Глава 44
Неловкое признание испанца меня одновременно и обрадовало, но и огорчило. Надеюсь, мешать нашим рабочим отношениям не станет. Лишь бы Никита не узнал. Иначе Рафаэлю несдобровать. Гранин меня исподволь опекает, и хотя не уверена насчёт его собственного к себе отношения (можно ли вспомнить любовь? И может ли она вспыхнуть снова к человеку, которого забыл?), но мужчины по натуре собственники. Тут легко способен сработать принцип «собаки на сене».
Я вернулась в регистратуру. Там как раз какой-то дедушка мучил администратора расспросами, когда он сможет поехать домой. Дина вежливо отвечала нечто неопределённое. Тут мне пришло на ум выяснить, сколько у нас в отделении пожилых пациентов, как они себя чувствуют. Подошла к администратору, спасая её от назойливого старика. Дина посмотрела в программу и ответила, что все, кто есть у нас теперь, в основном с ушибами, и их состояние тревоги не вызывает.
– И на том спасибо, – произношу вслух и замечаю снаружи какое-то движение. Подхожу к окну, смотрю и понимаю: городское начальство восприняло нашу новость как-то слишком уж… решительно. Подъездную дорожку, ведущую к дверям отделения, подогнали патрульный полицейский автомобиль и поставили поперёк пути, чтобы ни у кого не возникло соблазна (то есть у машин «Скорой помощи») постараться приехать к нам. Вторая машина встала у дверей.
– Ну, теперь я спокойна, – сказала я, мысленно пожалев полицейских. Им здесь придётся торчать, изнывая от безделья, неизвестно сколько времени.
Иду по коридору и вижу, как Пётр Звягинцев вместе с медсестрой везут пациента на каталке к лифту.
– Куда собрались, Пётр Андреевич? – спрашиваю.
– На томографию. Пациентка здорова, – отвечает он. – Я имею в виду оспу.
– Зрачки расширены?
– Нет.
– Пусть ждёт.
– Она в возрасте.
Делаю знак рукой, призывая остановиться. Подхожу к пожилой женщине лет 70, спрашиваю её, понимает ли она, где находится. Старушка хмурится, смотрит на меня и выдаёт ворчливо:
– В дурацкой больнице.
– Вот видите, коллега. Пациентка в своём уме. Значит, может подождать с МРТ. Кроме того, вас всё равно туда не пустят.
Звягинцеву ничего не остаётся, как начать обратный путь.
– Эллина Родионовна! – прямо навстречу мне шествует сама Клизма. Не буду спрашивать, как её сюда пустили. Наши охранники пасуют перед красными корочками удостоверений. Как это было в прошлый раз, когда сюда под видом представителя Следственного комитета пробрался наёмный убийца. Слава Богу, что я тогда жива осталась.
– Здравствуйте, Мария Викторовна, – любезно здороваюсь с Красковой.
– Я прибыла, чтобы оперативно решать возникающие вопросы, – говорит она, потом протягивает мне маленькую портативную рацию, – вот, держите. Это вам для связи. – Инфекционисты летят из Москвы, наши люди уже здесь.
– Мария Викторовна, у первого и второго этажа общая вентиляционная система, – звучит в рации.
– Отключайте, – приказывает Клизма.
– Но как же нам дышать? Окна ведь не откроешь… – пытаюсь слабо протестовать, поскольку сама понимаю: мера необходимая, иначе вирус разлетится по всей клинике.
– Покажите заражённых детей, – не отвечает на мой выпад Мария Викторовна.
Подходим с ней к палате. Внутри Маша объясняет родителям:
– Кровь заражена, поэтому в лёгких детей жидкость. Она реагирует на кислород.
– Зачем мы туда поехали! – возмущается их мать, нервно прохаживаясь туда-сюда по палате.
– Остались бы дома, – замечает муж.
– Чтобы дети целый год тебя не видели?
– У девочки давление 100 на 60, пульс 98, – сообщает медсестра.
– Об эпидемии мы бы знали, – пытается Геннадий успокоить супругу.
