Глава 45
У Ниночки пока никаких перемен. Состояние стабильно тяжёлое. Подхожу к Алёше:
– Как дыхание?
Мальчик пожимает плечами. Он бледен и покрыт испариной. Смотрит на стоящего рядом отца и спрашивает:
– Как там Ниночка? Ей страшно?
– Ну что ты, сынок, – ласково отвечает глава семьи. – Она спит.
– Она… умрёт? – задаёт мальчик новый вопрос, от которого у меня пробегают мурашки по спине, а Геннадий волнительно прочищает горло.
– Будем надеяться, что нет, – честно отвечает сыну.
– Ты обещаешь, папа? – спрашивает мальчик.
Геннадий растерянно отводит взгляд, смотрит на меня. Понимаю: мужчина не разбирается в медицине. Он дипломат, у него умения другие. Поэтому кладу руку на постель, где лежит Алёша, и произношу:
– Я обещаю.
Покидаю палату, иду по коридору и вдруг слышу громкий голос Тумановой, доносящийся из-за плотно закрытой двери бокса, в которую её положили.
– Да что это за безобразие такое! Я уже полчаса вызываю медсестру, и никто не подходит!
Оказываюсь рядом и спрашиваю, в чём дело.
– Мне нужно в туалет! – возмущается Лидия Борисовна. – Или прикажете делать свои дела в присутствии мужчины?!
На секунду застываю. Мы как-то об этом не подумали в суматохе. Заперли коллегу вместе с бродягой, да и благополучно о ней забыли. Становится стыдно, пытаюсь быстро понять, как решить проблему.
– Если мне дадут маску и халат, я смогу пройти в туалет, – подсказывает Туманова, видя моё замешательство. – Я бы позвонила, но разрядился телефон!
– Не надейтесь, нас отсюда не выпустят, – слышу голос Пшеничного. Как благородный рыцарь, он опускает руку под койку, вытаскивает оттуда утку и протягивает Лидии Борисовне. – Вот, доктор, возьмите мою.
Туманова переводит на меня полный ярости взгляд. Решаю, что, в самом деле, это полнейшая глупость была с моей стороны. Потому жду, пока Лидия Борисовна быстро наденет медицинские принадлежности, провожаю её в туалет и обратно со словами извинений.
– Я всё понимаю, Эллина Родионовна, – ворчит она. – Форс-мажор и всё такое. Но вы хотя бы узнайте, почему эта чёртова кнопка вызова не работает. А если у нас кому-нибудь стало бы плохо?
Спешу в регистратуру. Что же выясняется? Во всём виноваты посетители. Они продолжили осаждать несчастную Дину Хворову, задавая ей кучу вопросов и требуя ответов, что администратор совершенно перестала обращать внимание на что-либо иное. Пришлось снова повысить на граждан голос и заставить разойтись по своим местам.
Когда обстановка становится спокойнее, иду разобраться с проблемой, которая обнаружилась давно, только не было времени ей заняться. Иду в палату, где водитель автобуса из дома ветеранов, Людмила или, как её называют старики, «наша Люся», играет с несколькими из них в карты. Обстановка здесь самая непринуждённая, но увы, прошу всех выйти и оставить нас вдвоём.
– Не обижайте нашу Люсю, – говорит один из ветеранов, тот самый Фёдор Тимурович. – Она наш талисман.
– Как вы получили права? – спрашиваю её, когда дверь закрывается. – У вас эпилепсия.
– У меня много лет не было приступа, – отвечает женщина.
– Где достаёте противосудорожное средство? – называю его. – Купить его можно только по рецепту. Покупаете по интернету?
– Вы не настучите в полицию?
– У вас был приступ. Вы могли убить всех пассажиров.
– Но они же целы, – пожимает Людмила плечом.
– Идите сюда, – прошу её подняться. Подвожу к соседней палате, в которой лежит интубированный пациент. Тот самый парень, которого изначально считали виновником аварии.
– Виталий Михайлов, 21 год.
