долгорукий попросил взглянуть на грамоту, опять возникла пауза, и снова пришёл ответ от недовольного короля: «Разве они не верят его слову, заставляя ждать себя!». Долгоруков решил поверить и сдался. Король произнёс необходимые протокольные слова, разрешил послам поцеловать свою руку и отпустил их. Выйдя из зала, Долгоруков взглянул на грамоту и увидел, что титул «великие государи» отсутствовал. «Он обременил французских чиновников упрёками в несостоятельности обнадёживания королевского и отдал им грамоту для представления королю», - пишет Бартенев. Людовик XIV передал, что грамота будет переписана и предложил послам возвращаться в Сен-Дени.
26 августа в Сен-Дени приехал пристав, вынул из-за пазухи ту же самую грамоту и объявил, что король не приказал переписывать её, поскольку никого из потентатов великими государями он не именовал, да и сам он себя великим не считает. Долгорукий возразил и привёл пример правильного титулования русских царей во время визита во Францию в 1685 году курьера Алмазова. Пристав положил грамоту на стол, но Долгорукий не взял её, сказав, что никто из его товарищей её не возьмёт и в эту комнату больше не войдёт. И вышел из комнаты. Пристав уехал, но скоро вернулся с сообщением, что король клятвенно заверяет, что никогда русских царей великими государями не титуловал. Пристав убеждал Якова Фёдоровича принять грамоту, но тот продолжал категорически отказываться.
На другой день церемониймейстеры приехали в Сен-Дени с королевскими подарками, среди которых были 4 портрета Людовика XIV, украшенные алмазами. Долгорукий поблагодарил короля за милость, но дары не принял, требуя исправления грамоты. Церемониймейстеры, сделав послу укоры за доставление их королевскому величеству неприятностей, возвратились с дарами в Версаль.
«Королевские атаки» с дарами и просьбами принять грамоты продолжались несколько дней. Приставов, придворных чиновников и караул от посольства удалили, и Кольбер начал угрожать послу казнью. Чтобы не раздражать более короля, Долгорукий с благодарностью дары принял, но отпускную грамоту вернул и просил переписать. После этого русским объявили, что они отпускаются на двух королевских подводах с двумя приставами в Гавр-де-Грас, где они должны будут сесть на военный корабль и плыть в Сан-Себастьян. Сухопутный путь в Испанию им был «возбранён».
Поблагодарив за внимание, русские напомнили о грамоте, но успеха в том не имели: король запретил даже упоминать о ней. 31 августа посольство отправилось в Гавр, где их ждали королевские подарки и…угрозы: если подарки не будут приняты, всё посольство будет там задержано на неопределённый срок. Русские этого не пожелали и подарки приняли: посол и его помощники получили по королевскому портрету, по 2 пистолета, фузею, часы с боем и пару часов карманных и 6 ковров шёлковых с позолотой; Долгорукий получил также 4 куска материи «позолотной»; дворяне, переводчик и старший подьячий стали обладателями золотых медалей с изображением Людовика XIV, прочие получили медали серебряные.
Версальский «цирк с конями» своё представление закончил.
Отношения с Францией с этого времени прервались на 17 лет.
15 сентября посольство Долгорукого поплыло в Испанию. Переговоры с тамошним королём Карлом II закончились тоже безрезультатно. Король объяснил, что все свои ефимки он уже потратил на помощь туркам, и для России у него ефимков не осталось. О том, что испанский король был наичестнейшим христианином, в Европе ни у кого сомнений не было. Представление Мадридского «цирка с конями» было всё-таки, по сравнению с Версальским, довольно скромным, и русскому посольству унижений в Мадриде не чинили. А отношения с Испанией с сентября 1687 года прервались на 30 лет.
Две самые крупные державы Европы отказались от войны с неверными, потому что по своим корыстным соображениям уже вступили с ними в союз. Россия была вынуждена довольствоваться у наихристианнейших королей Европы пока рангом второстепенной державы и авторитетом не пользовалась. Время Петра Великого ещё не наступило.
…Князь Долгорукий появился в Москве 15 мая 1688 года. В это время фаворит царевны Софьи князь Василий Васильевич Голицын вернулся из неудачного похода на Крым и, поправляя своё войско, привлёк к этому делу Якова Фёдоровича. А через год Пётр сделался самодержцем, посадил с согласия царя Ивана Софью в монастырь, а Долгорукого сделал судьёй Московского Судного приказа.
