Глава 37
Открываю дверь и собираюсь выйти из кабинета, как неожиданно хватаюсь за дверной проём, едва не оказавшись жертвой дорожно-транспортного происшествия: по коридору в сантиметрах от меня проносится каталка. За ней, что-то напевая себе под нос, буквально бежит, успевая приплясывать, незнакомый санитар – молодой парень лет 19-ти. Он ничего не слышит вокруг, поскольку на голове наушники. Музыка в них орёт так, что за несколько метров слышно.
– Эй! Вы кто такой?! – кричу ему в след.
Уносится, даже внимания не обращает.
Иду в регистратуру.
– Это из хирургии, новенький. Проходит альтернативную гражданскую службу. От армии откосил, – поясняет администратор.
Решаю позже позвонить завотделением и высказаться на счёт этого «гонщика». Сегодня меня чуть не ранил, а дальше что? Беру пациента и следую во вторую смотровую.
– Эллина Родионовна! – стоит мне войти в палату, как с койки пытается подняться тощий мужчина неопределённого возраста. Он радостно приветствует меня, словно мы близкие друзья. Только вот приятельских отношений с бомжами, коим является этот гражданин, я не вожу. Не потому, что мне противно, а не приходилось как-то. Видимо, настала пора: узнаю этого мужчину, он у нас не впервой.
– Сидите спокойно, – говорит ему Зоя Филатова, недовольно морщась, пока удерживает за руку.
Наш «гость» в привычном наряде: одежде грязной и жутко вонючей.
– Здравствуйте, – улыбаюсь гражданину в ответ.
– В прошлый раз, к своему величайшему огорчению, любезная Эллина Родионовна, я совершил недостойный проступок, – по-прежнему витиевато изъясняется бомж. – Не представился. Позвольте мне…
– Да сидите вы!
– Я не имею права стоять в присутствии дамы, представляясь оной! – возмущается пациент. Спускается с койки и церемонно кланяется. – Дормедонт Ферапонтович Феоктистов, к вашим услугам! Для вас – просто Дормедонт. Можно без отчества. Из уважения, разумеется.
– Очень приятно познакомиться, – отвечаю, стараясь не рассмеяться.
Бомж усаживается на койку.
– Как поживает ваша свалка? Насколько я помню, там ваше… поместье?
– Цветёт и пахнет. У меня заболели ноги, – печалится бомж.
– Он отказывается разуваться, – сообщает медсестра.
– Я её не знаю, – шепчет пациент, показывая глазами на Зою.
– Наша новая медсестра. Очень опытная, – отвечаю ему.
– Она потребовала оставить тачку снаружи. А вдруг её там украдут?
– Никто её не тронет. Я предупрежу охрану.
– Благодарю!
– Так что с вами случилось?
– Вурдалаки насыпали мне хвойных иголок в ботинки, – потихоньку говорит Ферапонт.
– Вурдалаки? – хихикает Зоя.
– Из сгоревшего автобуса, про который вы рассказывали, или те, что бродят по крыше заброшенного цеха? – уточняю на полном серьёзе. Относиться к этому человеку именно так – единственный способ стать для него своим. Я не очень-то жажду, но мне главное вылечить пациента. Его психикой, при необходимости, пусть другие занимаются.
– Это новые, – говорит Ферапонт и переходит на доверительный шёпот. – Они повсюду.
– Вызвать психиатра? – предлагает Зоя.
– Молчи, глупая баба! – неожиданно зло бросает ей бомж. Видимо, себя и меня он причислил к аристократии, а Филатова оказалась простолюдинкой.
– Спокойно, – говорю ему. – Снимите обувь.
– Сейчас, – соглашается мужчина и начинает разуваться.
– Зоя, идите-ка со мной.
Вывожу её из палаты и говорю, что не стоит так открыто выказывать недоверие больным.
– Но он же вурдалаков видит! Разве ему не нужен психиатр?
