Глава 16
Выходим из коротенького коридора, ведущего от лифта к вертолётной площадке. Ветер, когда открываем дверь, пытается вырвать её из наших рук и унести прочь. Хорошо, есть мощный стопор, он не позволит этого сделать. Тогда непогода, словно обиженная этим, срывает злость на нас: ливень хлещет в лица, потоки воздуха ударяют. Но уже слышен шум лопастей подлетающей винтокрылой машины, и отступать мы с Катей не намерены.
Сверху нас ослепляет луч мощного прожектора. Покачиваясь от порывов ветра, вертолёт уверенно опускается на площадку. Ждём несколько секунд, потом бежим к нему, низко пригнувшись, чтобы не угодить под лопасти.
– Пульс есть? – первое, что спрашиваю коллегу из вертолёта.
– Нет, и дыхания тоже нет, – отвечает он. – Мальчик в коме.
– Сколько он пробыл в воде?
– Его нашли в полутора километрах от того места, где упал в воду.
– Как его сердце? – задаю новый вопрос и получаю такой же безрадостный ответ:
– Весь полёт не билось.
Что ж, мы постараемся. Не знаю, получится ли, но теперь об этом думать не стану. Забираем мальчика и спешим в наше отделение.
– Два больших катетера, подогрейте физраствор и снимите воротник, – отдаю распоряжения, когда оказываемся в смотровой. – Будем его греть. Это сейчас важнее всего.
– Вот трубка, – протягивает мне Катя.
– Он посинел, – замечает Рафаэль, пришедший на помощь, но больше для того, чтобы учиться.
– Отсос! – командую.
– Пульса нет, – качает головой Скворцова. – Асистолия на мониторе.
– Юрочка, сыночек, очнись! – в палату пытается войти мать мальчика, но стоящий позади муж удерживает её. Правильно: здесь ей точно делать нечего. Прошу Рафаэля закрыть дверь и проследить, чтобы эти двое сюда больше не лезли. Но мужчина упрямится, и ординатору приходится оставить дверь приоткрытой. Он делает мне вопросительный знак, и я киваю в ответ. Мол, пусть смотрят, но не входят.
Поворачиваю голову пострадавшего на бок, у него изо рта начинает литься мутная жижа.
– Господи, что это? – удивляется Рафаэль.
– Речная вода. Связки перекрыты. Оптоволоконный ларингоскоп. Подготовьте шею к ларинготомии.
– Не могу попасть в вену, – сообщает Катя.
– Два реанимационных набора, – произношу это и краем глаза замечаю, как приоткрылась дверь в соседнее помещение. Оттуда выглядывает брат Юры, Данила. Смотрит тревожными глазами.
– Даня, вернись к себе. Я скоро приду, – говорю, но мальчик остаётся. Он смотрит на брата.
– Ты слышал, что тебе доктор сказала?! – орёт через смотровую, тоже его заметив, отчим. – Быстро пошёл отсюда!
– И вы тоже, – произношу громко, чтобы мужчина слышал.
– Чего? – недовольно спрашивает он, насупливая брови.
– Вон отсюда! – не выдерживаю и бросаю ему.
Возмущённый, он скрывается в коридоре вместе с женой.
– Раствор пошёл, – сообщает Катя.
– Два миллиграмма атропина и один адреналина в трубку. Температура приточного воздуха?
– 40 градусов.
– Увеличьте объём воздуха вдвое при ста процентах кислорода.
– Пульса и давления нет, – говорит Скворцова.
– Грейте его, – продолжаю бороться за спасение мальчика. – Нам нужно освободить мочевой пузырь. Мы его спасём, – добавляю вдруг спустя пару секунд. У меня это получается как-то слишком уверенно, и не знаю, почему это сказала и для кого. Вероятно, прежде всего для самой себя.
– Закрыть дверь? – тихо спрашивает Рафаэль, когда замечает, что Данила подглядывает.
– Нет. Пусть смотрит, – отвечаю, продолжая делать непрямой массаж сердца. Впредь ему станет наукой: чтобы понимал свою ответственность за жизнь младшего брата. «Если, конечно, она будет, эта жизнь», – витает мысль. – Гоняйте раствор по кругу и давайте больше воздуха.
– Сердце заработало! – Рафаэль смотрит на кардиомонитор большими глазами.
– Что? – уточняю.
Ординатор надевает стетоскоп, вслушивается.
– Слабый ритм, – сообщает наконец.
– Хорошо, – замечаю. – Заряд на 60.
– Сердце пока работает, – говорит Катя. – Может, не надо?
– Остановится, – уверяю её. – Заряд!
– Лёгкие чистые, – замечает Рафаэль, продолжая слушать.
– Давай, Юра, давай! – пытаюсь приободрить мальчика, хотя и знаю, что слышать он меня не может.
Кардиомонитор снова начинает пищать.
– Тахикардия! – сообщает Катя.
– Начали. Руки! – и, приложив электроды к телу ребёнка, нажимаю кнопку, заставляя его приподняться.
