Это третья часть разговора писателя Евгения Водолазкина с читателями в Казани. Первая и вторая – тут. Автор с иронией рассказал о том, почему нет женской литературы и слова «режиссерки», о месте юродивых в русской культуре, о 200 тысячах соавторов, которые помогали работать над «Авиатором» и об иноагентах, книги которых пострадали ни за что.
Портить язык словом «режиссерка» очень пошло
Вопрос из зала
- Как вы считаете, есть ли какие-то особые женские или мужские взгляды в литературе, или писатель абстрагируется от социальных рамок?
- Я стою на том, что нет женской и мужской литературы. Есть литература и не литература. И в такой же точке зрения придерживались Ахматова и Цветаева, которые просили, чтобы их называли не поэтесса, а поэт.
Потому что в русском языке есть слово общего рода, которое относится и к женщинам, и к мужчинам. И, к сожалению, люди, которые увлечены идеями переименованиями, об этом забывают. Я говорю абсолютно искренне, не пытаясь понравиться ни феминисткам, ни кому-то еще. Для меня женщины и мужчины абсолютно равны, они равны в моем сознании, Более того, я всегда пресекаю разговоры о научных дамочках, о женской науке, мне это кажется чрезвычайно пошлым и тривиальным. Портить язык и давать слова типа «режиссёрка» — это немножко странно.
Есть феминитивы, такие как учительница, журналистка, они нормальные, они пришли постепенно, без всякого насилия в язык и закрепились в нем и хорошо себя чувствуют. А с другой стороны, например, существует слово «машинистка». А я знал одного мужчину, который печатал на машинке, и он звонил и говорил, «Здравствуйте, это ваша машинистка»... Причем, был хорошим поэтом.
Поэтому, я думаю, что не надо путать грамматический род с с полом. Каждое слово, оно должно вызреть, оно должно перестать быть экзотическим. И тогда всё будет в порядке, и эти слова появятся, и, слава Богу, будут и мужские названия, и женские.
Есть, конечно, специфические женские темы, но на самом деле эти темы… Вот вы знаете, я скажу странную вещь.
Когда пишет человек со стороны… Многие проблемы женщин может описать мужчина, так же как мужские проблемы может описать женщина, глядя со стороны. Или, допустим, когда фильм на русском материале снимает человека из-за границы, у него особый взгляд.
Он знает ту русскую жизнь, допустим, которая существует, но при этом он видит то, что мы, русские, не способны увидеть. Просто нет такого глаза, вот такой оптики. И я поэтому призываю писать всех обо всем. И не думать о таких вещах, как писатель, писательница.
Просто надо помнить, что перед Богом все равны, и я в это глубоко верю.
200 тысяч соавторов
Вопрос из зала.
- Моя мама недавно почитала «Авиатора», а она очень воцерковленный человек. Она сказала, это очень христианская книга.
И я подумала, знает ли автор, что его книгу так воспринимает человек, который вообще-то в основном читает церковную литературу. И увлечь ее чем-то художественным очень сложно.
Но мама тут же сказала мне следующую вещь. «Я очень хочу эту книгу перечитать прямо сейчас, но очень боюсь, что прочитаю в ней что-то другое». Если так взглянуть, тираж 200 тысяч экземпляров, это не тираж 10 тысяч экземпляров «Авиатора», это 10 тысяч вариантов этой книги, разве нет?
- Вы очень проницательны. Смотрите, текст — это еще не произведение. Текст — это только текст, который лежит. Произведением он становится только тогда, когда его начинают читать. И в этом случае текст существует только в сознании читателя.
И читатель понимает этот текст по-своему, каждый читатель. И он в этом отношении является соавтором. Это не метафора, это чистая правда. Он — соавтор автора. И сколько таких авторов существует, столько мнений и столько произведений, 200 тысяч действительно абсолютно разных.
Причем это ведь не оканчивается со временем автора, если книга удалась, то она продолжает какое-то время еще существовать и продолжает свое развитие, и продолжает создаваться новое произведение, абсолютно автором уже может быть не задуманное.
Есть примеры в литературе, когда писатель задумывал об одном, а через века произведение получается совсем совсем о другом. Классический пример Дон Кихот, который писался в качестве средства борьбы с рыцарскими романами.
Сейчас, я думаю, немногие читали рыцарские романы. Книги имеют свою судьбу, и эта судьба не оканчивается с автором, автор уже давно в могиле, а его книги продолжают читаться, и они продолжают жить, потому что читательское сознание, уже совсем изменившееся, она продолжает толкать этот текст вперед.
Книги не должны становиться жертвами общественно-политических процессов
Вопрос из зала
- Как вы относитесь к тому, что книги иноагентов пропали с полок библиотек и книжных магазинов, хотя они вроде недавно экранизировались и ставились в театрах?
Я считаю, что книги не должны становиться жертвой общественно-политических процессов. Если к книге есть конкретные претензии, существует такое заведение, как суд. Подавайте в суд, пишите, что вас не устраивает в этой книге, и суд решит, что делать с этой книгой, если она содержит состав преступления.
