Вчера было три месяца, как нет мамы. Уже три месяца или ещё? Не знаю... Иногда мне кажется, что мама ушла очень-очень давно, потому что эти три месяца вместили столько переживаний, столько горя, сколько у меня не было за всю жизнь. А иногда, часто, я впадаю в удивлённое оцепенение: как, уже три месяца прошло? а я чувствую, что мамы не стало вот-вот, буквально неделю-две назад: настолько живо всё в памяти, настолько врезалось всё в подробностях.
Хотелось по свежим следам поделиться мыслями в связи с датой в три месяца, но я человек порядка, поэтому буду писать воспоминания о маме по порядку, день за днём. В прошлый раз я остановилась на 26 мае, на десятом дне после маминого ухода. С него и продолжу.
С этого дня у меня начало что-то делаться, до этого было всë заброшено. А с 26-го я начала собирать по дому лекарства в коробки, складывать оставшиеся памперсы, готовить что-то горячее поесть, искать место маминым вещам, чтобы потом, много-много позже, разобраться с ними. Сейчас я мамины вещи просто сложила в шкаф, на разбор их нет душевных сил. Пробовала разбирать, но: беру мамину вещь - и часами сижу над ней, тоскую, вспоминаю, прижимаю, не готова расстаться пока ни с одной.
В тот день, убирая квартиру, я нашла на полу кусочек пластыря с жёлтым порошком и - плачу даже сейчас, спустя три месяца, когда об этом пишу. Я уже говорила, что за каждым маминым лекарством, за каждой мелочью стоят не лекарства, не предметы, а история нашей с ней жизни, борьбы с болезнью.
Когда маме поставили нефростому, я стала следить, чтобы мама её не пережимала, не ложилась на тот бок, где трубка, да и на спине чтобы лежала аккуратно, не сдавливала нефростому. Объяснить это дементному человеку было невозможно, поэтому мне приходилось бдить днём и ночью.
После установки трубки я в ужасе думала, как же мне теперь жить, как выходить в магазин, аптеку. Я и раньше-то все дела вне дома старалась делать быстро, бегом, но раньше хоть трубки не было. А теперь мама в моё отсутствие и завалится на трубку, и выдернет её.
Но моя золотая крошечка облегчила мне жизнь. Трубку маму не чувствовала (и поэтому не теребила), и я удивляюсь, как такое возможно. В спине дырка, в неё засунута трубка, трубка для надёжности подшита к телу - как это можно не чувствовать, как это может не мешать?
Но тем не менее маме не мешало. И ещё мамочка очень быстро, буквально через 3 - 4 дня операции по установке трубки, привыкла сама перекатываться на правый бочок без трубки и лежать в основном на нём. На нём же она и спала всю ночь. Уходя по делам, я поворачивала маму со спины на бочок, подтыкала плотными, мягкими подушками, поднимала бортик кровати, и мама тихо лежала до моего прихода, перебирала свои лоскутки.
Вот так, сама собой решилась проблема, которая меня после операции страшила и напрягала.
Но от частого и долгого лежания на одном боку у мамы стали образовываться пролежни. Это были не совсем пролежни, но что-то близкое к ним. В активную фазу они не переходили, быстро исчезали при переворачивании и лечении, но всё равно они меня настораживали, приходилось следить.
Они были на выступающей косточке на плече-спине и на мыслаке - так у моей бабушки в деревне называли торчащий бугорок-кость на бедре. В этих местах у мамы было покраснение, задубление, истончение кожи. Я смазывала места мазями, наклеивала пластырь.
Потом я вспомнила, что от многих ухаживающих слышала, что мази расквашивают проблему - лучше присыпать какими-нибудь порошками, подсушивать. У меня был один хороший порошок со своей историей. Я расскажу её как-нибудь отдельно, а сейчас только напишу, что этот порошок - из тех препаратов, которые не продают готовыми, а делают в аптеке.
Сейчас таких аптек остались единицы, в нашем городе их две или три, препарат был только в одной. Выписывали его маме давно - когда она ещё ходила, и выписывали не для пролежней, для другой цели. Но вспомнив, как быстро он помог для другой цели, я решила применить его и здесь.
Каждое утро при помывке я припудривала маме раздражения на плече и бедре и заклеивала их кусочком пластыря с неприлипающей подушечкой над ранкой, чтобы она дышала.
