Обещанное надо исполнять. Когда-то, много месяцев назад, мы начали разговор об эволюционном времени в фантастике. Мы отметили, что волевое сжатие времени на современного читателя и зрителя уже не работает, а введение персонажей-долгожителей не решает проблему, так как разумное существо, живущее миллионы лет, оказывается таким же непостижимым, как и эволюция. Мы обратились к кораблям поколений, но и там не нашли решения. Остались последние варианты: игры со временем, находящиеся на грани возможного, и чисто художественные средства, небрежно переходящие эту грань.
И в первом же произведении, в котором описан способ активного перемещения во времени — "Машине времени" Герберта Уэллса — мы встречаем этот приём. В далёком будущем герой находит на Земле два вида людей: беззаботных и безобидных, но недалёких элоев, и жутковатых, живущих в подземельях морлоков. Дивергенция стала результатом зашедшего до предела классового расслоения, при этом оба новых вида уступали в физическом и интеллектуальном плане самому путешественнику — человеку современного типа.
Приём повторяли и другие авторы. Самый известный в популярной культуре пример — "Планета обезьян" Пьера Буля, во многом благодаря нескольким прогремевшим экранизациям. Самый радикальный, пожалуй, уже упоминавшаяся ранее "Эволюция" Стивена Бакстера. Там, в последней главе, события которой перенесены на 600 миллионов лет в будущее, последняя представительница рода людского, уже давно вернувшегося к животному состоянию и живущему в симбиозе с деревьями, встречает шарообразного робота, далёкого потомка автономных самовоспроизводящихся машин, некогда запущенных современным человечеством в космос, который вернулся, чтобы разыскать свою древнюю прародину. Они не заинтересовали друг друга, увы.
Того же эффекта можно достичь и во вполне фэнтезийном контексте. Герой рассказа Роберта Говарда "Люди тьмы", ударившись головой в пещере, видит свою прошлую жизнь. Он ощущает себя могучим варваром Конаном, который в этих самых переходах и гротах сражается с ящероподобным малым народцем. Придя в себя он неожиданно встречается с их рептильным потомком:
До того как кануть в лету, Дети Тьмы потеряли всякое сходство с людьми. И последний из их рода больше напоминал гигантскую змею, обладавшую рудиментарными лапами с кривыми когтями. Пятифутовое исчадье ада ползло на брюхе, оскалив острые клыки, наполненные ядом. Приподняв голову на длинной шее, тварь зашипела. Узкие желтые глаза веяли ужасом смерти.
***
Впрочем, нормальная фантастическая машина времени ходит в обе стороны, поэтому ничто не мешает нам отправиться в прошлое, посмотреть чуждый доисторический мир и вернуться домой. Но останется ли место, куда мы прибудем, нашим домом? Ведь самые незначительные изменения в прошлом, накопившись за миллионы лет, могут значительно изменить настоящее. Самым известным, почти архетипическим произведением, где показан этот эффект, является рассказ Рея Брэдбери "И грянул гром". Группа туристов отправляются в прошлое на сафари. Фирма-организатор знает об опасности изменения прошлого, поэтому охотники могут перемещаться только по специально выделенной тропе, а добыча — огромный тираннозавр — встречается с охотниками накануне своей гибели от несчастного случая. Всё должно пройти, как по маслу, но вмешивается случайность: один из охотников, испугавшись сходит с тропы и давит бабочку. Вернувшись в своё время, путешественники обнаруживают, что оно заметно изменилось: на недавних выборах победил другой кандидат и теперь Америку ждёт очередная "охота на ведьм", а может быть и большая война.
Рассказ "И грянул гром" изящно написан и мастерски играет на страхах своего времени (он вышел в 1952 году), но с логической точки зрения не выдерживает критики. Несчастный тираннозавр, упав не на левый бок, а на правый, передавил бы десяток не тех бабочек. Люди будущего должны были уже привыкнуть к постоянно плывущей ткани бытия — или же полностью запретить доисторическое сафари. К тому же мастер Брэдбери, как всегда, жалеет читателя.
