Глава 17
– Перелом без смешения или с незначительным. Вероятно, первого типа. Идёт от большого до малого вертела, – докладывает мне врач кабинета МРТ, когда прихожу к нему во время обследования Анфисы Павловны. Я чувствую особенную ответственность за эту старушку. Вероятно, потому что она пусть и не родственными узами, но как-то связана с Народной артисткой СССР, ради которой я готова на очень многое.
– Нужна операция? – уточняю у коллеги.
– Это решит хирург, – говорит он. – Но тут важно понимать другое. Примерно треть стариков с такими травмами умирает в течение года от послеоперационных осложнений.
На компьютере что-то начинает пищать.
– Она нервничает. Сердце участилось, – говорит медсестра.
Прошу остановить процесс и бегу в кабинет с громоздким аппаратом. Когда вхожу туда, каталка медленно выдвигается из чрева огромного магнитного «бублика».
– Эллина, ты здесь, – немного напугано говорит Дворжецкая. Она теперь напоминает мумию фараона: руки перекрестьем сложены на груди, ноги плотно сдвинуты одна к другой, обострившийся нос. – Я хочу домой.
– Мы ещё не закончили.
– Пусть Лёня меня заберёт, пожалуйста, – говорит умоляющим голосом Анфиса Павловна, и я сглатываю нервно. Леонид Павлович Дворжецкий – её родной старший брат, бывший супруг Изабеллы Арнольдовны. Он скончался много лет тому назад.
– Его здесь нет, – отвечаю спокойно.
– Позвони ему.
– Он умер.
Старушка хмурится, непонимающе смотрит вокруг.
– Где я?
– Вы в клинике, попали в аварию. Помните, вы сломали бедро?
– Ах, да… Конечно. Я сбила собаку. Она бежала посреди улицы, – говорит Анфиса Павловна.
Что ж, ей всё-таки придётся здесь задержаться. А вот надолго ли? Увидим.
Перед тем, как отправиться наконец домой, иду навестить Данилу. Сообщаю ему, что его младшему брату сделали энцефалограмму мозга, похоже всё нормально.
– Он будет жить, Даня.
– Это хорошо, – вздыхает мальчик.
– Безусловно.
– Спасибо, что спасли его.
– Пожалуйста.
– Моя мама с ним?
– Да, его переведут наверх. Скоро вы будете в одной палате. Я тебе скажу кое-что, только ты не говори больше никому. Это будет наш с тобой маленький секрет.
– Ладно.
– Родители не всегда знают, что они делают, – произношу тихо, глядя мальчику в глаза. – То, что они взрослые, не значит, что они правы. Взрослые очень часто ошибаются.
– Я знаю, – грустно кивает Данила.
– Хорошо. Обещай мне кое-что.
– Что?
– Не слушай их. Не верь, что твой брат лучше тебя. Умнее тебя. Что он особенный, а ты – нет. Однажды они это поймут. А ты им скажешь, что это неважно, потому что ты и так всегда это знал. И узнал это до них, разобрался во всём сам.
Данила кивает. Оставляю его, приглушая свет в палате. Когда оказываюсь в ординаторской, чтобы проверить, на месте ли дежурная куртка, ко мне подходит Рафаэль и сообщает, что роженица, над спасением которой мы с ним так старались, жива. Ей пришлось удалить матку из-за полученных во время аварии повреждений, но с ней и ребёнком в целом всё хорошо.
– Ко мне подходил доктор Вежновец, – сказал Рафаэль немного робко, чего я прежде за ним не наблюдала.
Мне стало интересно:
– Что такого сказал наш главврач?
– Чтобы я держался от вас подальше, если хочу стать настоящим доктором, – произносит ординатор.
– Ну, ты должен знать одну важню вещь: в нашем отделении доктора Вежновца никто не слушает, – говорю с улыбкой.
– Это я уже понял, – отвечает ординатор с той же эмоцией на красивом лице. Потом молчит немного и добавляет с восхищением в голосе. – Вы сотворили чудо.
– Работать было не с руки, – заметила я как бы между прочим. Ну что мне, в самом деле, благосклонно принять неприкрытую лесть в свой адрес?
Испанец между тем продолжил свой панегирик:
– Это было незаметно. Вы действовали, как… ангел.
Вскидываю взгляд на Рафаэля и понимаю, что он стоит уже очень близко, на расстоянии меньше, чем если руку протянуть. Смотрит на меня с высоты своего роста, глаза, которые кажутся в этом месте коридора чёрными, сверкают, как два угля. Между нами возникает странное напряжение. Я буквально кожей ощущаю мощную энергетику испанца. От него исходят флюиды мужественности, силы, эмоций. Понимаю вдруг, что молодой ординатор не просто так бросал на меня весь день странные взгляды. И не напрасно поймал теперь здесь, можно сказать в укромном уголке, а теперь ещё и дышит чаще положенного, явно волнуясь.