Пластыри и ранки маму, я уверена, не тревожили, но она по своей привычке "работать" везде шарила руками, руки не знали покоя. Мама и раньше постоянно на себе расчёсывала родинки, раздирала какие-то бугорки на теле. Натыкаясь на пластырь, мама его, конечно, с удовлетворением отлепляла и выкидывала. Я постоянно находила кусочки пластыря то в кровати, то на полу.
После смерти мамы, в тот самый день 26 мая я, убирая квартиру, заглянула под диван, чтобы вытащить оттуда мамины тёплые тапки, и увидела там пластырь с желтой присыпкой. Мгновенно подступили слезы, скобой сдавило горло, вспомнилось всё, многое. Я держала пластырь на руке, смотрела на него - ведь это был не просто мусор, за ним стояла жизнь, борьба, мои слезы, переживания, мои походы по больницам - моя мама.
Всего лишь кусочек - а видите, сколько я о нём уже написала, сколько воспоминаний он вызвал. Он был из того времени, когда мама была ещё жива. Я благоговейно держала его на ладони, плакала, вспоминала, думала, тосковала. Да, мне было тяжело с мамой, но мне так хотелось в тот момент опять отрезать кусочек пластыря, припудрить маме ранку и сделать всё как прежде, помочь моей мамочке.
Я часто от людей, потерявших родителей, слышала и читала, что они хранят мамины и папины вещи, которые кому-то могут показаться чепухой, а поведение хранящих кто-то может назвать, мягко говоря, странным. А я уверена и знаю, что это не странно, это нормально. Люди хранят мамину ложку, папин костыль, мамин напальчник, который она надевала на забинтованный палец, мамину расчёску с волосами. Это нормально.
В психологии горевания есть даже такой инструмент - сундук, шкатулка памяти. Это когда ты всё для тебя памятное о маме складываешь в коробку и в какие-то памятные дни можешь коробку открывать и погружаться в воспоминания. Памятным может быть что угодно, любая мелочь, даже самая странная и нелепая.
Я, правда, пластырь выбросила, точно так же, как выбросила и многие мамины бумаги с анализами, МРТ, УЗИ. Всë-таки для меня за ними стоит много боли, а мне её и так хватает.
Ещё я убрала со стола у маминой кровати маникюрные ножнички. Они у меня тоже с историей. Мой папа любил тащить с улицы домой всякое строительно-деревянно-железное. Ножнички он нашёл на лугу, когда собирал там с мамой травы. Они были, не в пример нынешним маникюрным, крепкими, надёжными, им поддавались не только изящные девичьи ноготки, но и задубелые ногти пожилых людей. На одной стороне лезвия ножниц была пилочка.
У нас дома были ножнички, но родители как-то быстро перешли на эти, найденные, стали пользоваться только ими. Когда папа и мама уже не смогли стричь ногти сами - это стала делать им я, теми крепкими ножничками.
Когда мама слегла, ножнички стали у меня универсальными. Я не только стригла ими маме ноготки, но и открывала пробки на пузырьках с лекарствами, отрезала пластыри, бинты, набирать лезвием порошок из пузырька.
А поскольку это приходилось делать ежедневно, то ножнички из швейной коробки в шифоньере перекочевали на постоянное место жительство на стол у маминой кровати - чтобы мне не доставать их каждый раз из шкафа.
Они тоже стали моей святыней. Они - то, что связано с тем временем, когда мама была, они у меня прочно ассоциируются с мамой. Мне было непросто убрать их со стола, вернуть в коробку в шкаф. Я привыкла, что ножнички всегда лежат на столе, ждут, когда я начну туалет мамы. Убрать их - для меня значило: закрывать и закрывать прежнюю жизнь, уменьшать и уменьшать вещественное, осязаемое пребывание мамы в этом мире.
Я рассказала выше про коробку памяти... Когда-то давно, ещё при жизни мамы, я писала о таком приёме. И мне тогда многие ответили, что у них есть такие коробки. Но я для себя решила, что мне коробка не нужна, я не чувствую потребности создавать такой сундучок памяти. Для меня такой коробкой является вся квартира, улица, город, время.
Я еду по городу - и вижу аптеку, где покупала маме жёлтый порошок. Я беру бутылку с окна - идти за молоком - и вижу рядом мамин стакан, из которого она много лет пила. Я лезу в шифоньер за пододеяльником - и вижу мамин свитер, в котором я возила её в больницы. На кухонном столе у меня стоит нога от блендера: и блендер - это тоже память о маме, потому что я пробивала ей всю пищу, и мама с удовольствием ела мягкое. Вот и выходит, что моя шкатулка памяти - это моя голова.
