Аннотация
31-летний преподаватель университета Елисей Радугин и писательница Надя Оленина влюбились в выпускном классе. Им приходится расстаться, когда узнают, что состоят в родстве. Четыре года спустя, встретившись случайно, они обнаруживают, что их по-прежнему тянет друг к другу. Решают бросить всё и уехать вместе. Но отец Елисея совершает трагический поступок, чтобы помешать сыну. Парень бросает Надю и женится на другой, но в этом браке нет счастья… Несколько лет спустя Елисей получает страшное известие. Он находит Надю и хочет всё вернуть.
Глава 5
Надя
Перед сном, умывшись, я повертелась перед зеркалом и сказала себе:
– Красотка, правда? – и потрясла согласно головой. Потом пошла проведать бабушку. Она, правда, уже спала, но я присела рядом на её кровать и задумалась вслух: – Бабуля, неужели суббота и впрямь наступит? И в субботу... я правда смогу пойти на фестиваль с этим парнем? Счастлива до потери пульса! Каждая клеточка моего тела сверкает от радости. Я так счастлива, что они... сверкают одна за другой. Бабуль, есть одно имя, самое красивое и трогательное на свете. Знаешь, какое? Елисей. Елисей Радугин.
Я подошла к окну, широко раскрыла его, глубоко и с наслаждением вдыхая ночной апрельский воздух. Если бы только знала, что происходит в этот самый момент за моей спиной, то, конечно же, не стала бы радоваться жизни. Ведь позади бабуля, кажется, хотела мне что-то сказать. Приподняла руку, а потом… у неё остановилось сердце.
На следующий день, когда Елисей мне позвонил, я печально ответила ему:
– Прости, не могу прийти. У нас бабушка умерла.
– Знаю, – грустно произнёс парень.
– Извини, что заставляю ждать.
– Ничего.
Я вздрогнула, когда услышала, как позади Елисея прозвучал чей-то грубый и, как мне показалось, нетрезвый голос:
– Закругляйся давай!!!
– Я перезвоню, – быстро сказал парень и положил трубку.
Мне даже стало обидно. Вот так запросто… и перестал со мной говорить. А так нужно сейчас слышать его голос! Так больно и одиноко. Я очень любила бабушку, пришла к ней поделиться своей радостью, и вот… сижу одна в её комнате, которая теперь выглядит такой пустой и безжизненной.
Два дня спустя, когда в нашем доме шли поминки, я к своему большому изумлению заметила, как во двор вошёл Елисей, одетый в траурный чёрный костюм. Мой папа подошёл к нему и поинтересовался:
– А ты почему здесь, пацан?
Елисей молча склонил голову и произнёс:
– Выражаю вам свои искренние соболезнования.
Папа коротко махнул рукой. Мол, заходи, раз уж пришёл. Сразу за Елисеем к отцу подошёл ещё один мужчина. Тоже в чёрном. Они обменялись кивками, даже руки не пожали. Такое поведение мне показалось странным: словно давно знают друг друга, но почему-то не хотят приветствовать.
Папа проводил незнакомца вместе с Елисеем в бабушкину комнату, откуда мы вынесли почти всю старую мебель, оставив лишь комод. На нём теперь стоял портрет с траурной ленточкой. Мужчины сели на табуреты. Помолчали немного. Я находилась неподалёку, вытирая посуду, и слышала, как незнакомец заговорил:
– Это не потому что ты умерла. Я плачу, потому что мне грустно, – правда, на лице у него не было ни слезинки, а язык немного заплетался. Мне показалось, он пьян. – Нет нужды меня жалеть. У меня нет ни матери, ни старшего брата. И всё это из-за того, кто родил меня... ...всё из-за тебя! – зло выкрикнул он, ткнув пальцем в сторону бабушкиного портрета.
Папа посмотрел на него осуждающе.
– У меня умерла мать, – продолжил незнакомец, удивляя меня ещё больше. – И мой визит - простая формальность. Я здесь только поэтому. И своему сыну я до самой смерти не скажу о тебе ни слова, – он продолжил указывать на фотографию, словно общаясь с бабулей. Здесь для меня нет места. А этого парня я привёл, чтобы показать, что нас с тобой ничего не связывает, – указал он на Елисея. Мы больше никогда не встретимся! Как раньше у нас не было ничего общего, так ничего и не будет! Ты мне больше никто! – выкрикнул в бабушкин портрет и вдруг как заорёт: – Я теперь больше не обуза для тебя, я для тебя совершенно чужой!!!
Я задрожала от волнения. Потом незнакомец встал и пошёл молча к выходу. За ним Елисей, потом папа. Последовала за ними с тарелкой, чтобы попытаться хоть что-нибудь понять. Обернувшись, парень увидел меня, остановился. Я замерла напротив, глядя в глаза и желая расспросить, но… не могла решиться. Елисей же пытался что-то достать из кармана пиджака, но тоже не сделал этого. Внезапно раздался громкий крик:
– Живо иди сюда! – это тот незнакомец позвал парня.
