Глава 15
Сразу понимаю, что нужно сделать. Решение это мне абсолютно не нравится. Но только оно может спасти роженицу, хотя сделать задуманное мной в таких условиях… кто-то потом скажет, что это «высший пилотаж», и мне давно пора переквалифицироваться в хирурги. Другие, напротив, заклеймят позором: мол, как ты могла, как у тебя только совести хватило!
Да неважно.
Надо открыть маточную артерию.
– Так, я прыгаю! Отойдите! – кричит Рафаэль здоровяку из МЧС, который по-прежнему стоит около искорёженной «Скорой». Но расстояние между нами сократил. Прежде было метров десять, теперь около пяти. Смелый парень: провода-то на крыше по-прежнему болтаются и искрят, а тот бетонный столб продавливает нашу слабую защиту, готовясь в любую секунду расплющить «неотложку» и нас вчетвером: меня, ординатора и роженицу с младенцем.
– Нет! – кричит в ответ спасатель.
– Тогда я брошу его вам! – орёт в ответ Рафаэль.
– Остановите его! – требует боец МЧС, рассчитывая на моё благоразумие. Зря. У меня оно кончилось, когда прыгнула в искорёженную «Скорую».
Я всё равно бы не успела и слова сказать: Рафаэль, оттолкнувшись обеими ногами и помогая себе правой рукой (в левой он зажал тряпочный свёрток с младенцем), прыгнул из машины. Его полёт, который в реальности занял всего секунду, мне показалось, продолжался полминуты. Время будто остановилось: так стало страшно за ординатора и новорождённого.
Нет, определённо сегодня наши ангелы-хранители в каком-то особом ударе. Рафаэль умудрился оказаться снаружи, не быть ударенным током и не упасть, хотя для этого ему пришлось сразу после приземления резко сесть на корточки, пытаясь удержать равновесие. Не хватало ещё, чтобы малыш упал в глубокую лужу. Когда ординатор собрался подняться, неподалёку раздался жуткий треск. Настолько громкий, что я невольно закрыла уши руками и посмотрела в ту сторону, но тут же ещё и закрыла глаза: меня ослепила яркая вспышка.
Всё погасло спустя несколько мгновений, и когда посмотрела туда снова, то увидела электрика, который сидел в подвесной кабине на корточках, закрывая голову руками, и трясся от ужаса. Рядом с ним, буквально в паре метров, полыхали провода и ошмётки какой-то штуки. Видимо, энергетическое оборудование. Стало понятно: провалилась ещё одна попытка всё отключить.
– Как малыш? – кричу Рафаэлю, приходя в себя.
– Я держу его!
– Увози его! Скорее!
Ординатор кивает и бежит в сторону другой «Скорой», сопровождаемой здоровяком из МЧС. Потом слышу, как «неотложка», взревев сиреной, уносится прочь. Боец возвращается. Но не доходит до места, где мы с Викой оказались в плену, как вдруг где-то рядом раздаётся сильный хлопок, и дома вокруг сразу погружаются во тьму. Хорошо, пожарная машина по-прежнему светит в нашу сторону дальним светом. От него болят уже глаза, но зато не приходится действовать наощупь.
– Что случилось? – кричу здоровяку.
Он запрашивает по рации.
– Трансформатор взорвался! Линия обесточена, – отвечает мне наконец и, улыбаясь, тут же бежит в мою сторону.
– Позовите бригаду медиков! – требую от него. Спасатель снова хватает рацию. Вскоре ко мне присоединяются ещё несколько человек. Они аккуратно вытаскивают каталку с Викой из машины.
– Поднимите ей ноги, – поясняю, что надо делать. – Включите измеритель давления.
Здоровяк пытается быть галантным, протягивает руки, чтобы помочь мне выбраться из «Скорой».
– Не надо мне помогать, я сама! – говорю ему строго. Орал всю дорогу, даже когда этого не требовалось, и больше мешал, а теперь решил компенсировать своё поведение. Не выйдет! Но попутно замечаю, что у него левая ладонь в крови. – Что с рукой? – спрашиваю на автомате.
– Заживёт, – гудит он низким голосом.
– Ей хуже! Она не дышит! – сообщает фельдшер, стоит мне подойти к каталке с Викой.
– Гортань забита! – сообщаю.
– Вы хотели её увозить, – напоминает здоровяк.
– Сначала надо открыть гортань. Надавите вот здесь. Набор для интубации!
Мне протягивают всё необходимое. Беру ларингоскоп, аккуратно ввожу.
– Прикройте её, – говорю спасателю. Он ничего лучше не придумывает, чем поднять над головой Вики свою раненую ладонь. Снова смотрю на неё и добавляю. – Я вижу сухожилие. Вам нужно к хирургу.