Закрывать по щелчку или по звонку, или просто потому что человек объявлен иноагентом, мне кажется, это неправильно, как неправильно вообще, чтобы кто-то за меня решал, что мне читать, а что мне не читать.
Это в отношении детей нужно решать такие вещи, и то, я бы здесь не торопился и с детьми, обычно дети сами находят и находят удачно, то что читать, но детям нужно, допустим, положить на тумбочку какую-то книгу и сказать: «вот эта книга мне в детстве очень нравилась, интересно как она зайдет тебе»? Но взрослый человек он в общем способен решать сам.
И мне кажется, что с точки зрения пользы для личности, когда человеку больше доверяют и когда ему не советуют настоятельно что читать, а что не читать, или что смотреть, а что не смотреть, то это во всех отношениях лучше и для самого человека, и для государства, независимо от того, согласны ли они или не согласны в тех или иных вопросах.
Стендаль когда-то сказал, что опираться можно только на то, что имеет сопротивление.
И человек, который приходит сознательно к тем или иным мыслям, он не меняет их каждые 15 минут, он способен их отстаивать и, в общем, занимать какую-то осмысленную позицию.
У нас же есть законодательство, у нас же есть обширные законы, трактующие, что можно и чего нельзя. И вот на основании наших законов это решение должно приниматься.
Юродивые часто были не русские
Вопрос из зала.
- Расскажите, кто или что стало фундаментом для написания «Лавра»? Это появилась просто идея или был какой-либо существующий персонаж?
- Меня обычно спрашивают, скажите, «Лавр», это автобиографический роман? На что я всегда отвечаю, что я не святой, и присутствующая здесь моя жена знает это лучше, чем кто бы так ни был другой.
«Лавр» имеет множество прототипов, такого святого не было в чистом виде, но это собрание черт. Это разные святые, жизнь которых описана в житиях, они составили вот эти четыре части книги.
Ведь юродство — это совершенно удивительная вещь.
Иродство — это не клоунада, это не эксцентрика, то есть там есть и эксцентрика, и, может быть, даже клоунада. Это святость, которая стесняется самой себя. Это святой, который не хочет, чтобы приняли, что он святой.
И это очень интересная религиозная особенность. Это юродство называют сверхзаконным подвигом, сверхзаконным, потому что любой другой подвиг, например, аскеза, человек изнуряет свое тело, еще что-то, это имеет свои каноны и свои методы, а вот это, это уже сверх того.
Что еще интересно, святые, юродивые, часто были не русскими, это были французы, немцы, итальянцы, греки, вот те, чьи имена для нас нанесла история.
Чего нельзя делать, имеет особую притягательность
Это люди были, которые, вот по слову одного церковного песнопения, «безумием мнимым безумие мира обличили». Про них еще сказано в другом песнопении: «И днём он посмеялся над миром, а ночью оплакал его».
Смех без причины, он деструктивный, он разлагает, он разрушает. Это Гоголевский смех. Почему я очень люблю Гоголя и когда меня просят там назвать любимого писателя, я говорю, что, пожалуй, это Гоголь.
«Видимой миру смех и невидимые миру слезы». И вот так, с юродивами. Юродивых нельзя было обижать. Это было общепринято. Но их только и делали, что обижали.
Особенно дети. Вот есть особая детская жестокость, когда над слабым, не потому что дети злые, а потому что у них еще нет нравственного опыта. добра и зла.
При том, что их трогать было нельзя. Но то, чего нельзя делать, имеет особую притягательность. Поэтому их били. Случалось, убивали. И порой юродивые были единственным, институтом, который мог что-то возразить. Допустим, когда Иван Грозный разрушил Новгород и пошел на Псков, ему на встречу вышел Никола Солос. Юродивый.
И он угостил Ивана кровавым мясом. И Иван говорит, да как ты мне даёшь кровавое мясо, сейчас Великий Пост. А Никола ему говорит, да что тебе мясо, ты людей ешь. И Иван не позволил его трогать, он повернул войска и вернулся в Москву.
И часто и в жизни так бывает, что когда какие-то отношения сложные в той или иной среде, то вот какие-то элементы юродства помогают.
Юродивые очень значимы для нашей культуры, не случайно на Красной Площади стоит храм, посвященный юродивому, Василию Блаженному. Это, знаете, особый мистический настрой нашей цивилизации, которая, в общем, привлекала других людей. То есть как-то они видели, что у русских есть вот такое третье ухо на сверхъестественное, на необычное.
Русских я подразумеваю всех кто живет на этой территории, кто объединяется ментально.
Во многом «Лавр» интересен на Западе именно описанием юродивого, у них этого нет, и они не могут понять. Спрашивают, «это шут»? Нет, это не шут, шут при короле, эдакий стендап-деятель.
А юродство — это такое трагикомическое явление. И трагического в нем больше, чем комического. У меня жена занимается юродивыми, я думаю, есть здесь причинно-следственная связь, то ли это я стал таким в результате ее занятий, то ли она стала заниматься глядя на меня.
Не забываем ставить лайки