– Сложный ритм.
– Заряд на 120. Проверьте пульс. Руки!
– Есть! Нормальный синус, – улыбается Катя, переводя взгляд с кардиомонитора на меня.
– Слава Богу, – выдыхаю. Смотрю на Данилу и показываю ему большой палец. Мол, всё будет хорошо с твоим братиком! – Иглу в бедренную артерию. Полный анализ крови и капельницу. Ангеокатетер.
– А потом? – интересуется Рафаэль.
– Потом посмотрим. Скальпель.
Наши старания не проходят даром. Юру буквально за руку удаётся вытащить с того света. Но дальнейший день не приносит облегчения и даже получасовой передышки. Ко мне подходит Дина Хворова и сообщает, что поступила Анфиса Павловна Дворжецкая.
– Стоп. Не поняла? Как это «поступила»? Опять? Она ведь лежит у нас.
То, что рассказывает администратор, заставляет одновременно удивиться и разгневаться. Оказывается, после разговора с Изабеллой Арнольдовной её золовка через пару часов твёрдо решила… вернуться домой! То ли поссорились старушки (учитывая, какой Народная артистка СССР бывает резкой на язык, неудивительно), то ли Дворжецкая решила, что поставленный ей диагноз – сущая ерунда, лечиться можно амбулаторно или даже дома, но факт остаётся фактом. Дождалась, когда останется в палате одна, собралась, и только её и видели!
– Ну, а теперь-то что с ней случилось?! – ускоряю рассказ Дины.
– Она там, на улице, в машине.
– В «Скорой»?
– Нет, в своей.
– Чего?
Одно невероятное открытие за другим! Спешу на улицу. Боже, в третий раз за сегодня промокать! Ливень продолжает полоскать Санкт-Петербург, словно кто-то очень могущественный наверху признал этот город недостаточно чистым и решил промыть его сверху донизу. Если так будет продолжаться ещё пару дней, некоторые улицы превратятся в каналы, а Северная столица – в Венецию.
Выхожу на улицу, неподалёку от входа стоит «Ауди». Заметив меня, оттуда выбегает мужчина в деловом костюме. Несмотря на ливень, приближается.
– Добрый вечер! Анфиса Павловна там, на заднем сиденье!
– А вы кто? – щурясь от бьющих в лицо капель воды, спрашиваю его.
– Личный водитель.
«Неплохо так себе живёт госпожа Дворжецкая, даже не знала», – думаю и спешу к автомобилю. Открываю заднюю дверцу и обнаруживаю внутри то ли заплаканную, то ли облитую дождём Анфису Павловну.
– Что с вами случилось?
– Боже, Эллина, мне так больно, – стонет старушка.
– Я знаю. Лежите спокойно, – когда трогаю её ногу, Дворжецкая вскрикивает.
– Она упала? – интересуется, заглядывая из-за моей спины, Маша.
– Не знаю. Правая нога вывернута.
– Я сломала бедро, – горестно признаётся Анфиса Павловна.
– Думаю, да. Что у вас с головой, – приближаюсь, чтобы понять: правая сторона у старушки залита кровью.
– Я поехала домой. Я не знала, что рана такая большая, вот и упала. В подъезде.
– Вы попали в аварию?
– Я нет. Ливень, я ничего не видела. Сбила собаку.
– Где вы ехали?
– По радио обещали, что не будет дождя, что будет солнце.
Пока везём Дворжецкую в отделение, ясность в её путанный рассказ вносит водитель. Оказывается, Анфиса Павловна, несмотря на преклонный возраст, до сих пор любит сама водить машину. Вот эту самую, дорогую «Ауди», подаренную ей, что самое интересное, одним из горячих поклонников Изабеллы Арнольдовны. В своё время она крепко с ним повздорила, и пожилой мужчина искал способ, как снова вернуть расположение великой актрисы. Не придумал ничего лучше, как действовать через её золовку. Правда, он тогда понятия не имел, что старушки уже много лет, а точнее с 1963 года, с 10-летия со дня смерти Сталина. Пребывая в неведении, подарил Анфисе Павловне эту машину и даже оплатил работу персонального водителя аж на пять лет вперёд.
Потом узнал, конечно, что между дамами чёрная кошка пробежала. Но оказался джентльменом и подарок свой не забрал. Анфиса Павловна в долгу не осталась: едва помирилась с Копельсон-Дворжецкой, как тут же уговорила её простить поклонника, что та и сделала. Анфиса же Павловна начала потихоньку ездить сама. Вспоминать молодость. И вот, под впечатлением от неутешительного прогноза, решила снова покататься. Вдруг последний раз? Села за руль и рванула в ливень.
Состояние Дворжецкой удаётся облегчить. Но не настолько, чтобы она снова почувствовала себя хорошо. Потому на просьбу оценить боль от одного до десяти говорит просто:
– Болит.
– Дайте ей ещё четыре кубика обезболивающего, – говорю Сауле, которая в этот момент аккуратно зашивает рану на голове старушки.
