Глава 40
После обеда решаю устроить Рафаэлю вместе с Лебедевым головомойку. Вхожу в ординаторскую, но Валерия там нет. На мой вопрос, куда подевался, испанец пожимает плечами и говорит, что здесь только он один.
– Сама прекрасно вижу, – говорю ему очень строго.
Ординатор становится очень серьёзен. Потом вкрадчиво спрашивает, как пациент.
– Его оперируют, – отвечаю сухо. – Но то, что вы сделали, было очень глупо.
– Не я это придумал, – замечает Рафаэль.
– Надо было позвать меня.
– Я пытался. Если бы ушёл, пациент умер бы. Что мне оставалось делать? – он эмоционально разводит руками.
– Не вскрывать грудную клетку!
Испанец пожимает плечами. Мол, вы конечно правы. Только я не согласен.
– До конца дня будете помогать санитарам, – назначаю ему наказание.
– Слушаюсь.
Когда ординатор идёт к двери, останавливаю его, говоря о том, что если подобное случится вторично, то его карьера в медицине будет окончена раз и навсегда. Рафаэль молчит некоторое время. Потом возвращается ко мне и говорит:
– Доктор Печерская, вы сердитесь по праву. Но не путайте меня с Лебедевым, пожалуйста.
Смотрю на него с интересом. Надо же. Когда успел провести между собой и ним разделительную черту? Испанец у нас недавно всё-таки. Нужно быть очень наблюдательным и умным, чтобы понять истинную сущность эскулапа Лебедева. Я жду, что он добавит ещё что-нибудь, но ординатор молча покидает помещение, не добавив ни слова. Надеюсь, урок пойдёт ему на пользу.
Вскоре выхожу в регистратуру, замечаю Хвалдимира. Я и так на взводе после случившегося, а тут ещё этот проповедник, чтоб ему! Иду к Достоевскому и говорю тихо, но так, чтобы проникся моим недобрым настроением:
– Я же вам сказала его прогнать.
– Простите, меня отвлекли…
– Но сейчас вы здесь.
– Простите, Эллина Родионовна. Я ему скажу.
– Не надо, – отвечаю, поскольку замечаю Лебедева. Тот стоит в дальнем углу регистратуры и с кем-то мило болтает по телефону. Скрипнув от возмущения зубами, подхожу к нему и требую в приказном порядке: – Видите того липового проповедника? Немедленно выбросьте его отсюда!
Валерий быстро убирает телефон в карман. Он уже догадывается: я сейчас настолько зла на него, что если не выполнит требование, то совершу какую-нибудь подлость, только чтобы от него избавиться.
– Да, конечно! – тут же соглашается он и идёт к Хвалдимиру.
– Уходите отсюда немедленно! – говорит ему.
– Вы не имеете права, – с усмешкой заявляет лже-проповедник. – Будете мне мешать, я на вас в суд подам за оскорбление чувств верующих!
– На меня в суд подай, – доносится усталый голос от ожидающих. С пластикового стула поднимается крупный широкоплечий мужчина. Вразвалочку (видимо моряк) подходит в Хвалдимиру.
– Можно? – смотрит на Лебедева, спрашивая у того разрешение.
Врач коротко кивает, и тогда ожидающий хватает Хвалдимира за шкирку и тащит к выходу. Тот пытается вырываться, лопочет цитаты из Библии, но моряк его не слушает. Когда автоматические двери раскрываются, даёт ему пинка по мягкому месту. Лже-проповедник делает несколько торопливых шагов, потом грозит кулаком и убирается прочь.
Я вроде как должна быть довольна – одной проблемой меньше. Но, с другой стороны, этот Лебедев опять не выполнил моё поручение. Это сделал тот мужчина с походной моряка. «Чёрт бы тебя побрал, Валерий Александрович!» – ворчу мысленно, но придумать, как поступить с ним дальше, не успеваю: меня вызывают в операционную: главврач требует, чтобы я присоединилась к спасению мужчины, которого Лебедев с Рафаэлем едва не угробили.
– Отсос! – командует Вежновец, когда захожу в помещение.
– Это тот раненый? – уточняю на всякий случай.
– Его бренные останки, – заявляет Иван Валерьевич в своей привычной саркастичной манере. – Его угораздило попасть к мясникам из вашего отделения.
– Перчатки, – говорю медсестре.
– Я сто раз вас вызывал.
– Я была занята работой с персоналом.
Вежновец издаёт короткое «ха-ха»:
– Старая отмазка.
Стоя рядом с главврачом, понимаю: этот вызов – мне в назидание. Да, и он прав. Только, с другой стороны если посмотреть, сам же прикрыл Лебедева. Иначе тому давно пришлось бы работу искать. Но есть и ещё аргумент. Я не воспринимаю сложную операцию, как наказание, поскольку учусь у Вежновца, как нужно оперировать. Хирург из него выдающийся, с этим не поспоришь.
