Но вернёмся к строкам из «…Вновь я посетил» про то, что переменился он.
И отметим: с момента появления Пушкина в Москве мифы о Пушкине начинают расти как на дрожжах. По сей день мы слышим их отголоски, продолжения, переложения, анекдоты, досужие выдумки, домыслы и кривотолки, измышления и плоды воображения.
Из них мы знаем:
Пушкина — признанного друга декабристов, Пушкина — очевидного монархиста;
Пушкина — недруга монархии, Пушкина — недруга декабристов;
Пушкина — безбожника, Пушкина — глубоко верующего православного человека;
Пушкина — гуляку и сердцееда, Пушкина — ревнивого мужа;
Пушкина — издателя, Пушкина — литератора, пишущего и прозу, и критику, и публицистику;
Пушкина — императора «республики словесности», того, кто «казнит» и «венчает», Пушкина — признающего, что писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным;
Пушкина — придворного поэта, Пушкина — тяготившегося своим камер-юнкерством;
Пушкина — испытывающего презрение к суду общества, Пушкина — таившего в себе страх перед этим судом;
Пушкина — позёра и притворщика, Пушкина — честного и откровенного человека;
Пушкина — труса, Пушкина — записного храбреца;
Пушкина — крепкого здоровья, Пушкина — смертельно больного человека…
Кто-то, наверное, скажет, что миф — он и есть миф, не более чем сказка, выдумка. Глубокое заблуждение! Миф нередко оказывается очевидней и выглядит подлиннее самых реальных событий. Особенно для потомков.
А когда один миф переплетается с другим, третьим и они образуют вязь, способную напрочь исказить историческую картину? Тогда получается распространённая в жизни ситуация: разговор слепого с глухим. Или другой вариант: спор двух посетителей музея о красках живописного полотна, когда один из ценителей прекрасного в розовых очках, а другой — в закрашенных сажей. С Пушкиным примерно так и получается.
Не в этом ли причина, по которой по сей день продолжается дискуссия о том, что стоит за пушкинской строкой из «Ариона»? Напомню её:
Я гимны прежние пою...
Кто-то находит, что ею, написанной 16 июля 1827 года, то есть вскоре после освобождения, Пушкин иносказательно заявил о верности идеалам декабризма.
Другие считают, что строку вовсе не следует связывать с провозглашением верности декабристским идеям. «Гимны прежние» можно понимать как констатацию творческой свободы и независимости от кого-либо. Ведь ещё в 1818 году в послании «К Н. Я. Плюсковой» юный поэт провозгласил:
Любовь и тайная свобода
Внушили сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.
Мол, уже тогда он с гордостью объявил свой голос «неподкупным». А после уточнял свою творческую позицию в стихах «Поэт» (1827), «Поэт и толпа» (1828), «Из Пиндемонти» (1836). В последнем вывел окончательную формулу:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не всё ли нам равно? Бог с ними. Никому
Отчёта не давать...
Тогда почему в 1835 году в Михайловском пишет, что «покорный общему закону, // Переменился я…»? Так «прежний» он или «переменился»?
Вопрос совсем не простой, особенно если припомнить написанные в 1826 году, после встречи с Николаем I, оптимистические «Стансы» («В надежде славы и добра…»), которые, надо принять во внимание, напечатаны были Пушкиным впервые лишь в 1828 году («Московский вестник», № 1). Тогда многие сочли это стихотворение льстивым, на что в том же 1828 году последовал ответ поэта «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю…»).
Показательно определение, которое сегодня можно услышать, когда речь заходит про «Арион» — «загадочное стихотворение». И это никакое не преувеличение. Следуя по тексту, мы натыкаемся на россыпь непрояснённых образов. Например, как нам относиться к образу «кормщика»? Кого имел в виду Пушкин? Не казнённого же Пестеля. И, конечно, не Рылеева. А если это некий абстрактно-обобщённый образ, то каковы его происхождение и роль в художественном контексте? Пушкинист В. С. Непомнящий предложил рулевым в пушкинском «челне» признать Александра I, чья смерть обозначила конец эпохи. Но как в таком случае понимать строки Пушкина, написанные им позже в Главе десятой, строфе 1-й «Евгения Онегина»? Там про того же императора сказано:
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щёголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой...
Согласитесь, какой-то странный выходит «кормщик». Во всяком случае, гипотезы есть, ответа на вопрос нет.
Меж тем, «Арион» впервые был опубликован на страницах «Литературной газеты», которая в ту пору сохраняла «дух сообщества» — идеи декабризма. Вопрос только: насколько подчёркивание «преемственной связи поэта с эпохой декабризма» соответствовало общественным устремлениям и отношению самого Пушкина не к декабристам, а к декабризму? Так или иначе, но узость круга революционеров ещё больше проявилась в годы начавшегося правления Николая I, даже если не спешить называть его периодом торжествующей реакции. И было ли у поэта желание и стремление расширить своим присутствием этот круг? Вопрос, на мой взгляд, риторический. Во всяком случае утверждение, что «Арион» основан на приверженности Пушкина идеям декабристов представляется неубедительным. Скорее, наоборот.
Случай, если задуматься, обыкновенный — Пушкин-лицеист попадает в среду, заинтересованную в нём не как в поэте, а как в «агитаторе, горлане-главаре», чьё предназначение «глаголом жечь сердца людей», исходя исключительно из соображений политической целесообразности. Потом будут Юг и Михайловское, то есть встречи и переписка с теми, для кого опять же желательно поставить его поэзию на «службу революции».
Но с годами приходит мудрость и осознание, что гул революции, исходящий от манифестов декабристов, с их тираноборческими и республиканскими идеями, призывом к свержению косной российской монархии, его ужасает. И он как бы выключает его для себя. Перестаёт, слушая, слышать и воспринимать. В раздумьях о рабстве и свободе (вечный вопрос для России!) Пушкин с исключительной сдержанностью и достоинством самоопределяется в отношении этих социальных полюсов.
Легко это сказать, на деле всё гораздо сложнее.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—251) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47).
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 216. Пущин для Пушкина, конечно, друг. Но…
Эссе 217. Пущин — агент влияния, Пушкин — тот, кого вербуют, Рылеев — резидент-вербовщик