– Прости, – прошептал Елисей и поспешил за ним.
Когда он отошёл метров на пятьдесят, я услышала рядом вздох. Это была мама.
– Он считает себя единственным, кто заслуживает жалости, – сказала она.
Я вернулась домой, закончила с посудой. Потом, когда все разошлись, нашла папу. Он сидел в комнате бабушки. Грустный, с опущенными плечами и головой.
– Послушай, дочка, что я тебе расскажу, – начал он. – Это было много лет назад, и тогда наша семья жила в Грозном. Во время войны бабушка взяла меня и свою свекровь в село Знаменское, что на северо-западе республики, на берегу Терека. Там она нашла убежище. Дедушка тогда был далеко, в армии. Но... бабушка забеременела от другого. Я в то время мало понимал... и даже представить не могла, сколько горя ей пришлось вынести. Она прятала растущий живот, не показывая ни боли, ни дискомфорта. После родов она даже не смогла подержать своего ребёнка. Его забрала свекровь. Испугавшись, что плач младенца могут услышать односельчане, свекровь туго завернула его в одеяла и рано утром отнесла настоящему отцу. Тогда в том селе был всего один молодой мужчина. Из-за того, что у бабушки отобрали её ребёнка, всю свою оставшуюся жизнь она жила с болью. И ни разу не проронила ни слезинки. Если б свекровь увидела её плачущей, то стала бы браниться. Поэтому она не могла даже поплакать. Такова была твоя бабушка.
Я молча плакала, слушая рассказ папы.
***
Елисей
После того, как мы покинули поминки, на которых отец устроил такой отвратительный скандал, он отвёл меня к Мухинскому озеру, сел на парапет.
– Ты должен напрочь забыть о том, что было сегодня. И о том, что я там говорил, тоже, – заговорил он. – У меня нет ни матери, ни брата, ни племянницы. А у тебя... нет ни дяди, ни тёти, ни двоюродной сестры – никого! У тебя никого нет! – снова повысил он голос. – Понял?
Я ничего на это не ответил. Мысль о том, кем приходится мне Надя, поразила сильнее, чем разряд электрическим током. Она буквально разорвала моё сердце на куски.
– Иди, – устало махнул отец рукой, обдав меня запахом перегара. Но первым поплёлся куда-то сам.
Я долго смотрел ему вслед, а потом сказал сквозь зубы:
– Тебе снова наплевать на мою жизнь.
На следующий день первым у нас урок физкультуры.
– Экзамены через два дня, а вы всё ерундой страдаете, лодыри! – крикнул на нас Василь Василич. И чего разоряется? Ещё неделя, и она нам больше не учитель. Так ведь нет, заставил гонять по стадиону, нарезать круги. Все устали, вспотели, пить хочется. Но бежим, куда деваться? Всё-таки физрук неплохой мужик, обещание своё выполнил: за участие в веломарафоне оценки поставил. Даже сделал так, что в классе теперь все хорошисты и отличники – ни одной тройки!
Но у меня такое на душе творится, – представить трудно. Потому после уроков, когда с Лёхой доезжаем до берега Волги, встаю и пою, – хотя скорее просто ору во всю глотку:
– Большие города
Пустые поезда
Ни берега ни дна
Всё начинать сначала!..
Лёха сидит рядом, зажав уши и демонстративно морщится. У меня ни слуха, ни голоса, знаю.
– Эй, братан! – я ткнул его в плечо.
– Чего?
– Почему у меня не получается петь? Всё равно кому, но мне хочется набить морду! Можно я врежу тебе три разочка?
– Валяй, – устало вздыхает Лёха. Достал я его. К тому же поделился своим страшным горем, и он тоже в ужасном настроении.
– Правда можно? – уточнил я на всякий случай.
– Давай и с песней, пока я не передумал! – наклонился чуть вперёд, зажмурился, подставил левую сторону лица.
– Будет больно.
– Поживее!
Не удержался я и двинул ему. Лёха полетел на землю. Поднялся, потирая ушибленное место.
– Стой смирно! – приказал я и коротко влепил ещё и ещё.
Лёха снова поднялся. Теперь у него и вторая половина побитая.
– Братан, а теперь ты мне влепи трижды.
– Ладно. Ты... крепко сожми свои зубы.
Я кивнул и охнул, когда дружеский кулак врезался в мою челюсть.
– Ещё разок, – сказал, чуть придя в себя.
Лёха постарался. Двинул мне очень жёстко.
– А в лицо-то зачем?! – застонал я.
– Да я…
– Ты специально бил по лицу! Знаешь что? – я взъярился. – Я... больше не хочу быть твоим другом.
– Я тоже! – в запальчивости крикнул мне Лёха.
Кончилось тем, что мы накинулись друг на друга и подрались.
Минут через пять сидели оба на берегу, грязные, в порванной и помятой одежде, уставшие, смотрели на Воду.
– Не хочу быть сыном своего отца, – сказал я печально.
Лёха только промолчал.
