1974, Бурятская АССР
После второго курса обучения в политических училищах проходила наша месячная стажировка в должности командиров взводов. Не какая-нибудь практика, как в гражданских ВУЗах, а именно – «стажировка в войсках»! Или сокращенно – «стаж». Время, наполненное событиями, которые по какой-то, не до конца понятной, логике, остались в памяти под грифом «хранить бессрочно».
1974 год, Забайкалье, станция Дивизионная, жара, июнь…
* * *
Сегодня суббота, а это значит – в полковом клубе будут танцы. Мы, конечно, старательно делаем вид, что это нас абсолютно не интересует. Но после обеда наше обмундирование тщательно выглажено, а хромовые сапоги со стоячими голенищами начищены до блеска. Чтобы скоротать время, идем прогуляться по территории жилого городка. К нашему удивлению – на улице ни души. Говорят, что человек чувствует на себе пристальный взгляд другого человека – мы же сейчас явно ощущаем отсутствие взглядов, и от этого нам немного неуютно.
– Так суббота же, все на реке! – раскрывает загадку дежурный по КПП.
Направляемся к Селенге и видим, что пологий берег вправду густо «заселен» отдыхающими компаниями. На расстеленных плащ-палатках и пледах – закуски и напитки, соответствующие дню недели. Офицеры, свободные от службы, жены, дети – все население городка здесь. Несмотря на жару, никто не купается: Селенга – река с норовом, с ее течением может не справиться и опытный пловец.
Наше появление не осталось незамеченным – это мы понимаем по уменьшению громкости женских голосов и направленным на нас оценивающим взглядам.
По закону природы молодые самцы, ощущающие повышенное внимание особей женского пола, делают все, чтобы это внимание удержать и укрепить. Павлины, например, распушают свои шикарные хвосты. Но у нас нет хвостов, что серьезно усложняет нашу задачу.
Мишка Перков находит выход. Он подходит к полузатопленной лодке, на носу которой стоит мальчишка лет десяти с удочкой.
– Пацан! Дай дяденьке половить рыбку! – нарочито громко и развязано произносит Мишка.Не смея перечить девятнадцатилетнему «дяденьке», паренек отдает ему удочку с просьбой не оборвать крючок.
– Да я с удочкой родился! – гордо заявил Мишка, и с этими словами (сильно меняудивившими) взобрался на самый нос лодки и закинул удочку.
Надо сказать, что его ладная фигура в курсантской форме и сверкающих хромачах смотрелась на носу затопленного «баркаса» эффектно, не хуже ДиКаприо на «Титанике».
Градус внимания к моему другу достиг апогея, в чем я успел ему немного позавидовать. Поплавок, подхваченный быстрым течением, летел слева направо и вдруг резко нырнул под воду. Весь «зрительный зал», включая галерку, замер…
Может, все-таки Мишка и родился с удочкой, но пользоваться ею не научился. Он рванул снасть с силой, рассчитанной на ловлю небольшой подводной лодки. Далее немало сил было потрачено им на то, чтобы устоять на носу лодки. Наконец он обрел равновесие и замер с поднятой вверх удочкой, а вокруг его головы на леске крутилось нечто бесформенное… В наступившей тишине раздался голос мальчика:
– Ой, дяденька, вы гальдон поймали!!
Да, да! Именно так – и не иначе – воскликнул юный владелец удочки! И воскликнул с таким неподдельным удивлением и восторгом, да так громко, что даже те, кто находился в отдалении, поняли, что на крючке моего друга болтается не первой свежести презерватив. Мощный хлопок смеха поднял в воздух дремавших на деревьях птиц. Смеялись офицеры, свободные от службы, смеялись дети, включая младенцев. Но особенно издевательски звучал смех женщин – по крайней мере, так казалось моему другу. Смеюсь и я, хотя и понимаю полную безнравственность своего поведения в столь драматической ситуации, но ровным счетом ничего поделать с собой не могу. Да что там – смеюсь! В конвульсиях я падаю на дно полузатопленной лодки в лужу из тины и рыбьей чешуи. Никогда не думал, что смех требует столько энергетических затрат!
Через несколько минут поднимаюсь в безнадежно измазанном буро-зеленой жижей обмундировании, опустошенный и обессиленный. Меня бьет озноб и невыносимо болят мышцы брюшного пресса. Так в жизни я больше никогда не смеялся… Прости, брат!
Неплохо изучив за два года Мишку, я хорошо знал, что самолюбие и главная болевая точка у него находятся в одном месте.
Он поворачивается ко мне и каким-то чужим голосом произносит: – Поклянись, что никому в училище об этом не расскажешь!
Я клянусь.
– Дай честное офицерское слово, – настаивает Мишка.
Даю.
– Дай честное партийное, – полушепотом, чуть слышно произносит мой приятель.– Землю не надо есть? – пытаюсь отшутиться я.
Он бросает на меня такой недвусмысленный взгляд, что я тут же понимаю полную неуместность моей неуклюжей шутки и уступаю просьбе приятеля…
Мое обмундирование требует стирки, и это единогласно принимается в качестве причины того, что о походе на танцы сегодня не может быть и речи. На занятиях по философии мы уже проходили категории «повод» и «причина». И мы со знанием дела молчим вслух о том, что истинной причиной отказа от сегодняшнего похода в клуб является возможность встретиться там со свидетелями Мишкиного бенефиса на берегу Селенги…
Два года я был верен данному слову и хранил молчание, пока Мишка на каком-то застолье сам не рассказал о своем рыбацком трофее.
