Забавы XVIII века
Б.Григорьев
Источник: статья В.О.Михневича «Черты быта и нравов XVIII века», опубликованная в журнале «Исторический вестник» том LXXIII за 1898 год.
Обозначенная в заголовке тема, возможно, покажется некоторым нашим читателям несколько прихотливой, отражающей взгляды автора и его желание позабавить их «жареными фактами» нашей истории. На самом деле описанные В.О.Михневичем черты быта и нравов 300-летней давности имеют, по нашему мнению, самое непосредственное отношений к текущему моменту. Читателю предоставляется возможность сравнить нынешнее общество с обществом т.н. галантного века и сделать какие-то выводы, например, о том, как далеко ушли мы в нравственном отношении от наших предков.
Пётр I был большим аматёром по части всяких раритетов: монстров, уродцев и пр.
Особую слабость царь испытывал к великанам и приказывал искать их по всей земле русской (и не только русской) и привозить их в Петербург – вероятно, для украшения новой столицы. Естественно, жителями столицы их делали отнюдь не по своей воле.
В одну из своих поездок за границу он «ангажировал» известного во всей Франции великана Буржуа, чучело и скелет которого, по утверждению Михневича, в 1898 году находилось в Кунсткамере. (Находятся ли там эти «раритеты» и поныне, любопытный читатель может проверить сам, посетив нашу культурную столицу).
Рост великана с говорящей фамилией достигал 3 аршин и 3 вершков, то есть примерно 2 м 27 см. Но Буржуа поражал не только своим ростом, но и своей безобразной толщиной, непропорциональностью головы, рук и туловища и чудовищным обжорством. Во Франции он содержал себя показом за деньги. Пётр нашёл его в г. Кале, и царь настолько был убедителен в своём приглашении, что Буржуа согласился переместить своё тело в Россию. Царь назначил ему годовое содержание в размере 600 рублей (по другим данным – в 2 раза меньше), матери его – приличную пенсию и подарил в Петербурге дом, которых в столице было не так уж и много.
Страсть к великанам объяснялась не только любопытством, но и любовью к звонкому металлу – великаны были одной из статей экспорта-импорта. Прусский король Фридрих-Вильгельм (1688-1740) был помешан на высокорослых солдатах, из которых он правдами и в основном неправдами укомплектовал целый батальон своей гвардии. Мы уже рассказали об этом в материале от 16 августа, а пока продолжим рассказ о Буржуа.
Наш царь-реформатор был человек практичный.
Как пишет в своём знаменитом дневнике голштинец Ф.В.Бергхольц (1699-1765 или 1771), Пётр I не поскупился на содержание великана только из-за того, что решил его использовать для вывода… особой породы рослых людей, а потому первое, что сделал царь, когда привёз Буржуа в свой «парадиз», он познакомил Буржуа с одной высокорослой чухонкой с перспективой на их брак. Но брак, извините, должен был состояться не ранее, чем царь убедится, что парочка могла иметь детей. В противном случае чухонка досталась бы в жёны какому-нибудь петровскому красавцу-гвардейцу.
Чухонка родила ему двух дочерей и сына. Удовлетворяли ли дети задумкам царя, науке неизвестно, потому что царь скоро умер, а вслед за ним спился и Буржуа.
Заинтересовалась великанами и Анна Иоанновна – вероятно, наскучило ей палить из ружья по воронам и галкам, вот и приказала 19 ноября 1731 года изготовить генералу И.Б.Вейсбаху (1655-1735) указ, дабы он учинил обмер великанов и «выбрал из армейских и ландмилицких полков…великорослых человек с 15 или 16, которых прислать в Москву без замедления». Вообще то наблюдение и учёт «великорослых» солдат в русской армии вёлся и без указа императрицы, это входило в круг обязанностей военной коллегии. Анна Иоанновна особо подчеркнула, что при определении роста великана следовало руководствоваться мерой, определённой в прусской армии – ведь немцы были в этом деле большие доки!