Но мне приходится провести в операционной ещё полтора часа, я вымоталась, потому возвращаюсь в отделение на нервах. И что же вижу? Как Лебедев в процедурной сидит рядом с Марьяной Завгородной, к которой, насколько помню, уже подкатывал раньше несколько раз, и премило щебечет. Всё это называется – забор спинномозговой жидкости: перед ними на боку мужчина.
– Эллина Родионовна, у нас очень хорошо получается, – улыбается Лебедев. – Марьяна большая умница.
– Вижу. Идите домой.
– Не понял. Почему?
– Потому что раньше я вам сказала ждать меня в ординаторской.
– Да ладно вам, Эллина Родионовна. Кому от этого польза?
Подхожу к нему ближе. Валерий встаёт. Становлюсь меньше чем в полуметре и пристально смотрю ему в глаза:
– Хотите остаться здесь? Слушайтесь меня. Всё просто. Не принуждайте меня к крайностям.
– Ладно, – нехотя соглашается Лебедев.
– А теперь идите и научите ординатора Креспо прочищать абсцесс прямой кишки.
Доктор морщится, хмыкает дважды, но уходит, ничего не говоря.
– Что-то случилось? – робко интересуется Марьяна.
– За ним надо следить, – отвечаю ей устало.
– Мне кажется, доктор Лебедев способный.
– Он опасен, – произношу и ухожу. Пусть подумает над моими словами.
Выхожу на улицу, чтобы глотнуть воздуха, но какое там! Прибывает «Скорая». Оттуда вытаскивают каталку.
– Водитель. Буйный. Пьяный. Проехал на красный свет. 110 на 70, пульс 100, – рассказывает фельдшер. – Кислород 96%.
Надеваю стетоскоп. Понимаю, что не слышу дыхания слева. Отказ лёгкого. Везём раненого во вторую смотровую. Пока перекладываем, его лицо мне кажется почему-то знакомым. Но залито кровью – глубокое рассечение на лбу.
– Кислород падает, – сообщает Сауле.
– Тут как в винокурне, – морщится Пётр Звягинцев. – Кровь на алкоголь, – просит медсестру. – Кто-то пострадал?
– Не знаю, – отвечаю.
– Сколько же он выпил, интересно, что от него так разит? – интересуется коллега. – Трубку и изогнутый скальпель.
– Реанимационный набор, – добавляю я.
Пострадавшему становится всё хуже и хуже. У него останавливается сердце. Пытаемся завести. Дефибрилляция не помогает, и спустя сорок три минуты Звягинцев констатирует смерть: у пациента лопнула аорта.
– Всё зря, – грустно произносит Пётр и покидает палату.
Сауле отключает тело от кардиомонитора, потом начинает прибираться. В процесс вытирает кровь с лица умершего, и я широко раскрываю глаза: оказывается, всё это время мы пытались спасти не кого-нибудь, а того самого Кирилла Пулькина – мажора, гнусного типа, убийцу и сына прокурора! Это открытие настолько выбивает меня из рабочего ритма, что стою и в себя прийти не могу.
– Вы его знали? – исподволь спрашивает Сауле.
– Да, и очень хорошо, – говорю, не в силах отвести взгляд от мажора.
– Он был вашим… другом?
– Нет, злейшим врагом.
Сауле произносит поражённо:
– Надо же…
– Да, судьба сыграла с этим мерзким типом злую шутку.
Конечно, я не буду рассказывать медсестре, кто такой Кирилл Пулькин. Сколько крови (в буквальном и переносном смысле) он потратил за свою короткую, но насыщенную разными преступлениями жизнь. После ареста папаши был в бегах, и вот закономерный итог. «Ни дна тебе, ни покрышки», – думаю со злостью, глядя в застывающее лицо. Говорят, что о покойниках либо хорошо, либо ничего. В таком случае пусть моя фраза в отношении этого мутанта станет последней.
Мне бы порадоваться, что земля больше не носит на себе такое отвратительное существо, как Кирилл Пулькин. Но не могу – не так воспитана, да и хочется забыть его поскорее. Иду в регистратуру, чтобы взять другого пациента, как вдруг вижу… опять Хвалдимир! Решительно подхожу к Достоевскому.
– Фёдор Иванович, – почти рычу на администратора. – Вы почему не выполняете мои указания? Вам эта работа надоела? Почему этот брехун снова здесь?! – показываю на источник проблем, который снова бродит среди ожидающих – моряка уже нет, некому вторично выкинуть.
– Я не могу этого сделать, – пожимает плечами Достоевский.
– Да ну? По какой такой причине?
– Он меня исцелил.
