Глава 5
Возвращаюсь в отделение. Эти разбирательства с жуликами отнимают ужасно много времени. У меня же в отделении работы много, и стоит спуститься, как сразу пациент. Двери «Скорой помощи» открываются, и оттуда вывозят мужчину, у которого из живота торчит какой-то деревянный предмет.
– Мужчина упал с крыши, напоролся на обломок, – рассказывает фельдшер.
– Кровопотеря?
– Небольшая. Потери сознания не было. Давление 100 на 70.
– Не трогайте меня! – рычит пострадавший, всё лицо которого забрызгано алыми каплями.
– Что он делал на крыше? – спрашиваю фельдшера.
– Пытался достать кабель, – пожимает она плечами.
– Где моя жена?! – кричит раненый.
Срочно везём его в третью смотровую. Туда же приходит Соболев.
– Что у нас? – спрашивает.
– Обломок в брюшной полости.
– Немаленький, – замечает Дмитрий, качая головой и надевая перчатки.
– Давление 70, – сообщает медсестра.
– Кровь для струйного вливания. Катетер в центральную, – пока говорю это, пострадавший кричит от боли.
– Вы можете вытащить эту доску? – слышу женский голос. Оборачиваюсь и вижу у двери молодую женщину, которая держит на руках трёхлетнюю девочку. Пока малышка с интересом смотрит вокруг, взгляд её мамы прикован к мужу. В нём плещется ужас. Но, пытаясь не поддаваться панике, она старается казаться сосредоточенной.
– Если извлекать её здесь, начнётся обширное кровотечение, – поясняет Соболев.
– Гемоглобин упал, – слышу рядом. – Кровь для переливания готова.
– А-а-а-а! – продолжает орать мужчина.
– Вы можете ему что-нибудь дать? – снова спрашивает его жена, нервно сглатывая. От такого зрелища даже у опытных медиков может возникнуть растерянность, что уж говорить о далёком от здравоохранения человеке. «Будь иначе, она бы спрашивала более конкретно», – отмечаю про себя.
– Уже дали, – сообщает медсестра.
– Лида! – кричит пострадавший.
– Полный разрыв диафрагмы, – констатирует Соболев. – Быстрее, его надо в операционную.
– Лида!
– Что? – женщина раскрывает дверь и протискивается в палату.
– Я тебя люблю, – произносит мужчина слабеющим голосом, и на его глазах выступают слёзы.
– Нет-нет, молчи! Не говори ничего! – умоляет его Лидия. – Всё будет в порядке!
– Где кровь? – спрашиваю медсестру.
– Готова.
– Давайте начинать быстрее! – требует Соболев.
Спустя десять минут мы уже в операционной. Дмитрий вызвался оперировать сам, поскольку у коллег из хирургического отделения запарка, но есть свободная операционная. Я попросилась к нему ассистентом, – хочется поучаствовать в чём-то сложном.
– Давление стабильное, 110 на 60, – докладывает медсестра.
Соболев подходит к раненому, который лежит и медленно моргает, пребывая под воздействием сильного обезболивающего.
– Андрей Васильевич, – обращается к нему Дмитрий. – Я доктор Соболев. Мы вас усыпим и прооперируем.
– Нет, не надо, – неожиданно отвечает пациент.
– Что не надо? – удивляемся оба на такое заявление.
– Не спасайте меня.
– Андрей Васильевич, из-за лекарств вы чувствуете себя необычно, но вы поправитесь, – продолжает Соболев.
– Дайте мне умереть, – звучит снова странное.
Мы переглядываемся между собой. Дмитрий спрашивает:
– Он что, нарочно с той крыши прыгнул?
– Кажется, нет, – пожимаю плечами.
Тем временем больной приподнял руку, вцепился в халат Соболева и потянул к себе.
– Это был несчастный случай, – говорит хоть и негромко, но голос уверенный.
– Вы нужны вашей семье, – обращаюсь к нему в попытке урезонить. – Так что потерпите.
– Деньги им нужны больше! – буквально рычит больной, а потом делает нечто невообразимое: резко протягивает руки к торчащему из его тела обломку, хватается за него обеими ладонями и резко давит сверху, погружая ещё глубже. Раздаётся треск ломающегося дерева, появляется кровь, а кардиомонитор сходит с ума, сигнализируя о резком падении давления и сбое сердечного ритма.
– Руки! Руки его держите! – быстро говорит нам Соболев. – Дайте перчатки!
Мы с медсестрой хватаем больного за обе руки и прижимаем к койке, чтобы новых бед не натворил. Дмитрий, чертыхаясь, облачается, и в этот момент медсестра ему говорит, что у больного нет пульс.
– Делаем непрямой массаж, – быстро произносит хирург. – Возьмите дыхательный мешок.
– Ты хочешь его интубировать? – спрашиваю.
– Пульса нет, – повторяет медсестра.
– Пережать аорту, – требует Соболев.
– Здесь? – поражаюсь. – Пять метров до операционной.
– Не успеем! – бросает коллега, продолжая непрямой массаж сердца.
– Давление 40, падает.