– Вернись и поговори с ним. Твоё дело – медицинская помощь. Не психиатрическая. Умей находить общий язык с пациентами. Это залог успеха медработника.
Поступает больной, мне срочно нужно им заняться.
– Радмир Прудков, 28 лет, лежал на улице с расширенными зрачками, – докладывает фельдшер по пути в смотровую.
– Наркотики?
– Мы на реабилитации, – говорит идущая рядом девица с короткими фиолетовыми волосами. Очень худая и бледная, с пирсингом и татуировками. Глядя на неё, думаю: если Ферапонт увидит, сразу решит, что она и есть один из вурдалаков. Зачем только молодые люди себя так уродуют?
– Кровь, токсикология, рентген грудной клетки, – даю назначения.
– Вы рвёте одежду! – возмущается бледная девица, когда медсёстры срезают штаны с мужчины.
– Хотим ему помочь, – твёрдо говорит Катя Скворцова. – Не мешайте!
Радмир приходит в себя, начинает метаться. Взгляд бессмысленный, не может сосредоточиться. Собираюсь сказать, чтобы дали ему дозу успокоительного, не успеваю: мужчина хватает торчащую у него в горле трубку и выдёргивает, а потом надсадно кашляет. Редко приходится видеть, как человек сам себя экстубировал.
– Ложитесь!
– Радик! Ты жив, а я думала кони двинул! – радостно верещит тощая девица.
Между тем пациент, оказавшийся крупным и сильным парнем, распихивает бригаду, спрыгивает со стола и хватает за подружку:
– Отдай бумажник!
– Мы займёмся вами, – говорю ему.
Не слушает. Прёт к выходу, как танк, и девицу за собой тащит.
– Не трогайте меня! Отдай бумажник!
– Он, наверно, выпал на стоянке! – пытается оправдаться она.
Радмир отталкивает её в сторону и шагает к выходу, как есть: то есть в носках, трусах и майке.
– Точно! Это они всё украли! Жульё! – истерично вопит на нас девица.
Беру телефон и вызываю охрану.
Внезапно из-за угла наперерез девице вылетает всё тот же санитар с наушниками. Угол койки буквально таранит тощую прямо в паховую область. Она падает с жутким криком, хватаясь руками за ушибленное место. Кидаюсь к ней, Радмир разворачивается и бросается на санитара с кулаками. Завязывается драка.
– Я нечаянно! – вопит санитар, пока на него обрушиваются тяжёлые кулаки.
Спустя пару мгновений Радмира хватают за руки и оттаскивают охранники.
– Вы целы? – спрашиваю девицу.
– Мой ребёнок выходит! – вопит она благим матом. Только теперь замечаю, что тощая в положении. Это бы и раньше стало заметно, не ходи она в огромной, размеров на семь больше, мужской куртке, которая на ней болтается балахоном.
– Дышите глубже. Не тужьтесь!
– Боже!
– Дышите. Дышите! Каталку!
Вскоре девица оказывается в смотровой. У неё обнаруживается имя – Анна. Назначаю биохимический анализ крови, УЗИ. Замечаю, что грудь не повреждена.
– Воды не отошли? – в палату входит Гранин.
– Не знаю, – говорит медсестра.
– Пол был мокрый?
– Нет.
Через открытую дверь видим, как в соседнюю палату на каталке ввозят Радмира. У него лицо в крови.
– Кто его так? Охрана? – спрашиваю Никиту.
– Нет, рванул к выходу после драки, упал и разбился.
– Давление 80, – тревожно сообщает медсестра.
– Больно! Мне больно! – сквозь зубы выговаривает Анна.
– Какой срок?
– Что?!
– Когда должны рожать?
– Не знаю! А-а-а! – кричит девица.
– У неё схватки, – удивлённо замечает медсестра.
– Большой срок? – спрашивает Гранин, пока делаю УЗИ.