Иоханн Бернхард Вейсбах, командовавший войсками на Украине, с выполнением высочайшего указа не торопился и послал свой ответ в военную коллегию лишь в марте 1732 года. Ответ оказался глубоко неудовлетворительный: Вейсбах нашёл лишь одного человека, отвечавшего прусским стандартам – это был капрал Пересечкин. Кабинет не поверил генералу, что в русской армии перевелись великаны (что, впрочем, отчасти было возможно, если принять во внимание, что многие наши великаны были перепроданы в прусскую армию), и повторил Вейсбаху прежний указ, правда, с оговоркой, что при отборе людей можно было отойти от прусской мерки в сторону уменьшения. А прибывший в Петербург Пересечкин не удовлетворил императрицу и её кабинет, потому что капрал был из шляхетства, т.е. из дворян, а это было не желательно.
Но Вейсбах по неизвестным причинам «замылил» и второй указ, так что императрица решила обратиться к гетману Д.П.Апостолу (1654-1734) и к другим генералам. Не доверяя местным начальникам, сочли за благо послать в командировку благонадёжных и уполномоченных сыщиков: капитана Ливена (в Москву и на Украину) и подпоручика Аргамакова (в Сибирь). Как только Ливен прибыл в Украину, великаны тотчас же появились и в превышающем запрос количестве, так что 29 июня 1732 года Вейсбах отрапортовал о направлении в Петербург 16 великанов. Данила Павлович тоже отписал императрице, что занялся поиском нужных людей.
Однако отправка великанов в столицу затянулась до глубокой осени. Активность Ливена в Петербурге заметили и повысили его в звании до секунд-майора. Как действовал в Сибири Аргамаков, сведений не сохранилось, как и осталось неизвестным, получила ли Анна Иоанновна требуемых великанов или они остались по местам своей службы. Может быть, она, получив какого-нибудь монстра или белую ворону, перестала интересоваться великанами. Пути наших императриц были неисповедимы.
Кстати Анна Иоанновна оставила по себе след и вполне реальными делами.
Она решилась установить ценз грамотности офицеров в армии. В её правление грамотность продолжала оставаться уделом небольшого числа дворян, регулярных школ в России практически не было, а как шло обучение дворянских недорослей, нам ярко и доходчиво объяснил Д.И.Фонвизин в своей бессмертной комедии. 17 ноября 1731 года в кабинете был зачитан доклад военной коллегии «о непроизводстве в секунд-майоры безграмотных капитанов». Министры были в смятении: а был ли на этот счёт указ по армии? Хорошенькое дельце: министры не знают, был ли указ или нет!
Указа и правда не оказалось, но представление военной коллегии возымело силу, потому что 23 ноября императрица подписала указ, чтобы «безграмотных солдат в унтер, а из унтер – в офицеры не производить». Указ не имел обратной силы, так что повышенные прежде в звании безграмотные солдаты новых званий не лишались. Одновременно с этими указами был издан ещё один, по которому шляхетских недорослей начали записывать в кадетский корпус. Время безграмотных Митрофанов заканчивалось.
О «митрофанушкинских страданиях» наш следующий рассказ.
Страдательной фигурой в нём явится молодой князь Алексей Иванович Крапоткин.
Будучи совсем безграмотным, Алёша дослужился в гвардии до звания капрала и решил уйти в отставку, удалившись в своё сельце Морковское. Князь не был тщеславен и к чинам и власти не стремился. Но на его беду в соседней деревне проживала тёща столичного барина Г.А.Петрово-Соловово (1703-1743). И Григорий Александрович, в противоположность молодому Крапоткину, мнил о себе значительно выше, чем был на самом деле. Своё камер-юнкерство при дворе царевны Елизаветы Петровны он выдавал в родной Владимирской губернии за гоф-маршальство и даже подписывался этим титулом.
