В детстве у меня была книга. На её обложке чёрным тиснением по серому был выведен пещерный человек, держащий в руке горящую палку, а на корешке читалось название: "Когда человека не было".
Книга рассказывала историю семейства человеческих предков. В первых главах герои прыгали по веткам и ели фрукты, далее их дети спустились на землю и стали делать копья, а в финале третье поколение питекантропов уже строило первую хижину.
Автор, болгарский писатель Димитр Ангелов, честно признавался в предисловии, что он многократно ускорил темпы антропогенеза, чтобы читатель лучше воспринимал сюжет и сочувствовал героям. В то время приём, очевидно, проходил; сейчас он уместен разве что для мема. Но люди по-прежнему хотят читать истории и следить за перипетиями жизни персонажей. Как удовлетворить эту понятную потребность, если предстоит описывать невообразимо длинные временные промежутки?
Смотреть предыдущую часть.
В своё время группа Сергея Переслегина выделила три типа времени. Т-время - это физическая величина, которую измеряют часы. Тау-время - это термодинамическое время, шагом для него выступает изменение системы. Тета-время, онтологическое, вмещает в себя всё существование системы и смысл этого существования. Если т-время эволюции несоразмерно человеку, то, может быть, стоит настроить писательскую оптику на другие типы времени, более высокого порядка?
Вполне очевидным решением было бы представить историю видов - филогенез - как драму. В фантастике это решение открыли быстро, причём практически сразу оно нашло достойнейшее воплощение. Я имею в виду книги Олафа Степлдона "Последние и первые люди" и "Создатель звёзд". Эти произведения описывают огромные промежутки времени: полную историю человечества (2 млрд. лет) и историю разумной жизни во всей Вселенной. Степлдон сумел отобразить все три типа времени. Он рассказывает о качественных изменениях в судьбе человека и всей разумной жизни (тау-время), а в повторяемости представленных сюжетов и повествовании о финальном взлёте и гибели разума раскрывается авторская философия (тета-время). Более того, за скупыми, велеречивыми строками ощущается огромность описанных промежутков физического т-времени. Для этого Степлдон прибегает к интересному приёму: он начинает изложение с исторических событий вполне соразмерных человеку, а потом постепенно увеличивает масштаб, так что скоро в кратких параграфах перед глазами читателя пробегают целые геологические эпохи.
Книги Олафа Степлдона оказали сильное влияние на фантастов и вызвали к жизни волну (впрочем, не слишком большую) вариаций на заданную тему. Ближе всего к "Последним и первым людям" можно поставить книгу турецкого художника Мехмеда Коземена "Всё грядущие дни". Это произведение (к изумлению собственного автора) в последние годы даже приобрело популярность в интернете, побудив фанатов строить теории и делать арты и ролики по мотивам (некоторые можно увидеть, например, здесь), но в целом популярность поджанра "история человечества как вида" остаётся очень умеренной.
Однако такой подход с успехом используется для популярного изложения естественной истории. Когда мы читаем у Еськова или Яковлевой про конкуренцию завроморфов и териоморфов, словно речь идёт о соперничающих царствах, мы видим именно этот приём. Известный блогер и популяризатор науки Игорь Край декларирует его использование открытым текстом:
"Часто речь идёт о «процветающих», «вымирающих» таксонах. Которые ещё могут «наступать», «обороняться», обходить противника с флангов, партизанить в горах и проявлять прочие формы стратегической активности, животным по первому впечатлению не свойственные… Всюду речь идёт об эволюции таксонов. Не о судьбе отдельных видов.
...Вид, – сам по себе, скорее, «действие». Таксон наступает, захватывая ресурсы, ранее принадлежавшие другим, путём создания новых видов. Приспособленных к неким условиям лучше, чем приспособлены конкуренты. И эти виды обречены изначально. Ибо устаревают и требуют замены, – просто чтобы захваченное удержать, – всего за пару миллионов лет. Следовательно, и нет смысла считаться такой – разменной – мелочью, как отдельный вид".
(источник)
Здесь мы сталкиваемся с известным методологическим затруднением. В современной эволюционной теории считается, что каждый вид эволюционирует независимо, а процесс изменчивости принципиально случаен. Это, по идее, должно исключить из естественной истории всякий элемент сюжетности. Однако сюжеты в естественной истории наблюдаются, их вычленяют и описывают, из них можно вывести практические выводы, а при желании - и моральные уроки. Не думаю, что это просто парейдолия. Скорее, здесь мы видим свидетельство того, что теория эволюции нуждается в доработке.
С точки зрения искусства у "истории высокого полёта" также имеются проблемы. Во-первых, читатель ищет в произведениях персонажей, с которыми он может соотносить себя, а далеко не каждый способен проявлять эмпатию к целому виду или таксону более высокого ранга. Во-вторых, данный способ изложения предъявляет вполне определённые требования к авторской философии. И если у Степлдона здесь наблюдалась полная гармония, то любой автор, ратующий за ценность отдельной личности, найдёт историю, рассматриваемую с точки зрения всего вида, либо трагической, либо безнравственной.
Чтобы обойти эти проблемы авторы возвращаются к старой проверенной формуле "рассказов о животных": создают циклы, в которых действуют конкретные живые организмы во вполне конкретных условиях, описания их эмоций и мотиваций приправлены гомеопатическими дозами антропоморфизма, только герои рассказов внутри цикла разделены тысячами и миллионами лет. Читатели постарше, возможно помнят выходившие в СССР сборники Йозефа Аугусты с шикарными иллюстрациями Зденека Буриана, такие как "Исчезнувший мир". И у Яковлевой в её томе "По следам минувшего" - мечте всех позднесоветских детей - было много таких зарисовок. Подобные циклы легко воспринимаются и пользуются любовью читателей. Проблема у них одна: в последовательности рассказов исчезает собственно время.
Как же вернуть ощущение реки времени, текущей сквозь поколения и тысячелетия? Данную проблему попробовал решить американский фантаст Стивен Бакстер в своём романе "Эволюция". Это произведение представляет собой, по сути, историю семьи, растянувшуюся на огромный срок: от 65 млн. лет назад до 600 млн. лет вперёд. Перед глазами читателя проходят переломные моменты истории: вымирание динозавров, замерзание Антарктиды, появление символического мышления и первых городов, извержение вулкана Рабаул, положившее конец современной технической цивилизации, и высыхание Земли в невообразимо далёком будущем. Изящными штрихами Бакстер показывает, насколько неполны наши знания, основанные на палеонтологической летописи, так что главы о прошлом получаются не менее фантастическими, чем главы о будущем. Недостаток в этом впечатляющем полотне лишь один: оно не работает как роман. Редкие авторские ремарки указывают читателю, что героини каждой главы связаны прямым родством по женской линии, но на повествование это никак не влияет. "Эволюция" Бакстера при всех своих достоинствах оказывается ещё одним сборников рассказов о животных.
Имеем противоречие: описывая жизнь отдельных организмов, мы теряем ощущение времени; абстрагируясь от них, мы теряем сочувствие читателя. Возможным решением стало бы введение в текст персонажа-долгожителя, который сохраняет сознание и постоянство памяти на протяжении эпох, покуда жизнь вокруг претерпевает эволюционные изменения. Писатели исследовали возможности и такого подхода, но об этом мы поговорим в следующий раз.