Глава 20
Утро следующего дня начинается с неприятного сюрприза: в ординаторской, когда собираюсь провести пятиминутку, вместе со всеми неожиданно оказывается… Валерий Лебедев. Удивлённо взираю на него и не могу сдержаться от вопроса:
– Валерий Алексеевич, прошу вас избавить нас от своего присутствия. Вы, кажется, не в ту дверь вошли.
Кто-то из коллег тихонько хихикает, вспоминая жалобные стенания участников знаменитой «голой вечеринки» по поводу «не той двери». Только мы здесь не развлекаемся, а людей лечим.
– Нет, Эллина Родионовна, – спокойно, но не без вызова отвечает Лебедев. – Я зашёл в ту самую дверь. С сегодняшнего дня я – врач вашего отделения.
Молча проглатываю этот выпад, но после планёрки сразу же прошу Валерия остаться.
– Поясните, на каком основании, – требую от него.
– На основании приказа главврача нашей клиники, разумеется, – ядовито улыбается коллега.
– Исполняющего обязанности главврача, – поправляю.
– Вот и в этом вы, милая Эллина Родионовна…
– Я вам не милая, – добавляю сердито.
– Ну разумеется, – хмыкает Лебедев саркастично. – Так вот, вы, вероятно, упустили. Но ещё вчера вечером комитет по здравоохранению города Санкт-Петербурга подвёл итоги конкурса на замещение вакантной должности…
– Короче, Склифосовский, – не удерживаюсь от колкости.
– Так вот, с сегодняшнего дня Иван Валерьевич Вежновец – вновь полноправный главврач нашего учреждения.
– И уже с утра успел подписать приказ о вашем назначении?
– Да.
Сжимаю челюсти.
– Что ж, коли так, приступайте к своим обязанностям, – говорю Лебедеву и выхожу из ординаторской, полная ярости. О, как же мне хочется садануть дверью, чтоб та с петель слетела! Но зачем же буду ломать госимущество? Да и дверь не виновата в том, что у меня начальник такой… остолоп.
Иду в кабинет, звоню Романовой и сообщаю, что мне нужно срочно переговорить с главврачом. Она, кажется, прекрасно понимает причину моей поспешности. Уже через двадцать минут я на административном этаже.
– Поздравления с утра принимает, – кивает Александра Фёдоровна на букеты цветов, которыми завален угол приёмной. На отдельном столике россыпью открытки. Оказывается, у Вежновца много поклонников. Хотя прекрасно знаю цену этим презентам: окажись на его месте кто другой, будет то же самое. Тут не человек красит место, а место – человека. Кто ж не хочет дружить с руководителем одной из крупнейших клиник страны? Так, на всякий случай. Полезное знакомство.
Захожу, и Вежновец премило мне улыбается, ожидая, что я пришла поздравить его. Ага, разбежалась. Сразу беру с места в карьер и говорю прямо: его решение вернуть Лебедева – это большая ошибка. Что он плохой врач, обладает недостаточной компетенцией для работы в отделении неотложной помощи, что у него низкие морально-нравственные качества… Проходит минута, и я останавливаюсь, поскольку вижу, что мечу бисер перед свиньёй. Вежновец пребывает в благодушнейшем расположении духа, он буквально счастлив своему возвращению, и всё остальное ему кажется сущей ерундой.
Тогда перехожу к тяжёлой артиллерии и заявляю, что если он не аннулирует свой приказ, я подниму все свои связи…
– Эллина Родионовна, – прерывает меня Иван Валерьевич (сегодня прямо день борзеющих мужчин, не дающих женщине слова сказать!) – Не надо пугать меня своими связями. Как видите, у меня они тоже имеются, – намекает он на своё «триумфальное» возвращение. – Давайте, как говорит кот Леопольд, жить дружно.
– Когда речь идёт о здоровье пациентов, я принципами…
– Нет-нет, не продолжайте…
«Да что ж такое, чёрт возьми! Сговорились они с Лебедевым, что ли!» – думаю гневно.
– Давайте в таком случае договоримся. Я забываю два инцидента. Первый – это когда вы бросили отделение и кинулись рисковать собой и неопытным ординатором, спасая беременную из аварийной «неотложки». Второй – это когда ваш новенький, доктор Соболев, фактически выгнал меня из операционной, чем унизил и уронил мой авторитет в глазах коллег.
Слушаю молча, сжав кулаки.
– Так вот. Вы принимаете Лебедева. Я забываю о прошлом.
– Но вы же понимаете: если доктор Лебедев кого-нибудь убьёт своей некомпетентностью, то и моя репутация пострадает, и всей клиники!
– Разумеется, – словно обожравшийся сметаны кот мурлычет Вежновец. – Вот и проследите, чтобы он регулярно повышал квалификацию. Мы договорились?
Молча киваю и ухожу. Прижал меня главврач к стенке, ничего не скажешь. Свой поступок я-то ещё могу оправдать желанием спасти роженицу с ребёнком. Но вот Соболев… он, конечно, слишком погорячился. Так что придётся свою гордость пока убрать в кармашек и снова терпеть присутствие Валерия.