У Крапоткина, как водится, с тёщей (имя и фамилия её до нас не дошли) возникли недоразумения из-за смежной землицы. Ссору начали крестьяне, а потом в их споры вмешался Алексей Иванович. Русский крестьянин из-за землицы готов на всё - даже на драки и поножовщину. Тёща, как все женщины, была слабой и беззащитной и обратилась за помощью к зятю, и тот немедленно явился на театр военных действий. Мнимый гоф-маршал решил отомстить обидчику тёщ по-свойски, т.е. хитро и коварно.
29 августа 1729 года Крапоткин получил от Петрово-Соловово цидулю, любезно сообщавшую, что автор её имеет нужду обсудить с соседом некоторые вопросы, и приглашавшую его к себе в гости в деревню Фелисово. Крапоткин счёл это приглашение за честь – всё-таки сосед был гоф-маршал, а не какой-то там капрал - и со спокойной совестью отправился в Фирсово. «Гоф-маршал», щадя нервы своей любимой тёщи, перенёс свидание с соседом в с. Кузьминое, находившееся на пути в Фелисово.
«Гоф-маршалу» ассистировали приятель, подпоручик Семёновского полка Гаврило Дубасов и несколько верховых гайдуков. Григорий Александрович учтиво пригласил Алексея Ивановича в свою коляску и начал разговор:
- Спесив, ты князь, Я к тебе посылал письмо, чтобы ты был ко мне ещё вчера, а ты не пожаловал.
Приехали в Кузьминое и сели трапезничать. Выпив и закусив, Петрово-Соловово вызвал своих крестьян, которые начали обвинять Крапоткина в побоях и употреблении ножа для порчи их кафтанов. Алексей Иванович пытался оправдаться, но всё было напрасно. Из поданной им потом челобитной, следовало, что гоф-маршал стал бить его по щекам, а потом на него набросился и подпоручик Дубасов с крестьянами, и «отдубасили» бедного отставного капрала по всем правилам «суда по-свойски», т.е. избили до бесчувствия. Потом его полумёртвого вытащили во двор и битие продолжили.
Челобитную Крапоткин подал в Москве самому императору-отроку Петру II, который лично осматривал следы побоев на теле челобитчика. Участие в деле потерпевшего принял и барон А.И.Остерман, воспитатель царя-отрока, и челобитной Крапоткина дали ход. 8 сентября 1729 года дело Крапоткина внимательно рассмотрел совет[1], вплоть до изучения следов побоев на теле потерпевшего, тем более что Остерман доложил членам совета, что сам Пётр II не погнушался сделать это. Совет принял решение сыскать обидчика, допросить его и других свидетелей, и если сведения подтвердятся, то держать его «за караулом», «а буде запрётся, то отдать на поруки до съезду министерскаго», т.е. до следующего заседания совета.
Для сыска был назначен сержант Преображенского полка Афанасий Верёвкин. 9 сентября он явился к обер-гофмейстеру двора Елизаветы Петровны С.Г.Нарышкину (1683-1747) с требование о «присылке» её камер-юнкера Петрово-Соловово. Камер-юнкера на месте не оказалось, и начальство, узнав о том, что Верёвкина послал сам А.И.Остерман, засуетилось и начало искать своего подчинённого, но тот в Москве нигде найден не был, и был послан нарочный в деревню Григория Александровича.
Барон Остерман таким положением удовлетворён не был, и вскоре по его приказу во Владимирскую губернию полетел высочайший приказ о сыске исчезнувшего Петрово-Соловово и о присылке в Москву свидетелей по делу Крапоткина. Владимирское начальство «взяло под козырёк» и отправило в деревни Петрово-Соловово подьячих с солдатами, дабы взять на «цугундер» указанных лиц, но видно шум поднялся большой, и часть участников избиения капрала с перепугу «от взятия укрылись». Впрочем камер-юнкер и подпоручик Дубасов предпочли сами явиться в совет для дачи показаний.