– Ножницы и расширитель! – приказывает Соболев, хватая скальпель и делая надрез. – Быстро!
– В предоперационной их нет, надо взять в операционной, – говорит медсестра.
– Быстрее! Помогите раздвинуть! – Дмитрий обращается к любому, кто готов помочь.
– Боже… – выдыхаю и придвигаюсь к нему. Соболев показывает, что нужно сделать: а именно погрузить ладони в края раны и раздвинуть её в разные стороны, освобождая ему доступ. Дмитрий тем временем погружает ладонь внутрь больного. Что-то там делает, потом говорит:
– Есть! Везём в операционную, быстро!
Я догадываюсь: он нащупал кровеносный сосуд, которую порвала деревяшка, когда Андрей Васильевич вонзил её сильнее в себя. И вот так, с хирургом, держащим руку внутри пациента, бежим в соседнее помещение. У меня ощущение, что мы на войне находимся. Разве что вокруг не стреляют и бомбы не падают. Но в целом обстановка очень напряжённая. Почти полевые условия!
Вскоре Соболев, оказавшись в своей стихии, быстро оперирует, комментируя свои действия:
– Слепая кишка разорвана до сальника и верхней брыжеечной вены, – попутно он буквально руками перебирает внутренности пациента, отыскивая повреждения, чтобы своевременно их устранить. Я тем временем аккуратно достаю деревяшку. Она оказывается частью штакетника – невысокого заборчика, ограждающего клумбу. Видимо, когда Андрей Васильевич падал с крыши, неудачно приземлился прямо на ограждение.
– Воротная вена не повреждена, – замечает Соболев. – Шестая доза крови. Где-то кровотечение. Так, вижу. Разрыв печени четвёртой степени. Давление 60 на ноль. Добавьте кровь. Отсос.
– Попробую поднять давление, – произносит анестезиолог Миньковецкий. Он специально пришёл к нам на помощь, когда ему сообщили, насколько сложный случай.
– Отсос. Можно ещё салфеток? Тампонировать рану. Поменяйте. Ещё салфетку. Где ангиологии?
– Доктор придёт через десять минут, – отвечает медсестра.
– Желудочковая фибрилляция, – невозмутимым как всегда голосом произносит Миньковецкий.
– Он теряет кровь. Добавьте ещё. Быстрее! – требует Соболев.
– Не получится, – отвечает на это Дмитрий Валентинович.
– Заряд 15, – в руках у хирурга появляются электроды. Он собирается запустить ими открытое сердце. – Всем отойти!
– Без толку, – сообщает анестезиолог.
– Заряд тридцать!
Проходит минут сорок, прежде чем вся бригада понимает: наши усилия бесполезны. Возможно, если бы пациент не совершил тот безрассудный поступок, ему удалось помочь. Но увы, он своё и без того тяжёлое положение ухудшил настолько, что медицина оказалась бессильна. Мы с Дмитриевым идём по коридору в зал ожидания, где находятся члены семьи Андрея Васильевича.
По дороге нам встречается Вежновец. Смотрит лукаво и говорит:
– Ой, так это вы, два героя? – и хмыкает. – Молодцы, коллеги из неотложки! Оживляли труп в течение часа. Сожгли по паре тысяч калорий. Отличная работа, – показывает нам большой палец и уходит, довольный собой. Вижу, как у Соболева играют желваки, и чуть заметно улыбаюсь. Точно так же когда-то реагировал Артур Куприянов, когда Вежновец пытался его поддеть. Ну, а у меня в отношении этого язвы, кажется, выработался антиген.
Подходим к Лидии. Видя нас, она без слов всё понимает. Шепчет дочке, чтобы та пошла порисовать в детском уголке рядом, а сама начинает говорить:
– Андрей потерял работу полгода назад. Говорил, что это худшее, что может случиться с нами. Он был неправ.
– Вашего мужа привезли с тяжелейшей травмой, – произношу традиционную речь. – Мы сделали всё, что могли. Но он умер.
– Соболезнуем вам, – тихо добавляет Дмитрий.
– Он не говорил, зачем ему понадобился тот кабель, – стараясь сдерживать проступающие слёзы, говорит Лидия. – Нам не нужна антенна.
Мы молчим, поскольку предположение очевидно: перед операцией Андрей Васильевич признался, что он семье не нужен, а вот деньги – совсем другое дело. Видимо, теперь они получат страховку и смогут покрыть свои долги, только… Это был с его стороны очень глупый и жестокий по отношению с жене и дочке поступок.
После обеда всё чаще начинаю смотреть на часы. Близится время, когда мне нужно ехать на сделку. Ту самую, где Никите Гранину предстоит «добровольно» передать своё имущество Добрякову. Когда Соболев видит, что я нервничаю, подходит и спрашивает участливо:
– Элли, у тебя что-то случилось?
– Нет, просто… боюсь опоздать на одно… кхм… мероприятие.
– Семейное? День рождения дочки? – ослепительно улыбается Дмитрий, и от его эмоции у меня чуточку теплеет на примороженной от волнения душе.
– Нет, просто нужно помочь одному человеку. Он попал в беду.