Куда жёстче тему изменения прошлого исследует Уильям Тенн в подзабытом ныне рассказе "Бруклинский проект". Я бы даже назвал его ответом Брэдбери, если бы он не вышел на четыре года раньше. В рассказе Тенна группа исследователей отправляют в прошлое и будущее по исследовательскому аппарату. Так требует технология путешествия. Аппараты сначала разлетаются на четыре миллиарда лет от настоящего времени, потом на два и так далее. Материализуясь в прошлом, они, разумеется, вносят какие-то изменения в ход событий, но исследователи с удовлетворением отмечают, что вокруг ничего не меняется. По завершении эксперимента, один из сотрудников с гордостью делает окончательный вывод:
— Вглядитесь, — воскликнуло существо, некогда бывшее исполняющим обязанности секретаря при администраторе по связям с прессой. — Посмотрите хорошенько. Те, кто роптал, оказались неправы — мы нисколько не изменились. — И он торжественно вытянул пятнадцать лиловых псевдоподий. — Ничто не изменилось!
Да, здесь писатель с ноги вышибает четвёртую стену. В роли далёкого непохожего родственника, поражённого встречей, выступает сам читатель.
***
Арсенал чисто литературных приёмов, позволяющих читателя ассоциировать себя с героями и вместе с тем ощущать бездну разделяющего их времени, весьма богат — жаль только фантасты мало применяют его. В качестве примера, где такие приёмы используются к месту и хорошо, я хотел бы привести небольшой рассказ Стивена Бакстера "Дети времени".
Бакстер открывает перед нами не самый привычный сценарий будущего. Человечество не отправилось к звёздам, не ушло в виртуальный мир, не вернулось в животное состояние, не сожгло себя в пламени атомной войны. Оно осталось таким, как оно есть. А мир, между тем, менялся. Приходили и уходили ледники, расходились и сталкивались континенты, падали метеориты и наступали моря. Не происходило только одного: новых эволюционных прорывов. Путь к ним был крепко заблокирован человеком.
Постепенно планета стала умирать. Прекращалась тектоническая активность, стачивались горы, угасала жизнь, солнце иссушило Землю. Но люди продолжали приспосабливаться, они всегда хорошо приспосабливались.
На этом фоне Бакстер рассказывает нам пять историй с одним сюжетом. Подросток видит что-то доселе ему неизвестное, он хочет это исследовать, уходит от семьи и знакомых, переживает новый опыт — и возвращается. Иногда сам, иногда за ним приходят родители, но становится ясно, что подобного приключения у него в жизни больше не будет. Последний герой рассказа, подземный житель Рууль, восхищённый видом земной поверхности, обращается к нагнавшей его матери:
— Может быть, здесь жила орава людей и дым от их костров поднимался до самого неба! Мама, а мы вернемся сюда жить?
С точки зрения внутренней логики мира это ошибка. Рууль не мог так сказать — он никогда до этого момента не видел неба. Но это знак автора читателю: фраза в точности повторяет слова первого героя рассказа — Джаала, нашедшего фундаменты древнего, стёртого ледниками города. Проходят сотни миллионов лет, но люди не меняются, и в их словах, действиях и чувствах читатель узнаёт себя.
***
В заключение я хотел бы рассказать о произведении, которое, на мой взгляд лучше всего отражает течение эволюции. Это не фантастический роман, это вообще не текст. Однажды американский композитор-авангардист Уильям Басински решил провести эксперимент: он записал на магнитофонную кассету короткие — не больше полуминуты — фрагменты и стал их проигрывать. Каждый проигрыш последовательно записывался на другой носитель. Шёл повтор за повтором, магнитная лента стиралась и изнашивались, но запись продолжалась. Полученные треки Басински выпустил под названием "Повторы разрушения" (Disintegration loops). Найдите одну из этих дорожек — они выложены в Ютуб — и дайте себе труд прослушать её. До самого конца вам будет казаться, что компьютер нудно выводит раз за разом одну и ту же мелодию. А потом отмотайте запись минут на двадцать назад — и вы услышите, что мелодия уже совсем другая. Просто вы этого не заметили.
С долгими временами и медленными изменениями всегда так.
Рисунки сделаны в Kandinsky 3.1