Въедливый, прямой и честный нрав Долгорукова и при благоволившем ему Петре сослужил ему плохую службу. Его угораздило поссориться в 1691 году с дядькой Петра князем Борисом Алексеевичем Голицыным и обозвать его «изменничьим правнуком»[2]. Голицын пожаловался царю, который за бесчестье своего дядьки отправил Якова Фёдоровича в темницу. По дороге в тюрьму он в уваженье «отличных заслуг» был Петром Алексеевичем прощён.
С 1696 по 1700 г.г. Долгорукий, что называется, не вылезал из лат и вдосталь намахался мечом и при осаде турецкой крепости Азова, и при исполнении обязанностей начальника наблюдательного 30-тысячного корпуса на Белгородской черте. До этого времени к воинской жизни никаким боком не прикасавшийся, Яков Фёдорович обнаружил в себе задатки талантливого военачальника, воевал не числом, а уменьем и быстро выдвинулся в когорту помощников Петра. В 1700 году, упразднив Рейтарский и Иноземческий приказы, царь создал на их месте Приказ воинских дел и поставил во главе его генерал-кригс-комиссара Долгорукого, прибавив к этому званию и чин тайного советника. Царь хотел было отправить Якова Фёдоровича послом в Швецию, но вскоре отношения со шведами были прерваны и началась Северная война, в которой нашлось место и Долгорукому.
Во время неудачной для нас Нарвской битвы Долгорукий организовал наступление гвардейских полков, остановил продвижение полков Карла XII и добился у него права на свободное удаление с поля битвы. Король лично заверил Долгорукого в этом, но потом, в нарушение данного слова, пропустив лучшие гвардейские части через реку Серру, приказал напасть на их арьергард, обезоружить их и взять в плен. Среди пленных оказался и Яков Фёдорович.
Его отвезли в Стокгольм, где он прожил около 10 лет, занимаясь изучением шведского законодательства. Из Стокгольма он был перемещён в Якобстад, что на западе Финляндии, откуда в 1711 году, за недостатком хлеба, был вместе с 44 пленными соотечественниками отправлен морем в Умео. Шведская команда, по сравнению с русскими, сидевшими за вёслами, была малочисленной и у Якова Фёдоровича в голове сразу созрел план овладеть шхуной и вернуться на ней домой. Переговорив со своими и получив от них согласие, Долгорукий приступил к делу.
Исполнение отложили до следующей субботы. При первых словах молитвы гребцы должны были бросить вёсла и броситься на выбранного шведа. Так и произошло: как только пропели слова: «Дерзайте убо, дерзайте люди Божьи!», русские бросили вёсла и напали на охрану и команду шхуны. Некоторые в схватке были убиты, остальные разоружены, связаны и брошены под палубу. Долгорукий приставил шпагу к горлу шкипера и приказал ему держать курс на Кроншлот или Ревель. Шкипер сказал, что у него нет карты, пришлось плыть по наитию. И выплыли к родным берегам. (Заметим, что Якову Фёдоровичу шёл 72-й год!)
На о-ве Дакто[3] Долгорукий отпустил шведов на свободу, а сам 19 июня 1711 года прибыл в Ревель. Больше всего Якову Фёдоровичу хотелось увидеть обожаемого монарха, но Пётр Алексеевич в это время застрял в Прутском походе. Встретились они только к новому 1712 году. Встреча была трогательной, пишет Бартенев, и оба обливались слезами радости.
Последовали новые монаршие милости: Долгорукий получил во владение несколько деревень, звание сенатора, звание генерал-пленипотенциал-кригскомиссара и президента Ревизионной коллегии, проверявшей все доходы и расходы государства. Особенно проявил себя Долгорукий в сенате, верховном судилище тогдашней России. Бартенев пишет, что он судил строго, справедливо, не зная пословицы «с сильным бороться, с богатым тягаться не должно».