Пользуюсь маленькой лазейкой – пространством между Рафаэлем и шкафчиками коллег, чтобы юркнуть мимо, как мышка. Мне отчего-то не хочется включать начальницу и требовать, чтобы освободил дорогу. Парень сегодня тоже старался и даже жизнью рисковал несколько раз. Спас того бойца МЧС, ударенного током, например.
– Спасибо, Рафаэль, – останавливаюсь у двери, давая понять, что спешу. – Ну… отнеси роженице малыша.
– Мне разрешат?
– Конечно. Это станет твоей наградой. Она будет тебя считать ангелом.
– Да? Я чуть не засиял. Нимба над головой не наблюдается? – шутит испанец, сверкая улыбкой.
– Ты молодец. Рисковал, не растерялся и слушал. Настоящий врач неотложного отделения.
– Ну, если откровенно, – ординатор понижает голос, – сначала я растерялся.
– А я всё время боялась, – отвечаю искренностью на искренность.
– Да, – задумчиво произносит Рафаэль. Когда выхожу из ординаторской, он следует за мной по пятам. Провожает сначала до дверей, потом до двора. – Спасатель в реанимации. Сердце стабильное. Руки ему сохранят.
– Хорошо. Его крепко тряхнуло, – признаю.
– Мы всех спасли, да? Потому что мы были там.
– Бывают и хорошие дни.
Рафаэль скрещивает сильные руки на широкой груди.
– Я их люблю, – говорит про дни, а сам ну так пристально смотрит мне в глаза, что невольно мурашки пробегают по шее. Уж не придумал ли себе чего этот отважный юноша? А я сама? У меня-то почему такая странная реакция?
– Наслаждайтесь ими, такими днями, – говорю испанцу. – До завтра, – и ухожу к машине, ощущая спиной, как ординатор провожает меня долгим взглядом.
На следующее утро Маша отводит меня в сторонку после обхода.
– Ты почему мне не сказала, что у Анфисы Павловны аллергия на лилии?
Поднимаю удивлённо брови.
– А я-то откуда знаю, какие цветы ей нравятся, а какие нет? – спрашиваю в ответ. – Да что случилось?
– Я принесла ей утром букетик, поставила на тумбочку в палате, а она как давай возмущаться. Короче, не оценила мой жест, – признаётся подруга немного расстроенным голосом.
– Ну да, я бы тоже не оценила, – улыбаюсь ей, наконец догадываясь.
– Почему?
– Да уж слишком символ у тебя получился… ну так себе.
– Какой символ?
– Лилии приносят на кладбище.
– Ну, многие цветы там оказываются. Это же не повод…
– Ничего, ты просто не знала, – улыбаюсь Маше. – Предки Дворжецкой из Германии, а там белые цветы, и лилии чаще всего, считаются похоронными цветами.
– Ничего себе, – качает подруга головой. – Теперь понятно, чего она возмутилась. Подняла, блин, старушке настроение.
– Зато порыв был благородный, – поддерживаю Машу.
– Как её нога?
– Её больше беспокоит та девушка.
– Кажется, ей лучше, – замечает подруга.
– И то слава Богу.
– Эллина Родионовна! Вы нам нужны, – слышу голос Гранина. Сегодня у нас совпало время смен. А обращается он ко мне так, видимо, поскольку не ему персонально понадобилась, а бригаде. Так и есть: привезли пострадавшую.
– Мы уже поставили капельницу, – говорит фельдшер «Скорой».
– Олег Фомичёв, 15 лет, тупая травма головы, – сообщает Никита. – Он боксёр, ему досталось на тренировке.
– Как ты себя чувствуешь, Олег? – спрашиваю юношу. Он слабо приоткрывает глаза, не может сфокусировать взгляд, и вместо «Да» у него получается «А-а-а…»
– Мой сын в хорошей форме, – в палату заглядывает мужчина лет 40.
– Олег, ты знаешь, где находишься? – продолжаю уточнять состояние пациента.
– Я ему… врезал как следует… – произносит боксёр.
– Кислород 98%, – сообщает медсестра.
– Зрачки равные, активные, – добавляет Гранин. Обращается к Олегу: – Какой сейчас год?
– Никто не думал, что я смогу… – вместо этого говорит парень.
– Олежка, ответь врачу, – требует отец.
– … но я смог.
– Сожми мою руку, Олег, – прошу пациента. Не реагирует.
Проводим дальше осмотр. Гортань чистая, сокращается. Живот мягкий, не напрягается. Нужно сделать боковой снимок спины.
Рекомендую!
– Рефлекс Бобинского в норме, – добавляет Гранин.
После осмотра назначаем диагностику. Когда она будет готова, сможем установить более точный диагноз. Пока же иду проведать своего вчерашнего испанского героя. Впрочем, Рафаэль, к счастью, нос не задрал, ведёт себя спокойно. Даже взял пациента, поскольку случай несложный. Вхожу в палату. На койке сидит старшеклассник, худощавый, мускулистый, с короткой стрижкой. Сразу понимаю: спортсмен.