– Нас могли заразить специально! – возмущается женщина.
– Сейчас слишком многое неясно, – пытается образумить обоих Маша.
В эту минуту Алёша вынимает изо рта трубку ингалятора и говорит:
– Мам, пап! Кажется, Поле плохо!
Маша быстро подходит к девочке. Медсестра ей уже занимается.
– Что такое? – волнуются родители.
– Ей не хватает кислорода, – поясняет доктор Званцева и обращается к мальчику: – Алёша, ты в порядке?
Он кивает, и тогда она легко подхватывает его и переносит на соседнюю койку.
– Побудь здесь, твоей сестре нужно больше места, – она смотрит на мать детей и просит её посидеть с ним, возвращается к Полине и назначает успокоительные препараты. – Возможно, ей придётся вставить трубку.
После Маша быстро выходит из палаты, снимает одноразовые принадлежности.
– Нам нужна палата побольше, – смотрит на меня. – Смотровая. Девочке плохо. Боюсь, может потребоваться реанимация. Кто в соседней?
Идём втроём туда.
– Что здесь? – спрашиваем у Марьяны Завгородной.
– Ушиб лёгкого и другие травмы, – отвечает она. На столе лежит интубированный молодой мужчина.
– Давление?
Марьяна называет и добавляет, что не может отправить биоматериал на анализ, поскольку сообщение между этажами перекрыто. Я тщательно всматриваюсь в трубки.
– Это просто слизь, нужен отсос.
– Вентилятор, нейрохирург и трепанация, – добавляет ординатор.
– У нас смертоносный вирус, – напоминаю ей, подхожу к пациенту и отключаю дыхательную трубку.
– Что вы делаете?! – поражается Марьяна, остальные тоже смотрят на меня, как на умалишённую.
– Перевожу его.
– По пути он умрёт, – замечает Клизма.
– А здесь заразится. Девочке нужен кислород.
– Успокойтесь, Эллина Родионовна, – вставляет Клизма свои пять копеек. – Может, это не оспа?
– Мешок! Пошли! – не отвечая ей, говорю Завгородной, отключая пациента от кардиомонитора. К нам присоединяется Маша. Быстро перевозим пострадавшего в другую палату, снова подключаем. На это уходит буквально четыре минуты, и его состояние не успевает ухудшиться. Потом Маша снова отправляется переодеваться, чтобы вернуться к детям.
– На сколько мы тут застряли, интересно? – произносит вслух Клизма. При более тесном общении она оказывается не такой уж и вредной гадиной, какой её все привыкли считать. Хотя, возможно, просто умеет маскироваться. Или, что ещё хуже, под видом «белой и пушистой» на самом деле собирает на меня компромат, чтобы потом добиваться отставки. Я не раз была свидетелем, как Клизма уничтожала карьеры тех медиков, которые ей не нравились.
– Не знаю, – пожимаю плечами. – На день или два, пока лаборатория во всём тщательно разберётся. – Может, придётся провести здесь ночь. Боитесь?
– Заразиться или проснуться рядом с вами? – усмехается Клизма.
«Какая странная дама», – думаю о ней, но молчу.
Потом смотрим, как Маша общается с Алёшей. Он по-прежнему дышит через ингалятор.
– Ты хорошо выглядишь, – улыбается ему доктор Званцева. Слушает его и сообщает, что дыхание свободное.
– Он хочет обратно в свою палату, – замечает сидящий рядом отец мальчика.
– Ты рад, что у тебя есть сестрёнка? – спрашивает Маша.
Алёша кивает.
– Вы никогда не ссоритесь?
Ответить ребёнок не успевает. Из соседней палаты, где осталась Ниночка, вбегает её мать и тревожно сообщает, что сработал монитор. Маша вместе с медсестрой устремляются туда.
– Брадикардия, – поясняю для Клизмы.
– У детей при нехватке кислорода замедляется сердце, – говорит матери девочки доктор Званцева.
– Вы же ей помогли.
– Пульса нет, – замечает медсестра.