– 28 недель.
– Акушера. Может понадобиться кесарево.
Иду посмотреть, что там с Радмиром.
– Кислород 85%.
– Качайте, – говорит Кате Скворцовой Пётр Звягинцев.
– Переломы есть? – спрашиваю у него.
– Не вижу связок. Поможете интубировать?
– Да, конечно. Эндоскоп. Приготовьте шею.
Но сделать ничего не успеваю. Прибегает медсестра от Анны и срочно зовёт обратно:
– Прорезывание! Плод выходит!
– Не тужьтесь. Дышите, – спокойно говорит ей Гранин.
– Я не могу! Не могу остановиться! – кричит девица и рычит.
– Отсос. Зажим, – Никита действует, как опытный акушер.
– Вызовите неонатолога, – даю команду.
Анна перестаёт кричать. Только смотрит на нас широко распахнутыми глазами.
Достаю ребёнка:
– Трубку два с половиной! Адреналин!
– Это ребёнок? – спрашивает роженица.
– Даши, малыш, – приговариваю, решая сразу же его интубировать.
– Почему он не дышит?! – кричит Анна.
– Он очень слабый, – поясняет Гранин.
– Я хочу его видеть!
– Качай, – говорю медсестре, вставив трубку. – Пульс 50. Начинаю массаж.
– Мой маленький… – плачет роженица.
– Тест по Апгар? – спрашиваю коллегу.
– Всё по нулям. Кроме сердца, – слышу в ответ неутешительную новость. Это значит, что малыш бледен, дыхание, реакция на раздражители, мышечный тонус и спонтанная активность отсутствуют, конечности свисают. Малыш скорее мёртв, чем жив.
– Дайте мне ребёнка! – сквозь слёзы требует Анна.
– Не сейчас! – строгим тоном говорит ей Гранин.
– Анна, что вы себе вводили? – спрашиваю у девицы.
– Ничего!
– Если не скажете, мы не сможем помочь. Это?.. – называю несколько запрещённых веществ.
– Уже нет.
– Розовеет. Пульс 120, – сообщает медсестра.
– Введи катетер в пупочную вену.
Смотрю в соседнюю палату. Звягинцеву явно нужна помощь. Иду к нему.
– Ничего не вижу. Много крови, – показывает он.
– Брадикардия, – произносит Катя.
– Трахеотомия, – решаю я.
– Попробуйте, но пора вскрывать, – говорит коллега.
– Я только посмотрю, потом можете резать.
Вставляю электронный эндоскоп с видеокамерой.
– Пульс падает.
– Оперируем? – уточняет Пётр.
– Нет, пока всё нормально. Так… так… готово.
Трубка вставлена, подключаем кислородный мешок, начинаем качать.
– Дыхание проводится, – говорит Звягинцев. – Кислород растёт. Вы молодец, доктор Печерская.
– Просто повезло, – отвечаю с короткой улыбкой и возвращаюсь к роженице.
– Апгар два балла за пять минут, – довольный, говорит Гранин.
Значит, всё хорошо. Малыш ведёт себя, как типичный новорождённый.
– Эллина Родионовна, пришла токсикология, – медсестра протягивает мне документ. Смотрю и понимаю: с роженицей далеко не всё так хорошо, как она утверждает.
– Анна, мы забираем ребёнка в неонатальное отделение, – оповещает её Гранин.
– Я хочу с ним, – требует роженица.
– Везите, – принимаю окончательное решение.
– Нет! Вы крадёте ребёнка! – начинает хныкать и возмущаться девица.
– Мы его вылечим.
– Неправда! Вы его не вернёте. Я его люблю!
Подхожу к ней, наклоняюсь и говорю с нескрываемой злостью:
– Вы чуть не убили малыша!
– Я не хотела… – понижает тон девица.
– У вас опиаты в моче. Вы кололись наркотиками не были у врача!