Спускаюсь вниз, иду к Достоевскому и спрашиваю, как результаты поиска мамы того мальчика, Миши. Администратор отвечает, что никакой Аси Ляминой к нам сегодня и вчера не поступало.
– И вообще у меня создалось ощущение, что пацана просто привели к нам и бросили, – тихо говорит Фёдор Иванович, поскольку мальчик сидит неподалёку и играет в телефоне, – это чей-то смартфон, у которого не нашлось владельца.
– Миша мне сказал, что его маму привезли к нам с головной болью. Проверьте ещё раз, – прошу Достоевского, и он соглашается.
Да, ситуация. Чтобы мальчик не грустил, нам пришлось устроить его на ночь в ординаторской. Очень редкий случай для нашего отделения. И хорошо, что Миша оказался ребёнком спокойным и терпеливым. Ничего не требовал, не канючил. Вечером его отвели в столовую и накормили, там ещё с собой дали пирожков и какао. Так он ночь и скоротал.
Полчаса спустя снова возвращаюсь в регистратуру. Фёдора Ивановича там не оказывается, и Дина Хворова на вопрос, куда он ушёл, плечами пожимает. Подхожу к Мише. Тот грустно рисует что-то на листе бумаги. Смартфон ему надоел.
– Маму не нашёл? – спрашиваю мальчика.
Он отрицательно мотает головой.
– Есть хочешь?
– Да! – у мальчишки загораются глаза.
Вздыхаю недовольно. Никто не подумал, что его надо завтраком накормить! Веду в столовую, прошу Виолетту Николаевну накормить нашего «сына полка». Разумеется, она соглашается, и вскоре Миша с удовольствием уплетает за обе щёки манную кашу. Ещё ему дали хлеб, сливочное масло, горячий сладкий чай. Мальчишка есть с таким аппетитом, что мне до сердечной боли становится его жалко.
Когда возвращаемся обратно, Достоевский оказывается на рабочем месте. Отвожу Мишу в ординатуру, затем иду к администратору.
– Ну? – спрашиваю сердито.
– Ищу, – разводит он руками.
– Он уже второй день ждёт! Пора что-то решать. Вызвать социального работника, полицию.
– Я ускорюсь, – обещает Достоевский.
– Эллина Родионовна! У Марины упало давление. Спешу к ней, забираю с собой Елену Севастьянову.
– Что у неё? – спрашиваю медсестру, которая меня вызвала.
– Тошнота.
Когда вхожу в палату, Марина лежит с широко раскрытыми глазами и жадно хватает ртом воздух, напоминая выброшенную на берег рыбу. Всё её тело покрыто крупными бисеринами пота.
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю, но девушка не отвечает.
– Эмболия? – делает Елена предположение.
– Не знаю. Прибавить кислород до 15, приготовь противошоковый препарат. Принесите экстренный набор.
– Давление 70, – сообщает Елена. – Тампонада?
– Может и нет.
В палату быстро входит Соболев. Лёгок на помине!
– Что такое? – быстро надевает перчатки.
– Падение давления, – говорит Севастьянова.
– Тромбоз?
– Вероятно. И он может быть где угодно, даже в сердце, – соглашается Дмитрий. Берёт аппарат УЗИ и сканирует грудь пациентки. Потом произносит: – Ну вот, так и думал, – и показывает Елене монитор.
– Эллина Родионовна, – заглядывает Достоевский. – Кажется, я нашёл её. У них разные фамилии.
– Может быть, – отвечаю быстро, поскольку занята совершенно другим.
– Мать зовут Василина Лямина, у неё подозрение на кровоизлияние в мозг, а фамилия мальчика Орешкин, видимо, по отцу.
– Странно. Мне он сказал, что тоже Лямин. И что маму зовут Ася. Просто Ася.
– Видимо, ему так объяснила мать.
– Она вчера поступила?
– Да, её направили в нейрохирургию.
– Неужели за ночь мальчика никто не искал?
Достоевский только плечами пожимает.
– Отведите его к матери.
– Это будет трудно сделать, она умерла, – говорит Фёдор Иванович.
Отрываюсь от дел и поворачиваюсь к нему.
– Что?
Достоевский пожимает плечами. Мол, ну что же тут поделаешь? Такая судьба.
– Давление поднимается, – говорит между тем Севастьянова.
– Умерла ночью, – добавляет Фёдор Иванович. – Что делать?
– Элли, – зовёт меня Соболев.
– Поищите отца.
– Давление 110, – говорит Севастьянова. – Оживает.
Марину удаётся вернуть к жизни. Но ей предстоит операция. А вот что теперь с Мишей делать? Он беззаботно читает, лёжа в ординаторской на диванчике, – кто-то из коллег принёс ему книжку про космос.
– Вы нашли отца Миша? – спрашиваю Достоевского.
– Он живёт в Москве, а мальчик телефон не помнит.