– А что с ним? – спрашивает Людмила.
– Сломал грудью руль – такой силы был удар. Да, его вина в том, что не был…
– Эллина Родионовна! Скорее сюда! – неожиданно меня зовут к Виталию. Приходится оставить Людмилу и поспешить в соседнее помещение.
– Давление 60, – говорит Рафаэль.
– Где кровотечение? – первое, что спрашиваю.
– Возможен перелом таза. В капельнице кровь, – предполагает Звягинцев.
– Ставьте центральный катетер. Перельём два комплекта, – принимаю решение.
– Если попадём в банк крови, – ворчит Пётр Андреевич.
– Жидкости нет. Ушиб таза, – вскоре произносит испанец.
– Не попадаю, – недовольно произносит Звягинцев.
– Вены закрываются. Нужно резать! – предлагаю ему.
– Пульса нет, – мотает головой ординатор.
– Массаж! – бросает ему Пётр Андреевич.
– Надо резать гортань, – снова предлагаю коллеге.
– У нас кровотечение.
Но всё же вскоре оказывается, что кровотечения нет. Стараемся вытащить Виталия, и получается. Вскоре состояние парня улучшается. Когда выхожу оттуда, решаю больше с Людмилой не общаться. Она взрослая женщина, пусть сама подумает над своим поведением. С другой стороны, а как ей быть? Вождение автобуса – её единственный источник дохода. Лишится прав – чем будет заниматься? Пока иду, прогоняю эти мысли. Я не Господь Бог, чтобы стараться всем помогать. От меня самой при таких условиях работы скоро скелет останется.
Иду проведать Алёшу и выясняется, что меня и тут собирались звать – несколько секунд назад мальчик уснул, нужно интубировать. Поскольку я его лечащий врач, этим мне и заниматься вместе с доктором Званцевой.
– Отсос. Надави на хрящ, – говорю подруге, пока ввожу эндоскоп. – Господи… очаги в верхних дыхательных путях.
– Связки видишь?
– Трубка не войдёт. Мешок.
– Надо резать? – спрашивает Маша.
– Не могу.
– Можешь.
– Разрезав очаг, я заражу лёгкие.
Рядом стоят родители и смотрят на меня, как на последний луч надежды.
– Придётся резать ниже, чтобы не затронуть очаги, – поясняю им, качая кислородный мешок. – Хирург сделает трахеостомию.
– Ему станет лучше? – робко спрашивает мама мальчика.
– Определённо.
Понимаю, что сама сделать её в таких условиях не смогу. Здесь нужен опытный хирург. Звоню в отделение, но мне говорят, там все заняты. Кладу трубку, но телефон тут же начинает дребезжать.
– Как дела в лепрозории? – слышу насмешливый голос Вежновца.
– Иван Валерьевич, нужна трахеостомия. Мальчик, десять лет.
– Не возьму.
– Как это? – у меня от равнодушия Вежновца дыхание перехватывает – настолько сильно возмущена.
– Молча. Чтобы заразить всю клинику? – интересуется главный врач в своей привычной манере.
– Тогда приходите сюда сами!
– Проще сказать, чем сделать, – отвечает Вежновец.
– Мне нужна помощь! – почти кричу.
– Я постараюсь, – невозмутимо соглашается главврач. – Но приготовьтесь действовать сами. Вы уже большая девочка.
– Идите сюда! Быстрее! – и бросаю трубку, поскольку медсестра говорит, что у Алёши падает уровень кислорода. – Готовь шею, – говорю Маше.
– Ты уверена?
– Да!
– Вы же звали хирурга? – спрашивает перепуганная мать ребятишек. Её можно понять: совсем недавно едва не потеряли дочь, а теперь жизнь сына оказалась на волоске от гибели.
– Я была хирургом, – отвечаю ей.
– Что это значит? – уточняет бледный отец.
– Доктор Печерская справится, – заверяет родителей Маша.
Чувствуя благодарность за поддержку, обрабатываю операционное поле антисептиком, потом замираю на секунду, произношу мысленно «Ну, с Богом!» и говорю:
– Скальпель! Отсос!