– Я собиралась…
– На восьмом месяце? Или под кайфом вы даже не поняли, что беременны? – бросаю в неё слова, как камни.
– Элли… – предостерегающе произносит Гранин, видя, как я «завелась».
– У меня был стресс, – пытается оправдываться Анна.
– Поэтому вы принимали отраву?! И не говорите, что были пай-девочкой. У вас в крови ещё и алкоголь!
– Да, я вчера пила пиво…
– Вы лжёте с самого начала!
– Я хочу видеть ребёнка!
– Хотите? Вот он, смотрите, – показываю на маленького. – Недоношенный. Весом в треть от того, что нужно. Если у него нет наследственной наркомании, то будет алкоголизм и олигофрения…
– Нет! Перестаньте! – кричит Анна и начинает рыдать.
– Когда вы его снова увидите, он будет страдать от недостатка запрещённой дряни!
– Пожалуйста, не надо! Перестаньте…
– Поздравляю! Вы – мать! – произношу и выхожу из палаты.
О, как же мне хотелось прямо сейчас врезать этой дряни по её разукрашенной татуировками и пирсингом… вывеске! Как же я ненавижу таких! Думают только о себе, и плевать они хотели на собственного малыша, который с момента зачатия становится заложником внутри организма, напичканного всякой мерзостью!
– Отвези ребёнка, – приказываю, выходя из палаты.
– Конечно, – говорит мне Гранин. Кажется, он немного встревожен. Такой прежде ему видеть меня не доводилось.
Иду в кабинет, жадно пью чай, чтобы успокоиться. Проходит полчаса, и меня срочно вызывают к Дормедонту.
– У него брадикардия. Не знаю, почему, – говорит по телефону Зоя Филатова.
Когда вхожу в палату, бомж уже лежит на койке, подключённый к капельнице и кардиомонитору:
– Доктор Печерская, где вы были? – спрашивает слабым голосом.
– Вены нет, – сообщает Зоя.
– Попробуй в бедренную. Это единственная вена без склероза.
– Глюкоза зашкаливает.
– Вы получали инсулин, Дормедонт?
– Так много надо помнить, – жалостливым голосом произносит он.
– У него диабет? Я не знала, – растерянного говорит Зоя.
– Надо было знать, – ворчу на неё. – Ты читала его историю?..
– У меня славная история, – размеренно произносит Дормедонт, перебивая.
– Кровь, моча, биохимия.
– Кислород 90, пульс 110.
– Гемоглобин, посев крови, кардиограмму. Интубируем. Восьмую трубку.
– А это зачем? – удивляется медсестра.
– Затем, что кислород падает, – показываю ей.
– Ничего, ничего, – то ли нас, то ли себя успокаивает Дормедонт.
У него обнаруживается тяжёлая форма диабета, оставляем в клинике, чтобы подлечить как следует. Жаль его, конечно. Когда выйдет, снова окажется на помойке. Но, вероятно, таков его выбор.
– Элли, у тебя всё в порядке? Успокоилась? – ко мне подходит Гранин, внимательно смотрит в глаза.
– Да, всё хорошо.
– Просто ты… с той девушкой, Анной. Вела себя…
– Некорректно?
– Да.
Вздыхаю. Конечно, Никита прав. Мне совершенно не стоило так на неё набрасываться. Но прощения просить не стану. Я не считаю наркоманов больными людьми, которых надо пожалеть. Мне жалко Дормедонта, у которого тяжёлое заболевание. Мне жаль новорождённого малыша, и дай Бог, чтобы у него не оказался букет наследственных болячек от беспутной мамаши. Тех, кто сознательно себя гробит ради кайфа, жалеть не хочу.
– Давай завтра сходим в парк? – предлагает Никита. – Втроём. Ты, я и Олюшка. Согласна?
Тёплая волна пробегает по сердцу.
– Хорошо, – улыбаюсь Гранину.