– Что?!
– Да-да. Наложил руки мне на поясницу, и сразу прошёл ишиас. Представляете?
Прищуриваюсь, глядя на администратора. Если он шутит – потребую написать заявление. Но Фёдор Иванович серьёзен. Тогда иду к охраннику, но по пути понимаю: тоже не поможет, поскольку Хвалдимир ничего не нарушает. Просто зашёл и пытается разговаривать с людьми. Ничего не требует, не пристаёт. Хитрый, паразит!
Подхожу к нему:
– Уходите отсюда. Немедленно.
– Не тревожься. Поверь в Его силу! – Хвалдимир держит в руках потрёпанную Библию.
– Вы должны уйти!.. – договорить не успеваю. Лже-целитель неожиданно кладёт мне руку на голову, сжимает на ней ладонь и возвещает громко: – Пусть сила Его любви исцелит тебя! Верь в Его силу!
Вырываюсь, мотнув головой и отскакивая назад.
– Прекратите! Вон отсюда!
Хвалдимир бухается передо мной на колени, хватает за полы халата:
– Поверь в силу Господа!
Замечаю, как мимо проходит с карточкой в руках Лебедев и поганенько усмехается.
Достоевский тоже стоит неподалёку и ничего не делает, чтобы мне помочь. Так же себя ведёт и охранник.
Я теряюсь. Мне становится страшно.
– Уверуй в исцеляющую силу Иисуса! – уже буквально орёт Хвалдимир. Я отступаю семенящими шажками, а он на коленях за мной, крепко ухватившись за халат. Вижу внизу это перекошенное лицо безумного фанатика, сама хочу закричать «На помощь!» и понимаю, как такое будет глупо выглядеть.
Внезапно откуда-то сбоку в поле моего зрения врывается белый поток. Он сметает Хвалдимира, валит с ног. Отскакиваю, едва удерживаясь на ногах, и вижу, как Рафаэль навалился на лже-проповедника, заломил ему руки за спину. Потом резко поднимает и буквально выносит на улицу. Спешу туда, чтобы испанец не натворил бед. Охранник только теперь устремляется за мной.
– Стоять на месте! – резко бросаю ему, он слушается.
Снаружи Рафаэль оттаскивает Хвалдимира в сторону, – чтобы не попасть под действие камеры видеонаблюдения, – а потом начинает бить. Делает короткие замахи, как боксёр. Лже-проповедник только вскрикивает коротко, когда кулак очередной раз влетает в него. Я стою и молча наблюдаю несколько секунд.
– Хватит! – кричу ординатору, он сразу прекращает. Отпускает Хвалдимира. Тот мешком обваливается на асфальт.
– Ещё раз придёшь сюда – изувечу, – рычит испанец. – А если хоть словом тронешь доктора Печерскую – отрежу руки. Понял?
– М-м-м-м, – мычит лже-проповедник через разбитые губы.
– Не слышу.
– Понял!
– А теперь пшёл вон отсюда!
Хвалдимир кое-как поднялся и, постанывая, поплёлся к выходу.
Испанец возвращается ко мне, но в глаза не смотрит – чувствует себя виноватым.
– Может быть, оказать ему первую помощь? – спрашивает.
– Вам хочется это сделать?
– Нет, – поднимает голову и сверкает взглядом. Зрачки огромные, чёрные, во всю радужку. Сверкают, как обсидиан.
– Идите домой, доктор Креспо. Сегодня вы натворили предостаточно.
Испанец молча кивает и возвращается в отделение. Стою и думаю: правильно ли поступила, что разрешила ему сотворить такое с лже-проповедником? Может, надо было сразу прекратить это насилие, не позволять Рафаэлю распускать руки? Нет свидетелей того, как он отколошматил Хвалдимира. Но что, если тот в суд подаст за избиение? «В таком случае я скажу, что ничего подобного не видела», – решаю твёрдо и чувствую, как всё-таки приятно, когда за тебя заступается сильный мужчина. К тому же… кхм… такой красавчик. Но тут же одёргиваю себя: «Элли, прекрати! Вспомни о Никите!»
Возвращаюсь, чтобы собираться домой. Вижу, как в регистратуре все стоят грустные, молчат и смотрят как-то… неопределённо, что ли.
– Что случилось? – спрашиваю Достоевского. В ответ он коротко вздыхает, а потом, неожиданно закашлявшись, уходит, оставив меня без ответа.
– Да что такое? – продолжаю интересоваться уже более нервно.
– Дима Соболев… – грустно произносит Маша и протягивает мне несколько листов, вырванных из школьной тетрадки в клеточку. Я забираю их и спешу в кабинет, чтобы прочитать. Но, оставшись одна, кладу в сумочку. Нет. Сделаю это дома.