«Когда рисуешь ветку – ты должен слышать ветер…»
Я вот сейчас о серьёзном. Те, кто привык к «лёгкости» и «слогу», могут пропустить статью. Я здесь в хаханьки не собираюсь, а, впрочем, – как получится. Сколько раз я начинал писать одно, а потом у конце текста с удивлением смотрел, что же в итоге получилось.
И удивлялся: как же далеко это от первоначального замысла.
Меня интересует, а как же пишут шедевры? То, что цепляет людей. То, что говоря современным Дзен-сленгом – «заходит». То, над чем люди смеются, улыбаются, задумываются, иногда плачут.
Всё, что будет ниже – никоим образом не про меня. Кем лично я себя ощущаю – сформулирую (попробую) в конце.
Просто вопросы почему, зачем и как люди вдруг начинают писать, что движет ими, и почему от одного текста не можешь оторваться и закрываешь прочитанное с сожалением, а другой, написанный теми же буквами алфавита, оставляет равнодушным, я задавал себе очень давно, лет уж тридцать как – точно.
Я не пытался применить это к себе, я вообще не собирался ни вести никаких там каналов, тогда этого не было в принципе. Ни публиковаться, ни даже писать «в стол». Любое занятие, связанное с творчеством, там, где есть зависимость от: публикаций, приглашений, охватов, просмотров, купленных билетов, критики, внимания, публики, аудитории, чьего-то, не моего, мнения и чьих-то, не моих, планов, вызывало (и вызывает) у меня категорическое отторжение.
Только представьте: Забудьте мишуру, блёстки, восторженную толпу,гонорары и лимузин. Представьте: в шесть вечера в пятницу вы хотите погрустить в Волгограде. А должны петь и плясать в Ростове. И так – без конца.
Это настолько травмирующая конструкция, что я бы ни за какие коврижки не выбрал бы такое. Немудрено, что алкоголь, наркота, стимуляторы. Душа поёт сама по себе, а не в соответствии с расписанием гастрольного тура.
Удивительно вот такое: Мерлин Монро, Майкл Джексон и ещё множество певцов, артистов, творческих и великих, умирали, чувствуя себя бесконечно одинокими. При миллионных армиях поклонников. Быть одиноким среди миллиона, молящегося на твоё имя – это страшная расплата и жуткая цена.
ЭТО – НЕ МОЁ!
Такую цену я не готов платить ни за что.
Но жизнь идёт иногда не так, как ты планируешь, а по своим маршрутам. Иногда, я уверен, маршруты эти пролагает Другая Рука.
И сейчас вы увидите плод очень долгих и давних раздумий и сомнений, которые чем-то напоминают мне породистое вино. Собирались (ягоды) мысли, они отжимались, потом бродили, всё это выдерживалось и дозревало в специальной дубовой ёмкости, в моей голове, то есть. Если речь идёт о мыслях. Для ягод виноделы применяют прозаичное слово «бочка».
И вот по прошествии лет бочка откупорена, я наливаю этого «вина», сажусь в кресло, задумчиво покачивая бокал, рассматриваю его на свет, пробую ощутить аромат, и пытаюсь понять: что же я сейчас попробую?
Продегустируем?
Маленьким толчком к публикации послужил один из комментариев, смысл которого вряд ли понял даже сам комментатор. «Я как будто переживал подобное, хотя слышу об этом в первый раз».
СОПРИЧАСТНОСТЬ!
Читатель должен его испытывать. Не абстрактно созерцать со стороны, а быть в гуще событий. Карабкаться с пиратами на реи, если ты подросток. Испытывать «Давно сердечное томленье Теснило ей младую грудь; Душа ждала… кого-нибудь», – если ты милая девушка. Сопереживать герою, ненавидеть злодея, а не лениво послеживать за сюжетом.
Тогда – щёлкнет, тогда – зацепит.
Есть крайне мудрое высказывание:
Число авторов любой книги есть число N+1. Где N – число прочитавших.
Да, каждый – соавтор. Он добавляет свою эмоцию, переживание, он может пропустить абзац или страницу, а может добавить мысль или фразу. И это – часть произведения, пусть и не опубликованная.