– Когда тебе делали укол от столбняка? – спрашивает его Рафаэль, делая пометки в карточке.
– Да я… спросите лучше у моего отца, – предлагает парень.
Вхожу, и ординатор улыбается мне, словно любимую женщину встретил. У меня аж дыхание перехватывает на секунду от того, как он на меня смотрит. Здороваюсь. Не скрывая радости от новой встречи, Рафаэль представляет меня пациенту, затем его называет:
– Саша, 17 лет.
– Что у него? – спрашиваю, надевая перчатки.
– Двухсантиметровая рана на слизистой нижней губы. Рекомендую викриловую нить.
– Как ты поранился? – уточняю у Саши, осматривая рану.
– Он боксировал, – подсказывает Рафаэль.
– А тот парень, который в первой травме, он тебе…
– Младший брат, – сразу отвечает Саша. – Он крепко мне врезал. Я зазевался. Не хотел его избивать… ну, то есть сильно.
– Вот ты где! – раздаётся властный мужской голос. Где-то уже его слышала недавно? Поворачиваюсь: ах, ну конечно. Отец обоих мальчишек.
– Как там Олег? – спрашивает его Саша.
– Очнётся, всё будет хорошо, – отвечает мужчина. – Как ты?
– Нужна пара швов, – отвечаю.
– Тебе больно? – продолжает узнавать отец.
– Нет.
– Крутой у меня сын, – довольно произносит мужчина, треплет парнишку по плечу. Но тот эмоций отца отчего-то не поддерживает. Хмурый сидит. Мне становится понятно: в этой семье не всё в порядке. Оба сына занимаются боксом, их папаша, судя по лицу и многократно поломанному носу, тоже этим видом спорта увлекался. Но зачем же было устраивать спарринг между братьями? Тем более Саша крупнее и сильнее Олега.
Наводит на неприятные мысли.
Ухожу к себе. Туггут навстречу. Расходимся, как в море корабли, а из всего «общения» между нами – пара кивков головы друг друга. После того случая, как я окончательно убедилась в её профнепригодности и отправила заниматься бумажной работой, Матильда Яновна ненавидит меня ещё сильнее. К тому же лишилась своего главного покровителя в лице Шилова. Он отстранён от работы, сидит дома и ждёт своей участи.
Зато другой теперь набирает власть – Вежновец. Это ведь его стараниями она оказалась в моём отделении.
Ощущение, что Туггут так просто не оставила их общее желание от меня избавиться, не проходит. Когда человек держит в квартире дикое животное, подобранное им на обочине автотрассы, – волчонка, например, – он не должен думать, что жизнь в человеческих условиях сделает из зверя домашнего питомца. Нет, инстинкты хищника дремлют до поры до времени. Вот и мне кажется: не напрасно Вежновец «подогнал» мне Матильду Яновну.
Важно понять другое. Чтобы Туггут могла устроить мне подлость, из-за которой меня могут сместить, ей нужен помощник. Или лучше два-три, чтобы координировать свои действия. Чтобы не пакостить по мелочи, а нанести однажды такой удар, после которого я или из клиники вылечу, или с должности.
Но кто способен меня предать? Ирина Маркова? Но у неё совсем другой уровень. Она – хладнокровная убийца, которая затаилась. Не знаю, чего ждёт. Шансов разделаться со мной у неё каждый день много.
Нет, от таких мыслей нужно избавляться. Спешу в палату, где работает Елена Севастьянова. Она теперь молодой врач, нужно контролировать. Перед ней сидит и дышит через ингалятор блондинка лет 23-х. Рядом обеспокоенный парень, видимо муж.
– Её замучила аллергия, – говорит он.
– На что? – спрашивает Елена.
– Не знаю, – вынимая трубку изо рта, произносит девушка, почёсываясь.
– На этой неделе мы были в трёх больницах, – сообщает муж и называет препарат, который выписывали его супруге.
Севастьянова назначает другой.
– Ей помогает внушение, – говорит мужчина. – Закрой глаза, – просит жену.
– Вы обращались к аллергологу?
– Записаны через две недели. Но вы же видите, как ей тяжело.
– Новое мыло? Пестициды? Духи? Продукты? – перечисляет Севастьянова возможные источники аллергической реакции.
– Ничего нового, – говорит муж, пока жена глубоко дышит через аппарат.
– А латекс? – уточняю.
– В смысле? – поднимает брови парень.
– Бывает аллергия на перчатки, презервативы.
– Да? – удивляется девушка, отрываясь от ингалятора.
– Мы ими не пользуемся, – сообщает муж.
– Давно?
– Пару недель.
– Я хочу забеременеть, – очаровательно улыбается пациентка.
Да, случай интересный. Надо будет понять, отчего она всё-таки покрывается сыпью и начинает сильно задыхаться.