Каждый год я покупаю отрывной православный календарь. Началось это с тех времён, когда я много лет назад после смерти бабушки впервые пришла в храм, с головой погрузилась в церковную жизнь. Люди поздравляли меня с праздниками, а я судорожно пыталась сообразить, что мы сегодня отмечаем. Нет, ну даты больших праздников - Пасхи, Троицы, Рождества и тому подобных - я знала, но в церковном годовом круге полно других дат, которые для верующего человека тоже значимы.
Чтобы быть в курсе и не попадать в неловкие ситуации, я купила церковный календарь. Там на каждом листочке были перечислены все праздники, дни памяти всех святых.
Со временем календарь стал для меня не только церковным просветителем и напоминателем, но и ежедневником. На листочках я помечала даты и дела: когда я записалась к врачу, что и к какому числу мне сделать по работе, что купить, когда сдавать книги в библиотеку, когда что выучить. Это было удобно: отрываешь вечером листок календаря и видишь на следующем всё, что тебе предстоит, можешь планировать грядущий день.
С болезнью мамы в календаре стало всё больше и больше дел и дат, связанных с ней: когда придёт врач, когда привезут следующую партию памперсов, когда маму купать, когда сдавать отчёт в опекунский совет, когда забрать результаты анализов, когда приедет паллиатив, когда менять дренажный мешок. В последний год, когда у мамы чередой пошли ухудшения, в календаре меня почти не стало, там была преимущественно мама, её дела.
Совсем скоро, 16 сентября, будет четыре месяца, как нет мамы. Мамы нет, а её дела и даты продолжают меня догонять, календарь продолжает жить маминой жизнью, напоминает мне, куда пойти, что сделать, что получить для мамы. Это и больно, и приятно. Приятно - потому что мама жива хотя бы так, своим иллюзорным присутствием в мире, а больно - ясно, почему больно: каждый такой листок - напоминание о моей потере.
Сейчас в магазинах вижу календари на 2025 год. Даже в нашем продуктовом супермаркете стоит тележка с этими отрывными календарями - семейными, православными, женскими, дачными. Я с грустью думаю о том, что в календаре на следующий год уже ничего не будет о маме, никаких дел и забот. Останутся две мамины заботы - помянуть маму в день её рождения и смерти.
И ещё будут не совсем календарные даты, связанные с мамой. Мой первый день рождения без мамы, первый Новый год без мамочки, первая весна, первая сбор липы без неё и много ещё всего первого, где мамы не будет.
Но нынешний календарь пока живёт мамой, и я постоянно, отрывая листочки, наталкиваюсь то на одно, то на другое мамино дело.
Я продолжаю летопись о маме. Прошлый раз я остановилась на 26 - 27 мае, на маминых босоножках, которые хотела носить в память о ней, но они, почти новые, от долгого хранения - до лучших времён - развалились. Пришлось выбросить. И мама их не успела вволю поносить, и мне не довелось.
В те дни мая, перелистнув календарь, я увидела сразу несколько записей, несколько дел для мамы. Некоторые из них надо было сделать в этот день, некоторые напоминали, что записи нужно перенести на нужную дату тогда, когда куплю календарь на 2025 год.
В календаре было помечено: до 27 марта продлить договор на три ТСР, до 25 января продлить договор на кровать, читать СДУ в телефоне, пшено. Расшифровываю. Я уже рассказывала о том, что средства реабилитации я для мамы получила не в собственность, а напрокат. Каждый год прокат положено продлевать. Медицинская кровать, пояс для поднятия мамы, скользящая простыня для перемещения, ванночка для мытья головы.
Ещё в этот день календарь напомнил мне, что надо хорошенько изучить закон о СДУ (по которому я была оформлена за зарплату сиделкой к маме), чтобы знать свои права и обязанности. Все десять с лишним лет маминой болезни я следила за законами в социальной сфере, чтобы не упустить того, что может облегчить нам с мамой жизнь.
