Варфоломеевская ночь
Как всегда, в вихре политических игр, интриг и амбиций зарождаются события, которые меняют ход истории. Так случилось и с Варфоломеевской ночью, ставшей черной страницей в истории Франции.
Началось все с того, что в результате последнего Сен-Жерменского мира в королевский совет был включен адмирал де Колиньи, лидер гугенотов. Его влияние на короля Карла IX стало решающим: Колиньи убеждал Карла поддержать протестантов во Фландрии против Испании, чтобы предотвратить гражданскую войну во Франции. Но Екатерина Медичи, понимая, что ослабленная страна не готова к такому шагу, пыталась отговорить сына от этой авантюры.
В своей стремительной игре за политическое влияние Екатерина предложила иной план умиротворения — женитьбу Генриха Наваррского, убежденного протестанта, на Маргарите Валуа. Этот союз должен был символизировать примирение между католиками и гугенотами.
Жанна д'Альбре, мать Генриха Наваррского, воспитала своего сына в строгости и приверженности протестантской вере, вложив в него все свои убеждения и принципы. Генрих же, под наставничеством Гаспара де Колиньи, не только освоил азы стратегии и военного искусства, но и стал настоящим мастером интриг. Вдохновленный своим воспитанием, он проявил себя как талантливый полководец, смелый боец и, конечно, неотразимый кавалер — предмет обожания многих дам при дворе.
Но свадьба, состоявшаяся 18 августа 1572 года, быстро оказалась предзнаменованием трагедии. Всего через три дня Колиньи потребовал у короля разрешение на экспедицию в Нидерланды, что вызвало гнев при дворе и усилило напряженность.
Тучи сгущались, и вскоре события начали разворачиваться с ужасающей скоростью. С покушения на Колиньи начался новый виток насилия. Слухи о попытке убийства стремительно разнеслись по Парижу, и атмосфера в городе накалилась до предела. Екатерина, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, решила действовать. Вместе с герцогами Гизами и сыном она убеждала Карла, что Колиньи планирует государственный переворот.
Король, поддавшись давлению, дал приказ убить адмирала и других гугенотских лидеров. С этой точки началась цепь событий, которая привела к Варфоломеевской ночи, когда в пламени ненависти и хаоса были убиты тысячи протестантов.
Екатерина вскоре поняла, что Варфоломеевская ночь, которая должна была укрепить её позицию и успокоить страну, обернулась против нее самой. Французская монархия и сама королева оказались в центре международного осуждения. В Европе это кровопролитие было воспринято как ловушка, устроенная Екатериной и поддержанная Испанией для истребления протестантов. Из-за этой трагедии Екатерина потеряла поддержку, которую столь долго стремилась сохранить, пытаясь найти мир между католиками и гугенотами. По стране погибло от 20 до 30 тысяч гугенотов, выжившие бежали.
Так, из-за своей решимости и попытки удержать власть Екатерина Медичи оказалась в ситуации, где её действия обернулись против неё самой. Хотя она пыталась предотвратить кровопролитие и стабилизировать Францию, Варфоломеевская ночь стала пятном на её репутации и на её стремлении к миру. В то время как в её планах было сохранение стабильности и укрепление династии Валуа, результаты оказались разрушительными, и её роль в этой трагедии навсегда останется спорной в истории Франции.
Итак, на троне снова смена — после смерти Карла IX в 1574 году власть переходит к Генриху III, последнему сыну Екатерины Медичи.
Став королем, Генрих сразу же стал источником общественного беспокойства: его склонности к сомнительным удовольствиям и привязанности к юношам-миньонам шокировали даже привычный к эксцентричностям королевский двор.
Екатерине было 55 лет, когда её любимый сын взошёл на трон. Несмотря на возраст, она оставалась удивительно активной: много ела, с удовольствием ездила верхом, не отказывала себе в охоте и даже, впервые в истории французского двора, начала использовать табак как средство от головной боли. Принятый на ура и быстро распространившийся при дворе, табак стал настоящим увлечением французской знати. Екатерина же, как всегда, была на пике трендов — она первой в королевских кругах ввела в обиход складные веера, превратила носовые платки в обязательный атрибут стиля и активно внедряла духи, чтобы скрыть отсутствие гигиены. Благодаря её влиянию, эти элементы быстро стали неотъемлемыми символами моды того времени.
