Вечером в доме, как обычно, собрались гости. Баба Таня только успевала подносить тарелки. Выпивкой распоряжался Алексей. Это было единственное, чем он распоряжался в доме. Раньше хоть спорил с Нинкой, иногда даже ругался. Теперь стал похож на ленивого толстого кота.
"Личный Нинкин шофер", – называли его во дворе, и баба об этом знала. Сыну, однако, сочувствовала, да и понимала: цыганку ведь не переговоришь, не переспоришь. К тому же Алексей характером пошел в мать: покладистый и покорный. Бывало, придет с ночной смены, только уснет, а Нинке ехать приспичит – будит без жалости: вези! И он везет.
Гости хмелели, рассказывали анекдоты, от которых баба спряталась на кухню. Сюда же к ней прибежала Муха и пристроилась к блюдцу с молоком.
Одни гости ушли поздно, другие остались ночевать, и получился в доме цыганский табор. Алексей, одетый, спал, отвернувшись от яркого света к стене, Нинка с кумой не спали, шептались, и при появлении свекрови выжидающе замолчали. Баба Таня переступила чьи-то длинные ноги спящего на полу и остановилась, замялась, не зная, говорить при чужом человеке или промолчать. Невестка помогла:
– Мам, чего вам?
–Ольга какого-то кавалера сегодня домой притаскивала и папиросы в портфеле носит, – выпалила она одним духом и тут же прикусила язык. Нинкино лицо сделалось густо-красным, как домашнее вино. Она даже привстала, чтобы говорить громче и внушительней:
– Нет, Ну до каких пор это будет продолжаться? Ну что вы с ребенком не найдете общего языка? Что вы всё на нее жалуетесь? Она уже мне заявила: "Из-за бабки из дому уйду". Нет, чтобы поговорить с девочкой по душам, так вы выслеживаете, вынюхиваете... А слова ласкового от вас никто не слышит. Бессердечная вы какая-то.
...Путь, ведущий из Нинкиной спальни в их общую с Ольгой комнату, показался бабе Тане длинным и запутанным. Она шла тяжело, как во сне, заставляя ноги разгибаться и отталкиваться от земли, а они вязли то ли в ворсистом ковре, то ли в болотной жиже. Долго и бестолково перебиралась она через спящих на полу, а в ушах хрипел сдавленный от злости Нинкин голос.
Высокая желтая нота... Ван Гог или Сенека, гений или старый пьяница? Решать вам! Читайте.
Наконец, дрожа от обиды и страха, баба Таня забралась на свой жёсткий диван и услышала торжествующий шепот внучки:
– Ну что, шестёрка, получила? Не будешь больше шпионить.
И тут баба не выдержала – расплакалась. Хотя не плакала давно, потому что знала: плачут не столько от горя и обиды, сколько для того, чтобы пожалели. А её никто никогда не жалел. Даже когда девчонкой в поле напоролась на косу, приставленную к копне, и пополам разрезала нижнюю губу, мать только огрела ремнем и заставила за десять километров идти к фельдшеру в больницу.
В девках не видела она тепла и ласки, а уж замужем и подавно. Мужа трезвым почти не помнит. А свекровь, сидевшая за обеденным столом тяжело, неподъемно и с приторным елеем спрашивавшая: "Таня, а что у нас на второе?" – была ласковой только на словах. Невестка бегала от печки к столу так быстро, как только позволял её бараний вес, но поесть вместе со всеми не успевала. И любезным тоном свекрови не обманывалась: не раз слышала, как за глаза та называла ее "косоротой".
А ведь была, жила в ней надежда, что, уйдя из многолюдной родной семьи, от суровой, одной на шесть ртов матери, она найдет родную душу, выплачется кому-нибудь с облегчением и до конца. Но нет, не получилось. Не угодила она мужу и свекрови. А теперь вот не угодила невестке и сыну. Что же за несчастливая она такая? Чего же в ней не хватает, какого винтика или гаечки? Разве плохо старается? Мало годит? Так куда больше? Нинка уже и забыла, с какого боку стиралка включается. Огород на даче сама баба сажает, сама паливает, сама убирает. Как-то попросила Алексея подвезти её с ведром посадочной картошки – не близко ж, километра четыре, так у Нинки на ту пору срочное дело нашлось.
А может, она сама и виновата? Сколько раз сестра ругалась:
– Чего ты за все хватаешься? Если Нинку разбаловала, так хоть Ольгу к домашней работе смалу приучай.
А ей приучать было некогда, да и терпения не хватало.
– Брось, я сама, – вырывала она носки из Ольгиных неумелых рук и бросала в общую стирку.
Зато теперь девка вымахала, а колготки себе не постирает. За хлебом в магазин – только со скандалом, если мать прикажет.
От горьких дум разболелась голова. Не спасала и Муха, которая, чувствуя, как бабе плохо, подползла прямо к лицу и ткнулась мокрым носом в морщинистую щеку.
– Уйди хоть ты, – прошептала бабка и расплакалась ещё горше. Боясь, что её услышат, она подхватила Муху на руки и выскользнула в переднюю, а потом, бесшумно прикрыв за собой дверь, на улицу.
Во дворе, слава богу, никого не было. Время позднее. Два светящихся во всей пятиэтажке окошка отсекали от черноты мутные куски света. Звезды горели далеко и тускло. В воздухе стоял густой, приторный дух спелой "изабеллы", которая заплела весь дом.
Баба Таня присела на скамеечку, пустую и просторную, а Муха, поковыляв по двору и не обнаружив ничего интересного, устроилась у неё на коленях. Баба Таня уже не плакала. Её мысли потекли, как было привычнее, в практическом направлении.
“Поеду в Москву погостить, – решила она, забыв в ту минуту о неприятном письме”. В конце концов, разве нельзя найти сыну оправдание? На новоселье не пригласил, потому что знал: всё равно не приеду. А денег просит, так это Наташка глаза колет своей мамой.
А здесь история о женщине, которая любила, но не вышла замуж. А может быть еще есть шанс встретить любящего мужчину? Интересно? Читайте!
“Ничего, поеду, хоть внуков увижу. Перед ними я виновата: нет, чтобы почаще являться, они бы, глядишь, ипривыкли”.
Баба Таня просидела на лавочке до первых петухов. Потом умылась, расчесала жиденькие волосы, закрутила на затылке дульку величиной с детский кулачок, и села чистить картошку.
Продолжение следует.
Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!