– Мне работать надо, – отвечает здоровяк.
– Вас заменят. Я вошла. Мешок! Пошли. Миллиграмм адреналина. Готовьте атропин, – помогаю заталкивать каталку внутрь «неотложки». Потом кричу здоровяку. – Залезайте! Быстро!
– Я в порядке, – упрямится он.
– Нет.
– Уезжайте отсюда.
Он закрывает створки двери, машина набирает скорость. Через верхнюю часть стёкол вижу, как тот самый столб, что висел над нами всё это время Дамокловым мечом, дёргается, а потом, оборвав провода, как чёрные нитки, падает на несчастную «Скорую». Раздаётся грохот, треск и скрежет, которые слышны даже с такого расстояния. Несчастная «Газель» превращается в груду металлолома. «Господи, спасибо!» – произношу мысленно, бросая взгляд на небо, с которого продолжает литься вода. Ведь если бы мы задержались там ещё несколько минут, то всё.
Когда оказываемся наконец в моём отделении, даю назначение медсёстрам и Маше, которые смотрят на меня, будто я из космоса вернулась.
– Определите её группу крови, – киваю на Вику. – Два набора плазмы. Кровь на анализ. Операционная готова?
– Вас ждут, – отвечает, но не подруга, а почему-то… Вежновец.
Мне очень хочется повторить некоторые из выражений, услышанных от полковника Бороды. Вот бы Иван Валерьевич удивился, услышав, как я виртуозно умею ругаться! Но нет, нельзя. И всё-таки понять не могу: ему что тут понадобилось?!
– Я делала кесарево, – продолжаю пояснения.
– Неужели? – ядовитенько спрашивает и.о. главврача.
– Барченкова была в истерике, когда узнала. Я сказал ей, что она ослышалась.
«Так я тебе и поверила, – думаю. – Чтобы Людмила Владимировна истерила? Да скорее ты ёжика родишь».
– У женщины кровотечение. Её не могли вытащить из «Скорой», – рассказываю, стараясь не обращать внимание на жужжание вредной мухи.
– Мы делаем кесарево посмертно, – стараясь придать своему голосу авторитетное звучание, говорит Вежновец.
– Если мы не поспешим, она умрёт, – прерываю его.
– Давление 90.
– Дальше я сам, – Вежновец встаёт передо мной, не давай пройти к лифту. – Вам надо переодеться. А то вы мокрая вся, как… – он, видимо, хочет добавить «как курица», но не решается. – Я не хочу, чтобы вы умерли от пневмонии до публичного линчевания.
– Я могла их не спасать.
– Так надёжнее. Если она выживет, вы герой. Если нет, я вас не знаю, – произносит Вежновец перед тем, как закроется дверь лифта.
Остаюсь стоять в коридоре одна. Дрожу от холода, ощущаю сильный голод, а ещё адреналин полощет нервную систему.
– Ребёнок, – произношу вслух, вспомнив о нём. Спешу на поиски. Переодеться в сухое, согреться – это всё потом. Сначала мне надо узнать, как спасённый малыш, нужна ли ему моя помощь.
– Сауле, где малыш, которого привезли с места аварии? – спрашиваю медсестру.
Она называет номер смотровой. Иду туда.
– Он розовеет, – говорит коллега. – Ждём неонатолога. Вы молодец, Эллина Родионовна.
Открываю дверь помещения, захожу внутрь. Над малышом колдует Маша. Назначает витамины и антибиотик в виде мази. Рядом наблюдает за её действиями Рафаэль. Он уже успел привести себя в порядок.
– У него неврология? – делаю вывод исходя из названия препарата.
– Движения симметричные. Лёгкие чистые, – говорит испанец.
– Кровь из пятки?
– Глюкоза в норме, пульс 120, – докладывает подруга.
Смотрю на маленького. Морщится, шевелит ручками и ножками, куксится. Посмотришь: обычный ребёнок, только сегодня родился. Если бы не вспоминать обстоятельства появления на свет.
– Вы его спасли, – произносит Рафаэль с широкой белозубой улыбкой.
– Хорошо. Кровь на электролиты, креатинин, и билирубин, – добавляю и наконец-то могу с чистой совестью уйти.
Полчаса спустя, наконец вернувшая себе облик человеческий и успев даже поесть (теперь в нашу столовую я ходить не боюсь, поскольку туда после ареста Харченко вернулась Виолетта Николаевна Смирнова. Уж не знаю, каким образом это вышло. Может, сама так решила, или Вежновец попросил. Он ведь тоже не совсем глупец, чтобы лишаться такого специалиста в период, когда клинику могут закрыть за многочисленные нарушения. Я слышала, что следователи копают очень глубоко, и нарушений отыскали немало. Столовая – лишь незначительная их часть.