Генрих III, сын Екатерины Медичи, прославился своими неординарными модными пристрастиями. Его любовь к экстравагантности привела мужскую моду к новым, порой нелепым высотам. Он заставлял своих придворных носить корсеты под камзолами, что превращало повседневную одежду в орудие пыток. Эти корсеты сдавливали грудь, натирали кожу, но, несмотря на запреты в Англии, во Франции продолжали оставаться символом модного общества.
Однако Генрих III, не имея ни жены, ни наследника, был последним в линии династии Валуа. Все взоры теперь устремились на Генриха Наваррского, решительного лидера протестантов, которого многие видели объединителем нации. В 1586 году Генрих Наваррский закрепил свою власть в Ла-Рошели, эпицентре протестантского сопротивления, и начал борьбу против католической лиги, состоящей из Испании, Франции, Ватикана и Габсбургов. Осенью 1587 года, близ Бордо, он одержал важную победу над войсками Генриха III.
Эти успехи не остались незамеченными: Папа римский объявил Генриха Наваррского еретиком, лишив его права на французский трон. В это время Гизы, возглавлявшие католическую лигу, решили, что и сами могут править Францией, и вынудили Генриха III бежать из Парижа. Столицу контролировала католическая лига.
Оставшись без выбора, Генрих III заключил тайный союз с Генрихом Наваррским, пообещав ему престол в обмен на помощь в захвате Парижа. 23 декабря 1588 года миньоны Генриха III убили герцога де Гиза. В начале 1589 года оба Генриха осадили Париж, но успеха Генрих III так и не увидел: в июле он был убит монахом-иезуитом Жаком Климентом.
На смертном одре король провозгласил Генриха Наваррского своим преемником. Но католическая лига отказалась признать его, требуя отречения от протестантизма. В ответ Генрих произнес свою знаменитую фразу: «Париж стоит мессы!» и, ради трона, принял католичество.
Генрих Наваррский был коронован как Генрих IV в Шартрском соборе в 1594 году, а 22 марта торжественно въехал в Париж на белом коне, встреченный ликующей толпой.
К тому времени Екатерина Медичи уже не могла принимать активного участия в политических событиях из-за болезни. Перед смертью, составляя завещание, она не упомянула свою дочь Марго, единственную выжившую из десяти детей. Причастившись, Екатерина, жена одного короля и мать трех других, ушла из жизни 5 января 1589 года в возрасте 69 лет.
Суеверное предсказание, что Екатерину поджидает опасность в «Сен-Жермене», звучало бы почти смешно, если бы не детали её смерти. Екатерина построила свой «Отель Королевы» подальше от церкви Сен-Жермен-л'Оксеруа и редко навещала замок Сен-Жермен-ан-Лэ. Однако её последнее причастие было дано Жюльеном де Сен-Жерменом, исповедником её сына. Предсказание, таким образом, сбылось.
Вскрытие, проведенное по приказу Генриха III, установило причиной смерти плеврит. Генрих пережил свою мать всего на семь месяцев, оставив её долги невыплаченными. Все имущество Екатерины Медичи было распродано, что, несмотря на унизительность ситуации, позволило историкам получить множество ценных сведений о её владениях.
Марго, последняя выжившая из рода Валуа, вернулась в Париж. Несмотря на развод, она сохранила тёплые отношения с Генрихом IV, называя его «мой брат, мой друг и мой король». Восстановив утраченное имущество, которое ранее было конфисковано из-за её измен мужу, Марго приняла участие в воспитании детей Генриха IV от Марии Медичи, включая будущего короля Франции Людовика XIII.
Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть?
Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.
«Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.Со временем даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи. источник: м даже Генрих IV смог примириться с образом давно ушедшей тещи. Однажды, услышав, как придворные обвиняют покойную Екатерину во всех бедах, он якобы произнес: «Что ещё могла сделать бедная женщина с пятью детьми на руках после смерти мужа, когда две мощные семьи — наша и Гизов — пытались захватить власть? Разве не пришлось Екатерине играть эти чуждые ей роли, чтобы обмануть остальных и защитить своих детей, которые смогли править лишь благодаря её мудрости? Удивительно, как она справилась со всем этим!» Эти слова стали, возможно, самой великодушной и справедливой эпитафией для Екатерины Медичи.
