Это вторая часть встречи Евгения Водолазкина с его читателями в Казани. Почему литература – это не соревнования между авторами, как писатель относится к собственной критике, откровенный разговор о писательских страхах и красоте милицейского языка.
"Лавр» — это идеальное воплощение идей Дао
Вопрос из зала:
- О вас написано очень много статей, исследований. Когда мы говорим иногда о Пушкине, мы говорим, что если бы он прочитал все исследования, он бы очень сильно удивился.
Читаете ли вы научную литературу о себе и удивляетесь ли вы, что там находят то, о чем вы, может быть, и не думали?
- Отличный вопрос, и очень актуальный. Я стараюсь читать, особенно когда мне присылают. Я читаю все диссертации, все книги, все статьи, которые мне доступны. Скажу честно, я не разыскиваю этих статей, но если мне присылают и попадаются, то я это читаю.
Что касается моего отношения, ну, это, как сказал Бродский, «Пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность». Я благодарен уже за то, что кто-то читает мои вещи, рассматривает их. Причем совершенно неожиданно, например, я только что вернулся из Китая, и там есть такая исследовательница Сун Ти, Она написала четыре статьи.
Она мне присылала статьи на китайском, я ей все время отвечал, что очень красивые иероглифы. Тогда она перевела одну из статей, опубликовала ее в журнале «Знамя».
И там она высказала очень интересную мысль, что для китайского читателя роман «Лавр» — это не жизнеописание русского святого, пусть даже выдуманного, а идеальное воплощение идей Дао. Я прямо скажу, что о Дао знаю немного, но если для кого-то это идеальное воплощение идей, почему нет?
"Если родится сын, назови его Исидором"
Человек воспринимает в русле собственной традиции все. И ключевым в отношении моем к тому, что обо мне пишут, была, пожалуй, конференция, которая лет пять назад состоялась в Краковском университете.
Туда съехалось 100 исследователей из 19 стран и она была посвящена моим текстам. Открывая конференцию, ректор краковского университета сказал: «Вы можете выступить, а потом можете просто гулять по Кракову». Я говорю,
- Ну я хотел бы послушать, что говорят.
- Это может быть травматично!
- Ну я же филолог, я способен абстрагироваться. Но травматично не было.
Я действительно слушал. Другое дело, что я дал слово не вмешиваться и ничего не говорить. То есть быть только объектом исследования, но не его субъектом. И слушайте, самое интересное отделение было, что автор хотел сказать тем или иным образом. Вот это я слушал просто с всепоглощающим вниманием.
И автор оказался там таким умным, я даже не подозревал, что автор мог это представлять. И я сидел и только успевал записывать, потому что так красиво сказать я не смог. И я исписал записную книжку целую и так себя зауважал.
И это было действительно большим впечатлением, но я вспоминал, сидя на этом занятии, помните, когда-то у Тарковского спросили: «Что в «Сталкере» означает собака.
Он говорит, что собака в «Сталкере» означает собаку.
И на самом деле этот простой ответ является самым правильным. И у меня чаще всего собака означает собаку. А еще есть главная фишка исследователей — анализ имен.
Что я имею в виду под тем или иным именем? Мне нравится, как оно звучит. Но кто же поверит в то, что доктор филологических наук может такими простыми причинами объяснять существование имен?
Допустим, имя Исидор Чагин. Мне в издательстве сказали: Ну, а почему Исидор?
- Ну, мне нужно было какое-то необычное имя.
- А почему именно Исидор? Напиши абзац, чтобы было понятно читателю. - Мне самому непонятно.
Но я написал абзац.
Я написал, что отец Исидора, которого Исидор никогда не видел, потому что тот сбежал от своей семьи еще на этапе беременности своей жены, он перед бегством сказал: «Если родится сын, назови его Исидором»…. Я считаю, что это достаточно объяснение.
Есть даже статья «Роль Животных в моих романах». Я люблю животных, но там целые анималистические экзорсисы следуют. Другой момнет. В произведениях у меня английские сотрудники спецслужб действуют, они бегают по крыше. И критики спрашивают: «Почему по крыше? Это стремление к небу»?
Нет. Просто по крыше удобнее всего бегать в городе, там нет движения, поэтому они ловят друг друга на крыше.
Я хочу сказать, что я очень внимательно прислушиваюсь к тому, что обо мне пишут, и если меня ругают, стараюсь исправиться.
Можно расслабиться и писать спокойно
Вопрос из зала:
- Как вам, после того, как ваши произведения уже стали известными, вы уже приобрели имя, каково браться за какое-то новое произведение, за какую-то новую работу? Не бояться, что это произведение будет хуже или лучше? И, может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?
- Да, с удовольствием. Ну, знаете, шахматные чемпионы мира, они часто, если не прекращали играть, то уменьшали количество партий, потому что им как-то неудобно было проигрывать. А молодые уже дышали им в затылок.