– Тогда я буду следить за сердцем, – соглашается медсестра.
– Верно. Вы, Анфиса Павловна, сломали бедро. Вколоченный перелом шейки бедра.
– По-русски, Эллина, – слабо улыбается пациентка.
– Нужно более сложное сканирование, чтобы решить, нужна ли вам операция, – поясняю.
– Надо было послушать вас и остаться в клинике. Простите.
– Анфиса Павловна… мне только что сообщили. Вы сбили не только собаку. Вы сбили человека. Девушку. Мне об этом сообщили несколько минут назад по телефону. В темноте пострадавшую случайно обнаружили и везут к нам.
Глаза старушки расширяются и потом наполняются слезами.
– Она жива, мы лечим её. Я позвонила знакомому адвокату, Ларисе Октябриевне Красновой, – сообщаю.
– Я… сбила девушку? – повторяет старушка.
– Да, – подтверждаю со вздохом.
– Я уехала оттуда. Господи…
– Вы не знали.
– Надо было проверить.
– Анфиса Павловна, вы растерялись. Там же ничего не видно. Скоро вас отвезут на сканирование.
Вижу, как через приоткрытую дверь Рафаэль подаёт мне знак.
– Мне пора, – говорю Дворжецкой.
Она испуганно спрашивает:
– Что такое? Что случилось?
– Всё хорошо. Отдыхайте. Я скоро приду, – и спешу в коридор.
– Нужно срочно заняться той девушкой, которую сбила машина, – говорит ординатор. – Доктор Званцева вас уже ждёт.
– Вы ударились головой? Сознание теряли? – первое, что спрашиваю пострадавшую.
– Не знаю. Я помню, как увидела Тимку, лежащего на тротуаре.
– Тимка – кто это?
– Мой пёс.
– Давление 100 на 40, – сообщает Катя Скворцова.
– Он просился погулять, – слабо произносит девушка.
– Дыхание ровное. Нужна томограмма мозга, – заявляю, проверив зрачковый рефлекс.
– Кислород 94.
– Так больно? – пальпирую.
– Да, – отвечает раненая. – Мой пёс… его отвезли в ветеринарку?
– Он умер, нам сообщила «Скорая», – сообщаю ей. – Кровь на анализ, рентген спины, груди и таза. Десять миллиграммов обезболивающего.
– Показатели неважные. Сначала сделаем УЗИ, – предлагает Маша. – Какой породы был пёс?
– Терьер, – сквозь слёзы произносит девушка.
– Они лучше всех, – старается её ободрить моя подруга. – Думаю, он не мучился.
– Нет пульса в ноге, – замечаю. – Аппарат допплера.
– Через десять минут будет сканер, – сообщает Катя, позвонив уточнить.
– Ультразвук груди, – делаю пометку в карточке. Потом обращаюсь к девушке, которую зовут Евгения Симакова. – Женя, вас отвезут наверх, чтобы просканировать всё тело. Скажите медсестре, если будет нужно обезболивающее.
– Хорошо, – успокоившись, грустно отвечает девушка.
Когда её увозят, я думаю о том, что у неё может быть разрыв органа, и погибший пёс – меньшая из её проблем. Да, утрата любимца тоже травма, особенно когда видишь это своими глазами. У меня в детстве была собака, Лайка, и её переехала машина, когда мне исполнилось 10. Лайка выскочила из двора и угодила прямо под колёса. Ей раздавило таз, и я потом три дня ухаживала за несчастным животным, пока папа не предложил отвезти собаку на усыпление, чтобы там не мучилась. Мы так и сделали.
Но всё-таки с людьми всё намного сложнее и ответственнее. Анфисе Павловне придётся отвечать за её поступок. И не уверена, что хочу помогать ей избежать ответственности. Всё-таки она не бесшабашная девочка-подросток, утащившая ключи от папиной машины.
Не проходит и пяти минут, как меня опять зовут, и снова к Жене.
– Что случилось? – спрашиваю.
– Ей стало плохо в лифте, – говорит старшая медсестра.
– Боль в груди?
– Нет, давление 80 на 60.
– Не могу разглядеть связки, – ворчит Маша, пытаясь интубировать девушку. – Возможно, у неё отёк лёгких.
Делаю назначение ряда препаратов и добавляю, что необходим прямо сейчас рентген грудной клетки. Надо понять, что с Женей. Ситуация у неё сложная.
– Сердце замедляется, – сообщает Скворцова.
– Скорее… – прошу Машу.
– Я вошла.
– Ей хуже, – добавляет медсестра.
– Воздух в животе, – обнаруживаю ещё один фактор. – Попробую прочистить гортань.
Процедура несложная, и после неё сразу начинает нормализоваться давление и расти кислород.
– Дышит хорошо, – замечает Маша. – Молодец, подруга.
Облегчённо выдыхаю. Значит, не придётся Анфисе Павловне отвечать за убийство по неосторожности. Хотя это её вины не уменьшает.