Но! Простенький вопрос: а как? Как всё это сделать? Любой же хочет это повторить, почему не у всех это получается? Спроси любой человек у того, кто «умеет», хотя мне это слово не кажется точным. Здесь – не про умение.
Так вот «умелец» не сумеет ничего внятно объяснить: «А как у тебя получается, а у всех других – нет?»
Есть практически незыблемое «правило», статистика. Из гениальных и уникальных спортсменов практически никогда не выходят гениальные и уникальные тренеры. Они попросту не могут объяснить: а как же нужно? И искренне не могут понять почему то, что у них выходит абсолютно легко и органично, у других вызывает неразрешимые затруднения.
Есть наш великий борец – Александр Карелин. Трёхкратный Олимпийский чемпион. Несмотря на борцовское прошлое и сломанные уши – Сан Саныч умнейший и обаятельнейший человек. Если не смотреть в его лицо. В костюме, он ненамного лучше, но лицо – не показатель души, это проверено. Особенно на девушках...
Из всего борцовского арсенала Сан Саныч мог выполнять один единственный бросок – обратный пояс. Ничего больше не умел. Все! Все, без исключения, об этом знали. Никто не мог ничего поделать. Когда журналисты (ну а кто ещё!) пытали его: «Как? Ну как Вы всегда побеждаете?», он ответил талантливо:
Не знаю. Выхожу. Бросаю. Ухожу. Всё.
За тринадцать лет не проиграл ни одной схватки. За что занесён в странную Книгу рекордов, однофамилицу ирландского пива. Да ещё, по моему, никто из соперников до конца схватки достоять не мог, все проигрывали досрочно.
Есть гениальная фраза от гения. Её то Моцарту приписывают, то Баху. Который композитор, а не тот, что текущий позорный глава Международного Олимпийского комитета.
В музыке нет ничего сложного. Просто нажимайте нужные клавиши в нужное время – а инструмент играет сам!
Вот есть Высоцкий. Для меня навсегда – Владимир Семёнович, я его так называю в своих статьях. Невероятный успех, гигантская популярность. Его все считали своим. Геологи, нефтяники, зеки, фронтовики, спортсмены – все! Хотя он никем подобным не был. А почему так?
Кстати, именно Владимир Семёнович первый и заставил меня задуматься.
А он отвечает словами своего самого известного персонажа, Глеба Жеглова: «Проявляй к человеку искренний интерес». Я бы вообще, «Шесть правил Глеба Жиглова» выгравировал бы на табличке, и каждому автору повесил на стенку.
Посудите сами:
Разговаривая с людьми, всегда улыбайся. Люди это любят.
Будь к человеку внимателен, и старайся его подвинуть на разговор о нём самом.
Найди темы, которые собеседнику реально интересны.
Ну и четвёртое я уже цитировал. Ну? Чем не Алгоритм?
Ладно, отвлекусь по привычке.
Никто не обращал внимания, что Жеглов анонсирует шесть правил, а произносит всего четыре?
Книга «Эра милосердия», которая послужила основой фильма «Место встречи изменить нельзя» содержит ещё ряд эпизодов, не вошедших в фильм. В принципе, большинство из них рассказывают о случаях из сыщицкой работы, они ничего существенного в фильм бы не добавили.
Но в сценарий не включили два реально мощных, и очень коротеньких фрагмента, которые явно обогатили бы фильм. (Число сценаристов фильма тоже равняется N+1))).
Первый фрагмент, когда Жеглов крутит Груздева на причастность к убийству жены, и пробует натянуть сову на глобус: мол, была любовь, а теперь развод, да ещё у неё кто-то другой. Ваши эмоции понятны, и поэтому…
А Груздев ему грустно говорит: «Вы считаете, что антипод любви – ненависть. Но, поверьте, это вовсе не так! Настоящий антипод любви – равнодушие…»
А второй фрагмент – это беседа в автобусе на повышенных тонах Жеглова с Шараповым, по поводу Кирпича и «Вор должен сидеть в тюрьме!» Там (по книге) Жеглов и произносит оставшиеся два правила:
– Нас перебило тогда что-то. Но сейчас я закончу: вот тебе ещё два правила Глеба Жеглова, запомни их – никогда не будешь сам себе дураком казаться! Первое: даже «здравствуй!» можно сказать так, чтобы смертельно оскорбить человека. И второе: даже «сволочь» можно сказать так, что человек растает от удовольствия.
