В российской женской поэзии первой половины ХХ века двумя недосягаемыми вершинами стоят Марина Цветаева и Анна Ахматова. Притом Цветаева настаивала на том, что она не поэтесса, а женщина-поэт (это к сведению любительниц феминитивов — разнообразных авторок, блогерок, комментаторок и прочих подобных).
Богемная публика 1910-х годов смеялась над анекдотом из одной фразы: "Ахматова снова попыталась повеситься, но верёвка снова не выдержала".
Цветаева не манерничала, не жеманилась и не играла мелодрам на публику, в отличие от коллеги. Но из них двоих повесилась как раз она.
Так получилось, что на Дзене у меня собраны несколько публикаций о Марине Цветаевой.
Вот о пожеланиях современных школьников убрать её стихи из школьной программы.
Вот о готовности Цветаевой сгореть в огне собственных стихов.
Вот об отношении Цветаевой к самоубийству Маяковского.
Вот о впечатлениях от продолжительной эмиграции и некоторых причинах возвращения в Россию из Франции.
Вот о последнем тексте, который она написала за пять дней до самоубийства.
Вот о последней загородной поездке с сыном, Георгием Эфроном, накануне войны...
...а вот запись из дневника самого Георгия от 14 августа 1941 года, сделанная меньше чем за три недели до самоубийства матери:
Теперь-то мать начинает осознавать отрицательные последствия своего безумия, заключающегося в том, что мы уехали почти без предварительной подготовки. А именно:
1) она не взяла официального документа о том, что она эвакуируется из Москвы;
2) у неё всего 600 рублей;
3) она взяла очень мало вещей на продажу, что нам могло бы принести немало денег.
Мать начинает понимать весь идиотизм, глупость и сумасшествие всей этой её затеи. Я с огромным трудом достал хлеба в Горьком — эвакуированные должны иметь соответствующую бумагу. Все, кто едет с нами, её имеют. Самая большая разница между нами и остальными членами эшелона Литфонда в том, что у них с собой много денег, у нас же очень мало. Мы вынуждены есть одну порцию супа на двоих.
По приезде в Елабугу ситуация продолжала ухудшаться.
Спустя полторы недели после дневниковых откровений сына Цветаева безуспешно просила принять её на работу посудомойкой в столовую Литфонда...
...и ещё через пять дней нашла, видимо, единственный возможный для себя выход из сложившегося положения.
Не сыну и тем более не читателям её судить.