– Так скажи ему, пусть приезжает к нам. Мы его обязательно вылечим, – искренне предлагает Соболев.
– Спасибо за поддержку, Дима, – отвечаю мягко. – Только там всё намного серьёзнее. Может быть, когда-нибудь смогу рассказать.
– Держись, всё обязательно получится, – хирург кладёт мне руку на предплечье, чуть сжимает. Ощущаю тепло его большой сильной руки, улыбаюсь в ответ. Он уходит, а я ещё стою с минуту на месте, ощущая, как постепенно тает дружеское прикосновение. Или, может, уже не такое уж и дружеское? Мне кажется, Дмитрий порой бросает на меня другие взгляды. Не совсем такие, какими обычно обмениваются коллеги.
Часы показывают без пяти минут 16:00, когда я выхожу из машины возле многофункционального центра. Захожу внутрь и сразу вижу там за столиком нескольких мужчин. Это Никита Гранин (при виде меня он встаёт и чуть улыбается, приветствуя кивком головы), рядом Сергей Сергеевич (на меня бросает презрительно-брезгливый взгляд), ещё двое молодых парней, одетых в деловые костюмы – догадываюсь, что это юристы Добрякова.
Подхожу, здороваюсь, сажусь на свободный стул рядом с Граниным. Добряков нехотя кивает, юристы приветствуют с широкими льстивыми улыбками, от которых становится гадко на душе. Они напоминают двух пиявок, которые счастливы в предвкушении заняться любимым делом. Один из них вытаскивает из папки документы, кладёт перед нами.
– Вот, уважаемые, вам нужно ознакомиться и подписать эти документы, – и даже ручки протягивает каждому.
Второй пожирает нас глазами. В них читается вопрос: «Эти двое не откажутся вдруг?» Видимо, оба прощелыги получили от Добрякова хороший куш, потому готовы загрызть любого, кто им помешает.
Пробегаю бумаги глазами. С моей стороны это согласие, перед Никитой – дарственная на имя Добрякова. Мне надо подтвердить, что я не против того, как мой «супруг» отдаёт всё принадлежащее ему имущество. Я знаю: моего «да», в общем, тут и не требуется. Всё, чем владеет Гранин, заработано им или получено в наследство задолго до нашего липового бракосочетания. Но юристы, видимо, решили подстраховаться. Глупые, они не понимают, что оказались участниками спектакля. Равно как и их злобный кукловод – Добряков.
Он с видимым удовольствием наблюдает, как мы ставим подписи. Затем достаёт свою ручку, – покрытую золотом и украшенную драгоценными камнями, – оставляет размашистый автограф на всех листах, которые ему услужливо показывают прихлебатели в костюмах. После этого нас приглашают пройти к окошку, за которым девушка принимает документы, проверяет, всё ли правильно оформлено, а после говорит:
– Регистрация перехода права собственности в Росреестре пройдёт в течение трёх дней.
Добряков коротко кивает, встаёт и сразу уходит, не говоря нам ни слова. Юристы послушными собачонками устремляются за ним. Гранин совершенно растерянно смотрит им в след. Могу понять: Сергей Сергеевич, который рассыпался перед Никитой в любезностях, рассказывая о том, как близко дружил с его отцом и был почти членом семьи, теперь потерял к нему всяческий интерес. Ведь надо как-то возвращаться в Волхов, но куда? Добряков, видимо, теперь его и на порог не пустит. Никита стал для него отработанным материалом.
– Куда же мне теперь? – огорчённо спрашивает Гранин.
Мысленно задаюсь тем же вопросом: «И куда он теперь пойдёт?» Вспоминаю о брате Никиты, Александре. Но у меня нет ни его адреса, ни телефона. У самого Гранина тоже спрашивать бессмысленно: не помнит. Да и кто из нас, при наличии облачных телефонных книжек, запоминает цифры? Мы надеемся, даже когда меняем один смартфон на другой, что умная техника сама всё скачает из интернета и разложит по ячейкам. Останется только логин с паролем ввести. Увы, Никита этими знаниями не обладает.
Мы выходим на улицу, и мне ничего не остаётся, как предложить Гранину какой-то вариант. Пока говорю это, оглядываюсь: где же лейтенант Румянцев? Понимаю: видимо, вся их работа сейчас сосредоточена вокруг прокурора Пулькина и бывшего заммэра Добрякова. Что ж, стоило этого ожидать. И всё-таки как быть с Никитой? Отвезти к Маше с Данилой? Как-то неудобно их стеснять. Тем более что для них Гранин никогда не был близким другом. Да, они с Береговым когда-то нашли общий интерес – любовь к ретро-автомобилям, но это же не повод жить под одной крышей.
К себе я точно не хочу его везти. Боюсь, Олюшка может напугаться. К тому же у меня нет места. Смотрю на часы. У меня ещё четыре часа до окончания смены, нужно возвращаться на работу. Что ж, придётся взять Гранина с собой, а там придумаю что-нибудь. Озвучиваю ему свою идею, он не отказывается. Ему и правда всё равно, чем заниматься. Но хотя бы рядом будет более-менее знакомый человек.