– Сколько крови, Боже мой… – произносит мать мальчика и отворачивается, закрыв глаза руками. Муж бережно приобнимает её за плечи, но сам взгляда не отводит.
– Зажим!
– Замедляемся.
– Я не вижу трахеальные кольца. Зажим Келли, марлю и отсос.
– Геннадий, сжимайте мешок! – быстро говорит Маша отцу мальчика, поскольку сама не успевает и мне ассистировать, и обеспечивать дыхательный процесс.
– Нет… Нет… – испуганно произносит мужчина.
– Да! Прижимайте маску с лицу и нажимайте раз в три секунды! Раз, два, три, нажали! Давление падает!
Геннадий выполняет, что приказано, лицо у него при этом шокированное.
– Откачивай, чтобы я видела, что делаю. Марлю!
Проходит минута, другая…
–Трахея, – произношу наконец. – Сдвинь с голове.
– Тахикардия, – сообщает Маша.
– Кислород. Скальпель.
– Быстрее, – это коллега говорит Геннадию.
– Четвёртую трубку.
– Давление 70, кислород 81.
Бросаю на Машу быстрый взгляд.
– Что?
– Не входит!
– Кислород с гелием?
– Помогите ему! – нервничает мать Алёши, кусая губы.
– Я сменю баллон, – сообщает Маша.
– Давай… Сними маску! – неожиданно кричу ей.
– Что?!
– Я ничего не вижу и не могу дышать!
– Элли?!
– Плевать!
Подруга срывает с меня маску и очки. Если Клизма это увидит, меня ждёт непростое заседание врачебной комиссии, а настоящий, по косточкам, разбор полётов, в ходе которого все эти косточки сломают. Но уже всё равно.
– Сердечные судороги, – говорит Маша.
– Давай, Алёша! – буквально рычу, пытаясь вставить трубку.
– Нет пульса. Делаю массаж.
– Пожалуйста… Пожалуйста… – приговаривает рядом отец мальчика.
– Вот… Вот… – произношу, закусив до боли нижнюю губу. Наконец, трубка хоть и с трудом, но проникает в трахею. Тут же подключаю мешок, быстро качаю.
– Сердце 40, – говорит Маша. – Кислород растёт. Пульс чёткий!
– Он в порядке? – робко спрашивает Геннадий.
– Да, – улыбается Маша из-под маски.
– Спасибо, – с глубоким чувством признательности произносят родители.
Вскоре уровень кислорода поднимается до 95%.
– Ему лучше? – спрашивает мама Алёши.
– Пока да. Но… Очаги пошли внутрь. Возможен отказ органа.
– Это можно исключить?
– Надо постоянно наблюдать за ним, – отвечаю и, глядя на женщину, вижу, что она в трудном психологическом состоянии. – Как вы? – спрашиваю, чтобы поддержать.
– Не знаю, – говорит она устало.
– А ваш муж?
– Спросите его, – в голосе женщины мне слышится скрытая угроза в адрес супруга. Наверняка считает Геннадия виноватым в том, что произошло с ними.
Покидаю её, иду в соседнее помещение, где на койке устало сидит Маша.
– Им бы это помогло? – она смотрит на меня.
– Что?
– Если бы я взяла детей раньше.
– Наверное, нет.
Подруга согласно покачивает головой.
Что ж, главное, мы прошли через два этих испытания. Может, вспышка оспы преподнесёт нам новые, но пока… Иду в регистратуру, думая о том, что скоро у нас точно начнётся голодный бунт. К счастью, этого не происходит. Вежновец хоть и не пришёл помогать мне спасать Алёшу, но выполнил тоже немаловажное дело: напряг столовую, чтобы те подготовили продуктовые наборы. Их доставили к нам на лифте, медперсоналу пришлось выгружать самостоятельно. Зато теперь все, кто находится в отделении, получили каждый по своему пайку.