А ещё в этот день в календаре была бумажка с кодовым словом "пшено". Она подсказывала мне, что если вдруг у мамы совсем перестанет идти моча, то можно будет попробовать по ложечке попоить маму отваром пшена. Я часто встречала этот народный рецепт: люди писали, что медицина развела руками, а они выпоили своих больных, вывели их к тому, что они смогли пописать, моча пошла.
Эту бумажку я, видимо, положила в календарь давно, ещё до маминой операции, чтобы в тяжёлый час не метаться в поисках помощи и средств, а сразу знать, что делать. Я помню эти страшные недели, когда мама пи́сала всё реже и реже, когда мочи становилось всё меньше и меньше, когда я измученно стояла в туалете рядом с мамой и напряжённо вслушивалась, журчит ли что, долго ли журчит.
А мама журчала мало, тихо, буквально на 5 секунд. Я всё ещё на что-то надеялась, заваривала пшено, но когда мама за сутки совсем не пописала, я поняла, что надеяться дальше не на что, и повезла её в больницу. Там мне сказали, что опухоль перекрыла мочевой пузырь и мочеточники, никакие народные и официальные средства здесь не помогут, надо делать операцию - вставлять трубку через спину в почку, выводить мочу через трубку, и мама теперь будет писать только так.
Операция была сделана, но тот листок про пшено я положила в календарь ещё до неё, поэтому он мне и попался на глаза в мае, уже после похорон мамы.
В тот день, 27 мая, я выбросила две мамины бутылки для подмывания. У меня процесс расставания с мамиными вещами идёт плавно, тихо, и я не тороплю его. Я стараюсь прислушиваться к себе, не насиловать себя, не рвать, не обрывать.
В комментариях к своим воспоминаниям я часто встречаю советы или опыт других людей, где они пишут, что сразу после похорон мамы выбросили все её вещи, или спустя неделю сгребли всё в большой пакет и отнесли на мусорку, оставив себе на память мамину любимую кофту, или раздали всё после сорока дней.
Другие пишут, что после смерти мамы сложили её вещи в пакеты, отправили в шкаф, и они там так и стоят, потому что даже после четырёх лет больно их видеть, разбирать.
Я иду своим путём: что-то я сразу выбросила и отнесла в храм, что-то отправила в шкаф на неизвестно какой срок, что-то лежит дома на видных местах, ждет своего часа и моего решения. Я не могу, как мне советуют, чтобы не рвать себе душу, всё разом упаковать и избавиться от маминых вещей.е
Скоро после смерти я отнесла в храм красивые мамины тёплые тапочки. Мне это сравнительно легко далось, потому что тапки были новые, мама их носила несколько месяцев, и поэтому они у меня не приросли к маме, не ассоциируются с маминой вещью. А вот мамины бутылки, как бы это странно ни звучало, тесно связаны у меня с мамой. Поэтому я смогла с ними расстаться через 10 дней после маминой смерти.
С бутылками связана история. Я её расскажу. Может быть, кто-то возьмёт на вооружение мой способ подмывания мамы. С подмыванием все годы болезни были проблемы. На унитазе маму было подмывать неудобно, потому что мама попой занимала весь стульчак. Я пыталась подлезть с ковшиком спереди, сзади, но ничего не получалось. Мама не понимала, что надо отклониться, отбивалась от меня, вода из ковшика лилась на пол, до стратегического места я не дотягивалась.
Самый удобный и шикарный вариант - это, конечно, запихнуть маму в ванну и мыть её из душа. Но на пути к душу стояло несколько препятствий. Во-первых, маме в детстве делали операцию на тазобедренном суставе, и с тех пор ей не просто закидывать ногу куда-либо. Во-вторых, мама была уже старенькая, и поэтому закидывание давалось ей сложнее, чем в молодости.
В-третьих, из-за деменции мама не понимала, чего я от неё хочу. Я надрывалась в ванной "мама, поднимай ногу, закидывай, залезай!", а мама тихо смотрела на меня и не улавливала, чего я бушую. Я там и орала, и шлепала её, и пихала, сама вся была в поту и на нервяке, изводила маму. Иногда у мамы проводки смыкались - есть контакт, до неё доходило, что я от неё требую, и мама забиралась в ванну.