– Нигде не записан?
– Нет.
– В школу звонили?
– Нет.
– Фёдор Иванович, вы же были полицейским!
– Так действуйте! Найдите отца мальчика! – говорю это уже таким недовольным голосом, что администратор невольно проникается. Знает: я лишь в самых крайних случаях позволяю себе так разговаривать с подчинёнными.
– Нейрохирурги с Мишей говорили?
– Пока нет.
– А кто из наших лечит Василину Лямину?
– Туггут. Её пока нет. Вызвать нейрохирурга?
– Кто-то должен сказать мальчику, что его мама умерла, – говорю, а сама думаю о том, что выражение «её лечила Туггут» звучит, как смертный приговор.
Достоевский смотрит мне за спину, широко раскрыв глаза. Оборачиваюсь, а там… Миша. Подошёл незаметно и услышал почти весь наш разговор. Особенно последнюю мою фразу. Боже…
– Неправда! – упрямо говорит ребёнок.
Поворачиваюсь к нему, наклоняюсь, кладу руку на худенькое плечо.
– Миша, давай поговорим о твоей маме. Идём.
Отвожу его в свой кабинет. Усаживаю на стул, сама напротив, на корточки, чтобы мальчику было проще меня услышать. Кладу ему ладони на руки и говорю мягким голосом, чтобы не напугать ребёнка ещё сильнее.
– Она тяжело болела. У неё был больной сосуд в голове. Он разорвался. Врачи всё сделали, но вылечить её не смогли.
– Значит, мы пойдём домой?
– Нет, Миша, она умерла.
– У мамы болит голова, но она здорова. Где она? – мальчик внезапно срывается с места, вылетает из кабинета и несётся быстрее ветра по коридору, крича: – Мама! Мамочка! Ма-а-а-ам!
Мне приходится бегать за ним, но вёрткий мальчик не поддаётся, ускользает.
– Мама! Мама!
Наконец, мне удаётся его схватить. Встаю на колени, держу за плечи и говорю в глаза:
– Миша, пойми: твоя мама умерла!
– Перестаньте! Не говорите так! Я хочу к моей маме! Я хочу к ма-а-а-а… – он бросается ко мне, раскинув руки, прижимается, кладёт голову и безутешно плачет.
Я провожу ладонью по его худенькому телу, сама стараясь не разрыдаться, и утешаю, как могу:
– Ничего, малыш. Ничего. Всё будет хорошо… – и что ещё сказать, ума не приложу.
Миша успокаивается только через несколько минут и сразу становится сонным, вялым. Укладываю его в ординаторской, накрываю дежурной курткой.
– Он уснул? – спрашивает участливо Достоевский.
– Да, сильно устал.
– Бедный… Я нашёл его отца. Он в Мурманской области. Работает на Колмозерском месторождении. Вылетит завтра вечером. Вахтовик, не может раньше.
– Мишу надо передать в социальную службу, – решаю со вздохом. – Вызовите соцработника и сообщите, когда придёт.
Мальчик просыпается через полтора часа. Я решаю, что надо отвести его в морг – попрощаться с мамой. Когда заходим, Василина лежит на столе, прикрытая до шеи белой простынёй. Миша смотрит на неё и говорит тихонько:
– Она как спящая царевна…
Отпускаю его руку. Малыш идёт к женщине, останавливается на полпути:
– Мам! Мама, – зовёт её тихонько.
Не получив отклика, делает ещё несколько шагов, пока не оказывается рядом.
– Вот, я тебе нарисовал, – показывает ей свою картинку. Потом наклоняется и что-то шепчет, сложив ладошки домиком, – так, словно решил поделиться секретом, который больше никому, кроме них двоих, знать не нужно.
Вскоре мы возвращаемся в отделение. Усаживаю Мишу в ординаторской, он задумчив и молчалив. В регистратуре ко мне подходит Матильда Яновна.
– Водили мальчика в морг? – интересуется, кривя губы и давая понять, что общение со мной ей глубоко противно. Но хочет узнать: не обнаружила ли я на неё какой-нибудь компромат?
– Да, попрощаться с матерью.
– И что?
– Он не поверил.
– Вызовите психиатра.
– Это надо было сделать вчера.
– Она упала в вестибюле. Никто не сказал, что с ней ребёнок, – злится Туггут.
– Но он был. А вы не обратили внимания.
– Социальную службу вызвали?
– Нет пока.
– Почему? – щурит Матильда Яновна глаза.
– Ищем других членов семьи.
– Кто это «мы»?
– Я!
– Это не ваша должностная обязанность.
– Я не хочу отдавать его чужим людям, – пытаюсь сохранять спокойствие и оставаться дипломатичной.
– У них ему будет комфортнее.
– Чужие люди будут передавать его друг другу…
– Я думаю, вам нужно сейчас же позвонить в социальную службу, – настаивает Туггут.
Злюсь, потому что она, как ни крути… права. Отец мальчика сказал, что приедет, а вдруг соврал?