– Делаю массаж, – Маша начинает реанимацию. Поворачивает голову в сторону двери. – Элли! Ты мне нужна!
Я начинаю быстро переодеваться.
– Боже! – мать Ниночки испуганно закрывает лицо руками и в ужасе смотрит на своего ребёнка. – Помогите ей!
– Ставить мешок? – спрашивает медсестра у Маши.
– Нет. Заряд 50, – отвечает доктор Званцева. – Руки!
Электрический ток приподнимает тело девочки. Смотрим в надежде на монитор.
– Фибрилляция, – констатирует медсестра.
– Адреналин даём? – спрашиваю Машу.
– Ещё две десятых.
– Что-то не так? – бледная, мать Ниночки кусает губы.
Ей никто не отвечает. Бессмысленно говорить. Что может быть «не так», если ребёнок умирает?
– Заряд 80! – командует Маша. – Руки!
– Ничего.
Продолжаю прямой массаж. В такие моменты время словно замедляется. Лишь после понимаешь, как много его утекло.
– Вы знаете, что делаете? – нервничает мать Ниночки.
– Заряд 90. Руки!
– Позовите кого-нибудь! – кричит женщина.
– Фибрилляция.
– Более опытного! Позовите скорее! – настаивает мать.
– Эту болезнь не видели уже более полувека, – стараюсь объяснить ей.
– Руки!
– Наверное, что-то не работает, – мечется женщина по палате, заламывая руки.
– Всё работает! – рычит на неё Маша. – Заряд 100! Руки!
– Асистолия.
– Может, у неё гиповолемия? – высказываю предположение, продолжая непрямой массаж. – Проверьте пульс. Если его нет, нужен раствор.
– Проблема не в этом, – строго смотрит на меня Маша. – Сколько уже? – спрашивает медсестру.
– Сорок минут.
– Ещё адреналина? – спрашиваю подругу.
– Мы сделали всё, – отрицательно качает Маша головой.
– Стоит рискнуть!
– Нет. Всё, – решает доктор Званцева и опускает руки, давая понять, что дальше сражаться за жизнь ребёнка бесполезно – она, эта самая жизнь, её покинула.
– Вы что?! – кричит мать Ниночки, начиная рыдать. – Продолжайте!!! Помогите ей!!!
Мы стоим так секунду, другу, третью…
– Не отдам! – вдруг ощущая в себе страшную злость, хватаю дефибриллятор и даю импульс. Ниночка дёргается всем своим хрупким телом, повисает пауза, и вдруг кардиомонитор, который до этого тянул ровную линию, подаёт сигнал, а полоска искривляется, символизируя, что сердце снова заработало. Ещё слабо, неуверенно, и вот-вот может остановиться. Но это уже символ надежды!
Мать Ниночки не видит – она плачет в углу.
Маша и медсестра смотрят на меня ошалелыми глазами. Наверное, им кажется, что я сотворила какое-то чудо. Но это точно не я. Кто-то там, наверху, решил дать малышке ещё один шанс. Мы быстро продолжаем работу, стараясь улучшить показатели. После я оставляю коллег вдвоём, мне нужно возвращаться. Когда оказываюсь в коридоре, что-то меняется в том, как Клизма на меня смотрит. Прежде в её взгляде доминировали насмешка, недоверие, презрение, и вообще она смотрела свысока. Теперь на смену им пришли уважение и, кажется, даже восхищение.
Мы ничего не обсуждаем, поскольку Клизма сама всё видела через окно в двери.
Иду в регистратуру. Там снова начал вспухать нарыв народного гнева.
Я шагаю и думаю: почему в тот момент сказала «Не отдам?» Ответ находится почти сразу: представила, что на месте Ниночки моя Олюшка. Пронеслось в голове, каким страшным ударом для семьи станет уход девочки. Я много слышала историй, когда родители, не в силах пережить горе, разводились, и оставшийся ребёнок испытывал ещё больше душевных терзаний из-за этого. Ведь в таком случае он терял не только сестрёнку, но и маму с папой, которые превращались друг для друга в чужих людей.