Доходы России в это время составляли всего 5 миллионов рублей, что, конечно, не соответствовали расходам, и Пётр всеми силами пытался увеличить доходную статью. К нему с предложением обратились голландские купцы: они предложили внести 1 миллион рублей в казну на условиях получения некоторых привилегий для своей торговли, включая откуп на внутренние пошлины. Во время прений в Сенате Пётр, перечисляя выгоды голландского предложения, спросил мнение на этот счёт у «дяди» Долгорукого. Яков Фёдорович попросил царя дать ему возможность встретиться с голландцами и обсудить с ними вопрос о привилегиях. После встречи Долгорукий спросил Петра, не будут ли условия голландцев обременительны для русских купцов. А русские купцы в один голос говорили, что если голландцы возьмут откуп на внутренние пошлины, то голландцы, конечно, разбогатеют, но русская торговля захиреет. Пётр, признав правоту «дяди», от предложений голландских купцов отказался.
Своей прямотой Долгорукий однажды так рассердил Петра, что царь бросился на него с кортиком и заколол бы его в гневе, если бы Долгорукий не перехватил занесённую на него царскую руку и не произнёс слова укоризны: «Что тогда скажет о тебе свет, если ты своими руками умертвишь верного подданного и за то только, что он осмелился противоречить тебе в деле, которое иначе понимал?» Яков Фёдорович предложил царю предать его лучше публичной казни, чтобы люди могли понять, что наказан он за какое-то злодейство. Пётр, приведённый этими словами в стыд, попросил у Долгорукого прощения.
О Долгоруком известна масса историй (по-тогдашнему, анекдотов), правдоподобность которых на совести современников, записывавших свои впечатления и рассказы всяких свидетелей. Больше таких анекдотов, кажется, собрал Я.Я.Штелин (1709-1785), учитель и библиотекарь Петра III. Вот один из них.
За одним шумным обедом Пётр I спросил присутствовавших гостей, как они оценивают правление его отца Алексея Михайловича Тишайшего. После некоторых замечаний гости Петра стали сравнивать деяния Тишайшего с деяниями хозяина застолья. Граф И.А.Мусин-Пушкин[4] стал хулить правление Алексея Михайловича и расхваливать дела Петра I. Императору не понравились оценки льстеца, и он обратился к «дяде» Долгорукову с просьбой высказать на этот счёт своё мнение. Яков Фёдорович, поразмышляв некоторое время, сказал, что деяния государей следует оценивать по трём пунктам: внутренние, военные и внешние дела государства. По первому пункту Долгорукий отдал предпочтение отцу Петра за то, что тот ввёл в практику судебное уложение, по которому Россия продолжала жить и в настоящее время. По второму пункту «дядя» высказался в том смысле, что Алексей Михайлович много чего сделал в смысле военного устройства государства, но его преемники «все его учреждения так разорили», что Петру пришлось начинать всё сначала, в чём он и преуспел. Ну а что касается внешних дел, то Яков Фёдорович сказал, что с устройством флота и сношений с иностранными государствами нынешний правитель России сильно преуспел по сравнению со своим отцом. Высказался Долгорукий и о глупых и умных министрах, окружающих правителя: мудрый государь выбирает себе мудрых советников, а если попадаются и глупые министры, то мудрый правитель разберётся в их делах и всегда сумеет их поправить в нужную сторону.
- Благий раб и верный! – произнёс Пётр, обнимая 80-летнего старца. – В мале был ми еси верен, над многими тя поставлю.
При всём при этом были у Долгорукого и огорчения: он так и остался в ранге тайного советника и сенатора и не получил вожделенный орден св. апостола Андрея Первозванного, был не раз предметом гнева вспыльчивого царя, за ошибочные решения подвергался денежному штрафу. Но царская дубинка его всё-таки миновала. Долгорукий знал свои недостатки, свой въедливый характер и наказания сносил стоически. Он понимал характер и нрав своего «племянника» и говорил: «Он горяч, а я его горячее».
Долгорукого похоронили в церкви Андрея Первозванного на Васильевском острове.
У него была единственная дочь Анна, вышедшая замуж за флотского поручика А.П.Шереметева и скончавшаяся в 1746 году. Потомства она не оставила.
[1] Стряпчий во времена Алексея Михайловича означал то, что 100 лет спустя называли пажем.
[2] Как мы полагаем, Долгорукий имел в виду князя Голицына, клеврета Лжедмитрия.
[3] Так в тексте. Такого острова в Балтийском море нет, вероятно, имеется в виду о-в Дагё.
[4] Не путать с ещё одним И.А.Мусиным-Пушкиным (1744-1817).