Ну круто же! Вначале было Слово! Говорят, что эти эпизоды даже были отсняты… Мне лично жаль, что их нет в фильме.
Высоцкий мог искренне выслушать человека, что уже случается нечасто. Искренняя искренность – товар штучный, своего рода – талант.
Понять человека, влезть в его шкуру, да ещё и талантливо это всё пересказать другим. Такое сочетание – пусть и встречается, но крайне редко. Должна быть у человека какая-то глубочайшая эмпатия, запредельная чувствительность. Тогда он может по-настоящему слышать другого.
Вот пишет Шолохов свои «Донские рассказы». Он же там, внутри, рядом. И приглашает нас, и мы не можем устоять. В рассказе «Родинка» казак из белых, который не был дома больше пяти лет, с начала Первой мировой, в горячке боя зарубил молодого парнишку из красных. А когда вернулся снять сапоги с тела, узнал по родинке на ноге сына. Который вырос, а батя его и не узнал...
И Шолохов стоит рядом, когда отец осторожно, чтобы не разбудить, переворачивает сына на спину, смотрит на него, а потом: «К груди прижимая, поцеловал атаман стынущие руки сына и, стиснув зубами запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот…»
Стоит, и приглашает нас: «Поглядите, люди!» И мы так же заворожённо смотрим на это его глазами. И плачем над обоими.
Шукшин. Такой же, ровно такой же. Его рассказы… «Алёшка Бесконвойный», «Микроскоп», «Нечаянный выстрел», его рассказ с названием «Раскас»… Да вообще – любой. Там же сюжеты обычные, люди простые, надо таким нутром видеть эти ситуации, мимо которых люди постоянно равнодушно проходят мимо.
Нужно ТАК прочувствовать, ТАК проникнуться, что нет возможности удержать это внутри только себя – выплёскивается на бумагу. Даже если не хочешь...
Как Алёшка вкусно топил баню, а никто ни в деревне, ни в семье, его банной «страсти» его не понимал. Всё. Нет сюжета. Есть человек, которого он «видит» и нам показывает. И не можешь оторваться.
Как жена оставила мужа-работягу, а тот в отчаянии написал «раскас» в газету, который конечно, никто не опубликовал. Интрига? Где? Да я вас умоляю.
Но Шукшину так же плохо, как и этому работяге, это его бросила жена, и мы это чувствуем.
Как парень-инвалид с детства почти застрелился от несчастной любви, когда подрос. Как мать в неукротимой материнской любви «спасала» сына, подравшегося до статьи. Как просто и спокойно умирал старик, ну возраст пришёл, а ему было так не по себе, что в такой мороз умирает – могилку трудно будет долбить…
Он же там – рядом. И мы с ним. Потому что он позвал... Такому – не откажешь.
И нет ни малейшей разницы, о чём именно он (они) сегодня повествует, поёт, рассказывает. Там всё интересно. Как он видит и что он чувствует.
Кстати, Шолохова, Шукшина, Высоцкого, несмотря на разность жанров, времён, возраста и степени обласканности, объединяет… неукротимая тяга к алкоголю. Как бы порок, безусловно. Но я к чему это упомянул? Не для ... очевидного.
Именно им я не могу поставить это в вину.
Никак.
Если тебе Создатель отпустил эту чувствительность, особую эмпатию, когда ты с полтычка «включаешься» в человека, как я это называю, можешь ощущать и его самого, и переживать то, что он переживает…
... То это – неимоверно больно. Наверное, такой груз попросту не по плечу никому. Это чувство нельзя включить на вечер встреч, и отключить, когда ты не хочешь «слышать» и смертельно устал чувствовать хоть кого-то. Но это – либо отсутствует, либо есть, и есть – ВСЕГДА.
Тебе больно, и больно – очень! Потому что чувствовать можно только голыми нервами и ободранной кожей. Тоненькой и нежной душой под грубой мужской внешностью.
По иному – никак. Рассказ ты пишешь один день, песню сочиняешь одну ночь, а больно – всегда! И ты пробуешь её заглушить, выключить это «чувство другого», а выключить его можно только вместе с собой, здесь вам не радиоприёмник, хочу включу, хочу выключу.