Люди разбрелись, стали насыщаться, и постепенно нервное напряжение пошло на спад. Пока все сыты, больше никто ругаться с нами не станет. И хотя это временное явление, но главное – дать людям понять, что они не брошены, что о них заботятся.
– Эллина! Ему срочно нужны кислород и капельница! – мне звонит Туманова. Сначала не могу понять, почему на сотовый. Потом понимаю: я же сама передала ей зарядное устройство в бокс.
Быстро обеспечиваем коллегу всем необходимым. Смотрю через окно: оказывается, бродяге поплохело.
– Пульс нитевидный! – говорит Лидия растерянно. В одиночку спасать человека – та ещё задача.
После этого, махнув рукой, вхожу в палату, поскольку не могу оставить коллегу в бедственном положении. К тому же мы и так давно все тут надышались вирусом.
– Ираклий Аристархович! Не вздумайте мне тут умереть! – зло бросает ему Туманова, качая кислородный мешок.
Она вводит ему препараты, и спустя пару минут сердце бродяги начинает биться ровнее.
– Он вас услышал, – улыбаюсь Тумановой. – Кислород растёт.
– Я уже без сил, – жалуется мне коллега.
Оставляю её, поскольку надо же кому-то управлять отделением. Клизма на себя точно такую ответственность не возьмёт. Ей куда интереснее общаться с федеральными властями. Шутка ли дело: могут оказаться заражёнными несколько десятков человек! Целая эпидемия, и если грамотно распорядиться её ликвидацией, то можно прямиком из Петербурга оказаться в Москве, на какой-нибудь тёпленькой должности.
Проверяю, всё ли в порядке. В общем и целом да, хотя, по-хорошему, уровень антисанитарии растёт. Не рассчитано отделение на постоянное пребывание здесь такого количества людей. Проверив всё, возвращаюсь к Маше. Она сообщает, что у Алёши пока всё нормально.
– Скорее бы выбраться отсюда и под душ, – говорю ей устало.
– А я усну на сутки.
К нам входит Клизма. Говорит нам:
– Вы прекрасно справились с ситуацией. Мы благодарим вас. К сожалению, вам пока придётся остаться в карантине.
– Зачем?
– На всякий случай.
– Дайте нам вакцину. Так предписано, – спорит Маша.
– Дадим, как только окончательно узнаем, что это.
– Оспа обезьян? – предполагаю.
– Источник эпидемии неизвестен, поэтому будем осторожны. Это ненадолго. Спасибо.
Когда Клизма уходит, мы с подругой ругаемся вполголоса. Торчать здесь ещё неизвестно сколько? Как же хочется домой! От грустных мыслей отвлекает Рафаэль. Он, словно заговорщик, заглядывает в палату, приоткрыв дверь и просовывая внутрь голову.
– Эллина Родионовна, Мария Васильевна, – шепчет нам.
– Да, что такое? – поворачиваем к нему головы.
– Вы любите пиццу? – задаёт ординатор странный вопрос.
Мы с подругой переглядываемся. Обе сглатываем, поскольку одна только мысль о пицце, горячей, ароматной, будоражит аппетит.
– Очень неуместный вопрос, – ворчит Маша.
– Почему шёпотом? – спрашиваю испанца.
Он воровато оглядывается. Ныряет в палату и неожиданно кладёт перед нами на столик… две коробки пиццы, а рядом ставит ещё три литровые бутылки сока: апельсиновый, яблочный, клубничный.
– Вот, это всё вам, – белозубо улыбается Рафаэль, но смотрит только на меня.
Наши глаза расширяются.
– Ты как… откуда? – спрашиваю ординатора.
– Для вас что угодно, – подмигивает он и быстро выходит.
– Элли, кажется, у тебя новый поклонник, – подмигивает Маша.
– Брось ты, – машу на неё рукой. – Просто романтичный юноша.
– Ну да, конечно, – хихикает подруга.
Мы начинаем пировать, пусть это и не совсем корректно по отношению к остальным, но… думаю, заслужили.