Это было счастье! Мама стояла и держалась за бортики, я поливала её из душа, тщательно промывала все закоулки, мыла ноги. Но такое счастье выпадало редко. У меня не хватало сил устраивать каждый день эти буйные помывки. Ближе к вечеру у меня начинало портиться настроение (которое и без того было грустным) - ведь я знала, что сейчас опять придётся орать, толкать, запихивать - и всё это без всякой надежды на успех.
Однажды у мамы по гинекологической части было какое-то воспаление - то ли нарывы, то ли воспаление железы. Я с ней отлежала десять дней в больнице, где ей вскрывали эти нарывы. Врач в больнице предупредил, что писечный туалет должен быть тщательным, обязательно ежедневным, с мылом, а то опять пойдут нарывы.
Идея с ванной к тому времени была мной уже окончательно откинута: у меня не хватало сил каждый день орать и пихать маму, мама не понимала, чего меня раздирает, у мамы уже не было сил забираться в корыто. Я опять попробовала ковшиком на унитазе: и опять всё пролилось мимо.
Тогда я взяла пластиковую бутылку. И дело пошло! Я наклоняла маму чуть вперёд - сзади как раз освобождалось достаточно места, чтобы лить из бутыли. Вода не расплескивалась, потому что горлышко у бытылки, в отличие от ковшика, было маленькое, вода струилась направленно. Процесс пошёл.
Дальше я его усовершенствовала, взяв вместо 1,5-литровой бутылки литровую. В литровой горлышко было шире, вода не задерживалась и не булькала, а спокойно лилась. Я брала в туалет две бутылки - полторашку и литровую. Из литровой непосредственно мыла, из полторашки подливала воды в литровую. Я ставила мыльницу на бочок унитаза и спокойно подмывала маму.
Когда мама стала лежачей, я проводила утренний и вечерний туалет на кровати - протирала тщательно и бережно губкой. Но бутылки продолжали мне служить. В срачные дни, когда мы с сиделкой через каждые два дня поднимали маму и высаживали её для покаканья на санстул на колёсиках, я после завершения процесса подставляла под маму ведро и мыла еë из тех же самых бутылок.
Удобно это было делать со спины. Я садилась сзади мамы на корточки, плескала над ведром на руку воду из бытылки, мыла, по мере расходования воды подливала из полторашки. Вроде элементарнейший способ, но сиделка удивлялась, как здорово я придумала. Она пробовала подмывать маму спереди, но ничего хорошего из этого не вышло. Озеро воды, залитый пол, не подмытая мама, потому что вода не попадала куда надо.
Эти две бутылки стали моими верными помощницами. Я радовалась, когда мама у меня была чистая и свежая, мне было спокойно, что у меня отлажен процесс мытья.
Бутылки у меня постоянно лежали в раковине в ванной. Лежали они там и после смерти мамы. Заходя туда, я смотрела на них, вспоминала маму, каждый раз больно щемило сердце, и каждый раз я удивлялась, как я, человек, совершенно не приспособленный к трудностям, ни разу не боец, абсолютно мимозный и воздушный, всё это выдержала, как я справлялась.
"Справлялась" - громко сказано: я постоянно впадала в отчаяние, орала, жила в тревоге, была как будто в сжатом кулаке, но тем не менее мама у меня была сытая, чистая, леченная, ухоженная и обихоженная.
Вот с этими бутылками, которые так сильно облегчили мне уход за мамой, с которыми так много было связано - целую историю тут уже написала, с этими бутылками я и прощалась. Брала их, осматривала, руки мгновенно вспоминали отработанные за годы движения, хотелось налить тёплой воды и привычно взяться за помывку.
Но мыть было некого, всё было в прошлом. Я посмотрела на бутылки, попрощалась, сложила их в пакет и выкинула. Без них стало пусто, непривычно. До сих пор я захожу в ванную - и мне как будто чего-то не хватает. Я начинаю искать, чего, и вспоминаю: нет бутылок, я их выбросила.