– Почему все молчат?! – кричит на администратора один из посетителей.
– Мы не знаем, что это, – стараясь не распсиховаться, отвечает она.
– Дайте нам маски! – звучит из толпы.
– Вы уже надышались, – отвечает им Клизма, когда оказываемся в эпицентре. Её интонация напоминает мне Вежновца, когда он общается с подчинёнными: такая же пренебрежительная.
– Чем?! – звучит сразу несколько голосов.
– Мы не знаем, но можем помочь! – отвечаю на эти крики.
– Да, отпустив нас! – рычит ещё один гражданин.
– Нельзя! Нам нужно время! – стальным тоном произносит Клизма. Её никто не слушает, все галдят, друг друга перебивая. Тогда она хватает микрофон, как это сделала я недавно, и жмёт кнопку:
– Послушайте! – вопли тут же затихают. – Все выходы оцеплены полицией. Если вы попытаетесь уйти, вас задержат и вернут обратно! Или, того хуже, отвезут в инфекционную больницу!
– Мы и так уже несколько часов, как под арестом! – ворчит кто-то, но уже менее злобно, хотя ещё минуту назад казалось, что на нас вот-вот с кулаками набросятся.
– Я не хочу, чтобы мой ребёнок заболел! – плачущим тоном говорит пухлая женщина.
– Сожалею, – отвечаю ей.
Отходим с Клизмой в сторону.
– Оспа – это проблема долговременная. Что с питанием делать? У нас тут люди сидят уже почти шесть часов. Надо что-то решать.
– Я распоряжусь, – тут же решает моя собеседница и отходит в сторону, доставая из кармана халата, – пришлось ей выдать, чтобы от других медработников не отличалась, – рацию. Слышу, как командным тоном с кем-то разговаривает.
В этот момент ко мне подходит незнакомец.
– Как зовут ту даму? Она же из комитета по здравоохранению, верно?
– Да, Мария Викторовна Краскова, заместитель председателя.
– А ваше имя?
– А что?
Мужчина делает пометки в смартфоне.
– Собираюсь подать на вас в суд. Насильственное удержание с целью вызвать стресс, – отвечает он.
– Комитет имеет право… – начинаю отвечать, но отвлекаюсь на знакомый голос, который звучит по телевизору. Он висит в коридоре и служит развлечением для посетителей и пациентов.
– Дина, тебе не кажется, что голос знакомый? – спрашиваю администратора.
– Да, верно…
– Вакцинация может остановить эпидемию. Это метод наблюдения и обуздания распространения болезни. Могу вас заверить: причин для паники нет. Вакцина нужна только тем, кто контактировал с больными…
Мы всё это время ошеломлённо смотрим на экран. Там сидит ведущая программы новостей, внимательно слушает, а рядом – фотография нашего санитара, Миши, который представлен как «эксперт в сфере здравоохранения» и общается с ней по телефону! С Диной переглядываемся. Кто уполномочил санитара (!) давать комментарии от имени клиники?!
– Откуда он им звонит, интересно? – усмехается Дина, поражённая наглости Миши. Вот уж никто не подумал бы, что он способен на такую выходку!
– Кажется, я знаю, – догадываюсь и твёрдо шагаю в мужской туалет. Захожу туда, слышу из закрытой кабинки:
– В настоящее время в отделении находится представитель комитета по здравоохранению мэрии Санкт-Петербурга…
Хватаюсь за ручку и дёргаю дверь. Защёлка отлетает, внутри обнаруживается санитар. Сидит на унитазе и вещает с умным видом.
– Михаил! – рычу на него.
– А что? Я маме звонил, – врёт он. Быстро бормочет в трубку «Я люблю тебя, мам, пока» и выскакивает из туалета.
«Вот же гусь лапчатый! А прикидывается тихоней!» – думаю, глядя в его широкую спину. Но чувствую, что эта ситуация меня скорее забавляет. Какие же легковерные эти журналисты! И как теперь легко любому стать «экспертом» в чём угодно – достаточно лишь так себя назвать.
Что ж, пора проверить, как там заражённые дети.