ИСКРЕННОСТЬ!
Искренность и честность – не одно и тоже. Можно честно и правдиво рассказать что угодно. Как свидетель на суде. И тебя даже будут внимательно слушать. И сразу забудут.
Искренность – это когда ты сам ЭТО делаешь. Я с кем-то давно беседовал, и пробовал объяснить так:
– Да, ты можешь заставить петь зал. Но зал может только ПОДпевать. Чтобы люди ПОДпевали – ты должен ПЕТЬ САМ! Иначе – схема не работает.
Когда рисуешь ветку – ты должен слышать ветер.
Иначе будет всего лишь иллюстрация. Фотография, изображение ветки, которых миллиард. И веток миллиард, и фотографий. И никого она не колышет. Потому что её не колышет ветер, а ты его не хочешь слушать.
Схема не работает так: садится такой писатель и говорит, такой деловой: Сейчас я напишу смешное, и читатели будут смеяться. А потом: Сейчас я честно расскажу о чём-то грустном, аудитория загрустит, а ещё лучше пусть поплачет. Так для рейтинга хорошо.
НЕТ!
Если ты ожидаешь улыбающихся или смеющихся, нельзя думать: Я напишу смешно. Так не бывает. У тебя должны скакать весёлые чертёнята в глазах а вокруг фейерверком рассыпаться искорки ТВОЕГО ВЕСЕЛЬЯ. Тогда – есть шанс.
Иначе – Петросян.
Если ты хочешь, чтобы люди плакали над твоим текстом, ты должен плакать сам. Когда пишешь. По настоящему. Тогда люди это почувствуют, не знаю как, но почувствуют. Через бумагу, монитор, экран.
Хотя… никто, конечно, не «хочет» вгонять в грусть-печаль, да ещё намеренно.
Нет, так просто иногда выходит. Вот Высоцкий с Шукшиным дружили крепко. А Василий Макарыч ушёл раньше. И Высоцкий спел песню на его поминках. «Памяти Василия Шукшина» называется. Одна из моих любимейших в его репертуаре, хотя услышал я её очень сильно позже всего «стандартного набора» песен Владимира Семёновича.
Позже на концертах, когда его просили её исполнить, он не то что отказывался, он очень сожалел, что вообще её спел. Он вообще её пел всего единожды, тогда, провожая друга. Потом правильно понял, что смерть друга – не повод для песен. И дальнейшего их исполнения. Да ещё на публику, на концертах – нет, совершенно невозможно.
Он вообще был правильный в первую очередь мужик. А уже потом – всё остальное:
– Я её спел единожды, и петь больше не буду. Я и тогда её спел только потому, что не мог тогда не спеть.
Послушайте её:
Я её слушал не одну сотню раз. И каждый раз меня прошибает до мурашек и я… И я – плачу...
Послушайте. Разве Высоцкий поёт? Да нет же, послушайте внимательно!
Он – ПЛАЧЕТ! Навзрыд плачет, просто плачет песней.
А ещё там есть предельно точные слова: «...Того, с большой душою в теле, и с тяжким грузом на горбу…»
Ну вот … Писатель, актёр, звезда, что один, что другой. Ну какой ещё «тяжкий груз»? По меркам людей.
Есть груз. И он – тяжкий. Такой, что впечатывает в землю. И нести его – не по силам. Владимир Семёнович знал, что говорил. У него у самого – такой же…
Песне этой через месяц полвека исполнится, а те слёзы до сих пор настоящие.
Пишут не пером, не ручкой, не клавиатурой. Поют – не вокалом, не голосовыми связками.
Бернес, Утёсов, Высоцкий, Караченцев, Диркшнайдер, Миронов, Визбор – ни разу не вокалисты. Визбор разговаривал под гитару, за «хрипатость» Высоцкого травили просто-таки, у Диркшнайдера голос вообще противный. Песню Миронова про Остапа Бендера однажды перепел Коля Басков. Супертенор, сверхвокалист и вообще – натуральный блондин. Только чтобы петь Песню Остапа Бендера не нужно брать три октавы разом. Нужно БЫТЬ Остапом Бендером.
Поют не голосом. Поют – душой.
Пишут, кстати, тоже.