Камер-юнкер вину свою признал, но пытался умалить жестокость избиения соседа, утверждая, что тот якобы на его письмо приехать для любовного разрешения земельного спора не захотел, а потом приехал без всякой просьбы. Поэтому он и посадил его в Коляску и отвёз в свою деревню, где бил Крапоткина, поскольку он был не зван. Дубасов, выдавая себя за подпоручика, по документам оказался всего лишь фендриком, показания Петрово подтвердил, но своё участие в избиении отрицал и даже якобы заступался за Крапоткина, уговаривая Петрово не бить соседа. Притянутый к делу поп Пётр из села Муромского заявил, что исповедовавшийся у него Крапоткин точно находился «в тяжкой болезни» от побоев.
Итак, дело разъяснилось, но решение своё по нему совет почему-то стал тянуть целых два месяца. 2 декабря 1729 года совет издал постановление, согласно которому Петрово-Соловово «надлежало…учинить жестокое наказание – бить кнутом по торгам и скинуть в тюрьму на месяц, да на нём же доправить бесчестье и увечье», но Пётр II проявил милосердие и приказал бить виновного на площади батогами, а за увечье и бесчестие – отобрать у него из деревни до 20-30 дворов и отдать их в вечное пользование Крапоткину.
Замечательно, пишет Михневич, что постановление совета подписали граф Головкин, князь Василий Долгорукий и князь Дмитрий Голицын. А подписи барона А.И.Остермана под ним не оказалось. Хитрый барон остался верен своей политике нигде не светиться и по возможности ни в чём не участвовать. Петрово-Соловово, чтобы избежать наказания батогами, осталось только попытаться решить дело с Крапоткиным полюбовно и ублаготворить потерпевшего, и он в этом преуспел. Почву он нашёл не в благородном великодушии и христианском милосердии капрала, с горечью констатирует Михневич, а в пошлом его корыстолюбии.
В 20-х числах декабря от Крапоткина и Петрово-Соловово в совет поступила общая челобитная о примирении. И тут является снова барон, д.т.с. и кавалер А.И.Остерман и, как ни в чём небывало, 31 декабря подписывает указ об освобождении Петрово-Соловово из-под стражи и о возвращении ему шпаги. Правосудие восторжествовало!
Михневич пишет, как один губернатор отдал распоряжение по своей губернии не принимать ходатайства и просьбы от жён чиновников. Дискриминация? Отнюдь нет, здравый шаг. Дело в том, что сами чиновники в некоторых случаях используют своих жён в качестве ходатаев для удовлетворения своих желаний в расчёте, что начальство не устоит перед обаянием приятных во всех отношениях дам.
Традицию прятаться за жёнами, вероятно, ввёл генерал-лейтенант граф Оттон-Густав Дуглас (Дуклас), бывший адъютант фельдмаршала Реншильда, взятый в плен при Полтавской битве и принятый Петром на русскую службу. Его супруга Хелен (Елена) в конце 1731 года сочинила большую цидулу на имя Анны Иоанновны «о непосылке мужа в Персию или о даче в Лифляндии на аренду имения». Да, вопрос она поставила именно так: либо не командируйте мужа в Персию, либо дайте мне имение, поскольку она, бедная генеральша (!), в случае отсутствия мужа не сможет прокормить себя и детей.
Такого наивного хамства императрица не потерпела и генерал-лейтенанта от похода не освободила, но всё-таки она тоже была женщиной и ко второй части просьбы Хелен Дуглас отнеслась с пониманием: в декабре 1731 года она издала указ о предоставлении супругам Дугласам в аренду имения в Лифляндии площадью в 23 гака, т.е. примерно 170-180 гектар.
[1] Михневич пишет просто «совет», но под этим названием, вероятно, следовало понимать Верховный тайный совет, высший совещательный орган при императоре, учреждённый Екатериной I в 1726 г.