Стоит подумать об этом, как снова становится тревожно. Ведь если воровали и мошенничали раньше, то может и Гранин к преступлениям оказаться причастен?
Иду проверить, как там Данила.
Катя Скворцова сообщает мне неожиданный факт: в крови мальчика обнаружен алкоголь.
– Вы там что, пили?! – вздрагиваю, слыша суровый мужской голос.
– Прости, папа, – тихо произносит Данила. – Мы коктейль купили, хотели…
– За то, что ты купил выпивку и повёл младшего брата к реке в такую погоду? – продолжает бушевать отец мальчиков.
– Да мы только попробовать…
– Я так и знал! – возмущается мужчина. – А на реку на кой чёрт попёрлись?!
– Мы просто хотели посмотреть.
– Мы?! Юрке шесть лет!
– Он сам захотел, – пытается оправдываться Данила. В его голосе слышится упрямство подростка.
– Значит, это он виноват? – не унимается отец.
– Нет, я…
– Это уж точно!
– Подождите, – останавливаю перепалку. – Я доктор Печерская. Данилу нужно перевести в другую палату, у нас поступают пострадавшие. Потом вернусь и расскажу, как он, – обращаюсь к матери мальчиков, которая всё это время молчала.
– Прости, мам, – поворачивается к ней Данила.
– Спасатели не сообщили вам о Юре? – спрашивает она меня с надеждой.
– Нет, его пока ищут.
Увозим Данилу. Отпускаю коллег, поскольку тут процедура простая, могу и одна справиться. Да и шум, гам, разговоры и крики порядком утомили.
– Я наложу швы, ты ничего не почувствуешь, – сообщаю мальчику. – Как ты?
Мальчик молчит.
– Я здесь повидала разных отцов. Они расстроены, когда их дети ранены или не могут найтись. И иногда они говорят лишнее.
– Он мне не отец, а отчим, – ворчит мальчик. По глазам и лицу вижу: на весь свет обижен. Но больше всего – на самого себя. – Это Юрка ему родной сын.
– А ты, значит…
– Обуза, – добавляет Данила невесёлым голосом.
– Принесли? – в палату входит мама мальчиков.
– Что?
– Вы сказали, что ждёте результаты рентгена.
– Ах, да. Лёгкие расширились, трубка вошла хорошо. Я накладываю швы, – поясняю женщине свои действия.
– Мама…
– Он в порядке? – игнорируя обращение сына, спрашивает она меня.
– Пока да. За ним нужно понаблюдать.
– Мам, прости.
– Не нужно было туда ходить, – наконец снисходит она до общения с сыном.
– Я знаю, – вздыхает Данила.
– Если ты знаешь, то зачем вы туда пошли? – начинает она злиться. – Голова у тебя на плечах или что?
– Вместо него должен был утонуть я! – заявляет мальчик.
– Да, – сузив глаза, бросает ему мать в лицо тяжёлые и несправедливые слова. – Но утонул не ты, а Юрочка.
– Послушайте! – прерываю её. – Нам надо поговорить, – и вывожу из палаты. По лицу Данилы видно, как глубоко его задела та фраза матери. В самое сердце, и мальчишка почти готов расплакаться, но сдерживается изо всех сил.
Отвожу женщину в другое, пустующее пока помещения и спрашиваю строго:
– Что вы делаете?!
– Моего сына не могут найти!
– А другому вашему сыну нужна ваша поддержка и любовь.
– Это не ваше дело!
– Вы хотите, чтобы он винил себя? Он уже себя винит. Хотите, чтобы Данила страдал? Он уже страдает. Хотите, чтобы он ненавидел себя?
Дверь резко распахивается. Внутрь вбегает глава семьи:
– Они его нашли!
– Что? – спрашиваю, чуть ошалев от такой внезапности.
– Его вынесло на берег!
– Он жив? – побледнев, спрашивает мать.
– Не знаю, его везут сюда.
Быстро набрасываю ещё одну антидождевую накидку. Прошлая так и осталась на месте аварии, будучи порвана и позабыта. Да и эта не спасёт, поскольку мне снова предстоит подняться на крышу, где весь день бушует ураган. Рядом со мной в лифте едет Катя Скворцова.
– Дети слушают своих родителей, – рассуждает она, вспоминая отношения в семье Данилы. – Если им говорят, что они нет никто и звать никак, они так о себе и думают.
– Какая температура воды? – перевожу тему разговора.
– Градусов пять.
– Надеюсь, что холоднее, – отвечаю задумчиво. Так у мальчика больше шансов выжить.