Продолжим: после январской встречи вплоть до декабрьского восстания и отправки Пущина в Сибирь среди сохранившихся писем есть три письма (18 февраля, 12 марта, 2 апреля 1825 года) Пущина Пушкину и ни одного от Пушкина. И в двух из них Пущин сетует на то, что Пушкин ему не отвечает. В третьем есть упоминание на полученное письмо от Пушкина. В каждом из писем речь идёт о деньгах, которые Пушкин через Пущина во время январской встречи передал Вяземской. Собственно, и письмами их назвать трудно. По количеству строк — разве что на открытку наберётся. Вот первое:
«Опять я в Москве, любезнейший Пушкин, — действую снова в суде. Деньги твои возвращаю: Вяземская их не берёт, я у себя оставить не могу; она говорит, что получит их от одесского приятеля, я говорю, что они мне не следуют. Прими их обратно, я никак благоразумнее не умею поступить с ними.
Живи счастливо, любезнейший Поэт! Пиши мне послание и уведоми о получении суммы. Кюхельбекера здесь нет. Он в деревне у матери и, вероятно, будет у тебя. Много знакомых твоих и любопытных о тебе расспрашивают. Я по возможности удовлетворяю их любопытство. Между прочим, И.И. Дмитриев меня забросал вопросами за обедом у Вяземского.
Прощай, будь здоров. Кланяйся няне. Твой Иван Пущин.
На днях тебе пришлю Рылеева произведения, которые должны появиться: «Войнар.<овский>» и «Думы». Мой ад.: у Спаса на Песках близь Арбата в доме графини Толстой».
Не длиннее — второе:
«Здравствуй, любезнейший Пушкин.
До сих пор жду от тебя ответа и не могу дождаться. Хоть прозой уведомить меня надобно, получил ли ты посланные мною деньги. Между тем я к тебе с новым гостинцем. Рылеев поручил мне доставить тебе труды его — с покорностию отправляю. Вяземской был очень болен. Теперь, однако, вышел из опасности: я вижу его довольно часто — и всегда непременно об тебе говорим. Княгиня — большой твой друг.
Хлопотавши здесь по несносному изданию с Селивановским, я между прочим узнал его желание сделать второе издание твоих трёх поэм, за которые он готов дать тебе 12-ть тысяч. Подумай и употреби меня, если надобно, посредником между вами. Впрочем, советовал бы также поговорить об этом с петербургскими книгопродавцами, где гораздо лучше издаются книги.
Все тебе желают мильон хорошего. Мы ждём Ломоносова на днях из Парижа. Твой Иван Пущин».
И третье — самое короткое:
«Наконец получил послание твоё в прозе, любезный Пушкин! Спасибо и за то. За проклятую délicatesse1 я с княгиней бранился; она велела сказать тебе, что ты хорошо сделаешь, когда при деньгах пришлёшь ей долг, что она отнюдь не хочет тебе его простить. Только желает, чтоб ты тогда ей заплатил, когда сам будешь иметь довольное количество монеты.
Вяземский совсем поправился, начал выезжать. Все тузы московские тебе кланяются и с большим удовольствием читают «Онегина». Мы ждём сюда дипломата Ломоносова, который уже в Петербурге. Будь здоров. Твой Иван Пущин.
Адрес: Её высокоблагородию Прасковье Александровне Осиповой. В Опочке. Для доставления в село Троегорское. А вас покорно прошу отослать А. С. Пушкину».
1 деликатность (фр.).
Что-то тут не так. Казалось бы, только что босиком, в одной рубашке, Пушкин выскакивал в страшный холод на крыльцо к другу, а когда тот уехал и пишет ему, отвечать что-то не торопится. Самое простое предположить: у Пушкина опять хандра, и браться за перо ему не хочется. Нет, в это самое время он пишет довольно обстоятельные письма А. А. Бестужеву, В. Ф. Вяземской, П. А. Вяземскому, Н. И. Гнедичу, В. А. Жуковскому, императору Александру, министру А. С. Шишкову и неоднократно брату Льву. А вот до письма другу Пущину руки не доходят. В чём дело? Может, поссорились? Ничуть!
Причина видится в другом. Все только что перечисленные письма — деловые. А Пущину писать… вроде как и не о чем. Проблема с деньгами для Вяземской решается напрямую. Писать только о том, что деньги получены, вроде неловко. Хотя нельзя сказать, что о Пущине он не вспоминает. В одном из упомянутых писем есть строки, его касающиеся:
«Пущин напрасно рассказал вам о моих тревогах и предположениях, которые оказались ошибочными. Я не поддерживаю никаких сношений с Одессой и мне совершенно неизвестно, что там происходит».
И ещё в другом:
«Сейчас получил я «Войнаровского» и «Думы» с письмом Пущина — предложение Селивановского, за три поэмы 12 000 р., кажется, должен я буду отклонить…».
И здесь я должен вступить на тропу гипотезы. Пущин для Пушкина, конечно, друг. Но друг специфический. Его связывают с Пушкиным чисто человеческие отношения, но меж ними нет отношений литературных. Поэтому поддержание этих отношений для Пушкина вроде как бы не то что необязательно, оно… отодвинуто на второй план. Совсем как в известной песне: «Первым делом, первым делом самолёты, ну а…», в нашем случае первым делом была литература, ну а всё остальное потом. Не зря ведь он говорил, что не любит писать писем. Встретиться, наговориться вволю, выпить за общих знакомых-приятелей, чтобы душа радовалась шуткам, анекдотам, хохоту от полноты сердечной, — на это он горазд. А писать «вежливые» письма не понятно о чём — тут он не мастер.
И, судя по всему, Пущину это было не в новинку. Он такого Пушкина-прагматика, в некотором роде даже эгоиста, знал ещё в Лицее. Знал и принял таким, каким Пушкин был. Поэтому и на Юг, когда туда был отправлен Пушкин, он другу не писал, а тот всё это время не находил времени черкнуть ему даже коротенькое письмо. Кому-то покажется грубым, но я сказал бы так: у Пушкина был преданнейший друг Пущин, а вот сказать, что у Пущина был друг Пушкин…
Пущин, уже будучи в сибирской ссылке, нередко вступался за друга, защищал его перед товарищами по несчастью, когда до них доходили полуслухи, полу-информация о поэте, воспринимаемая декабристами далеко не всегда адекватно и верно. И после смерти поэта, когда писал «Заметки о Пушкине», Пущин чётко сознавал, что стоит упоминать, а о чём «вспоминать» не следует. Как он деликатно скажет по одному из таких случаев, «право, не помню, что именно, да и припоминать не хочется».
Полноценной, равноправной дружбы у него с Пушкиным после Лицея не могло быть. И он это прекрасно понимал. Именно накануне приезда в Михайловское он выскажет отцу поэта, Сергею Львовичу, своё принципиальное: «Вы знаете, что Александру многое можно простить, он окупает свои шалости неотъемлемыми достоинствами, которых нельзя не любить».
И следовал этому всю свою жизнь.
Пушкин относился к Пущину тепло, но воспринимал… как повод, достойный поэтического всплеска. Поэтому мог отметить приезд Пущина в Михайловское душевным, явившим соединение различных жанров: элегии, оды, послания, стихотворением «19-е октября 1825 г.» («Роняет лес багряный свой убор…»), в котором прекрасно передана не одна тоска, щемившая сердце поэта, не любившего одиночества, а сложная и яркая гамма переживания лирического героя. Мог отплатить ему прочувствованным посланием в Сибирь.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—215) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47).
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 178. Возникает удивительная смесь правды, полуправды и лжи