У меня положение проще, чем у шахматистов. Во-первых, я не чемпион. Хотя литература имеет определенные иерархические черты, но это не гонка с препятствиями.
И на определенном уровне все по-своему равны, потому что каждый пишет о своем, и пути не пересекаются.
К примеру, чемпион по тяжёлой атлетике поднимает 270 килограммов, я же ему не завидую, хотя я не могу поднять и тридцати. У тебя особый путь, это путь, данный каждому человеку, завидовать здесь не приходится.
Я знаю людей, которые выстроили жизнь на противостоянии другим, на зависти. Они несчастны, потому что они все время, даже в минуту успеха, видят, что где-то есть успех побольше. И они никогда не бывают счастливы.
Вот поэтому, мне кажется, что можно расслабиться и писать спокойно. Если у меня что-то совсем не получится, ну, обругают, скажут, как в анекдоте: «А еще полковник».
Но с другой стороны, понимаете, у меня есть определенный вкус, если это будет совсем ни в какие ворота лезть, я этого не буду публиковать.
Когда у мужчины кризис, он по-хорошему сбегает с любовницей на Багамы…
А вообще я не боюсь быть смешным, я не боюсь того, чтобы меня ругали. Сейчас есть такой целый институт ругателей, люди, издающие сборник «Проклятые критики». Они всех ругают. Никого не хвалят.
Знаете, здесь может быть другого рода страх. Страх, который испытывал Томас Манн в зрелом возрасте. Он все боялся, что у него не получится очередной роман.
Ведь писательство — это не умение набирать, так сказать, при помощи клавиатуры какие-то тексты. Это энергетический процесс. Если человек ловит какие-то потоки энергии и конвертирует степь в текст, то это и есть писательство, и оно продолжается. Я поздно начал писать, лет в 40, до этого я занимался наукой,
Умберто Эко, например, в 50, но он это объяснял так, что в 50 лет у мужчины очередной кризис, и вообще в таких случаях, по-хорошему, он сбегает с любовницей на Багамы…
Но у Эко не было такой возможности, и он начал писать романы. У меня тоже ни возможности, ни желания не было.
Я тоже начал писать романы. Так вот, Томас Манн очень боялся, что у него не получится. И в юности мне казалось, что это, вы знаете, своего рода кокетство. Это гений Томас Манн, один из величайших писателей в истории человечества. Ну как у него может не получиться? Потому что на одной технике можно написать…
Так мне казалось. Но ничего подобного. На одной технике хорошего романа не напишешь. Можно написать прилизанный, технически неплохой, но абсолютно бессильный и бесцветный роман, вот этого он боялся. И вот это может постичь любого. Но я пока не чувствую такой творческой импотенции.
Сейчас я пишу роман, который, вы не поверите, является детективом. Жанровые романы - это моя слабость, потому что у меня по форме большинство романов жанровые.
Например, «Авиатор» — это формально говоря фантастический роман, хотя я не люблю ни фантастики, ни исторических романов. Почему «Лавр» назван не исторический роман? У меня нет исторических лиц, потому что я не считаю себя вправе за кого-то что-то произносить и говорить.
«Таких при жизни расстреливать надо…
Ахматова когда-то совершенно справедливо сказала, что надо стрелять за прямую речь и воспоминания. Как можно писать прямую речь, если ты на завтра уже не помнишь, как это было сказано?
Я люблю брать какой-то текст, какой-то жанр тривиальный, и этот жанр переделывать во что-то другое.
Знаете, вот я в качестве аналогии всегда описываю студентов своей юности. Они покупали вот такой горбатый «Запорожец». Они выбрасывали оттуда все сиденья и вставляли два больших сиденья, ставили акустическую систему хорошую, раскрашивали его в разные цвета и ездили на этой машине… Это был последний писк. Люди, которые облагали такими Запорожцами, они были душой компании.
И я делаю что-то подобное с жанровыми вещами. В форму тривиального романа я вставляю какие-то другие идеи.
И вот здесь пришло время детектива. Я, пробовал разные названия. Мне очень понравилось название первой меры воздействия на полицейского - это «объявление неполного служебного соответствия». У мкня первый вариант такого кудрявого названия было.
В милицейском языке есть очень много хороших выражений. Например, это. Я, кстати, в пьесе «Музей» использовал такие выражения, как «Несовместим с жизнью». Это же поэзия.
И, кстати, «Музей» написан в основном на конкретных материалах и протоколах. И мне не надо было выдумывать ничего. Самую красивую фразу «Музея» я прочитал в протоколе: «Таких при жизни расстреливать надо»… Вдумайтесь в красоту этой фразы…
Лайкайте, а то все соседи будут разговаривать на милицейском языке...