Из воспоминаний маркиза Генри Коста о взятии Турина русскими войсками под предводительством А. В. Суворова (1799)
Суворов стоял лагерем в Асти, когда шевалье де Ревель был послан к нему для переговоров о каком-то деле. Он прибыл в лагерь в тот самый момент, когда русский главнокомандующий встав из-за стола, молился перед образом Богородицы, повешенном на ковре, которым была украшена одна из стен его палатки.
Но едва доложили о прибытии де Ревеля, как Суворов вышел к нему навстречу и сказал: "Вы сын моего друга Сент-Андре; значит вы и мой сын; и этот титул навсегда останется за вами".
Суворов разговаривал около четверти часа, стоя, положив обе руки на плечи своего собеседника, и при этом делал какие-то странные телодвижения, приседая почти до земли, как будто его сводили судороги. Затем, перекрестив несколько раз своего "названного сына", он усадили его на диван и сам сел рядом с ним.
Шевалье де Ревель, которого все считают умнейшим человеком, был в восторге от беседы с Суворовым и не мог прийти в себя от удивления, что "татарин при такой оригинальной и шутовской наружности, может иметь такая обширные и разносторонние сведения и так хорошо выражается на французском языке".
В это время доложили о приходе нескольких австрийских генералов, и главнокомандующий вышел к ним навстречу. Шевалье де Ревель был очень удивлён, увидев, что все они стоят перед ним навытяжку, как капралы, ожидающие приказаний от своего начальника.
Ревель просил Суворова объяснить некоторые подробности в данной ему инструкции, но получил такой ответ:
"Мы ведь полупомешанные, мой друг, Шателер (здесь генерал-квартирмейстер штаба Суворова) и я, - следовательно, не придерживайтесь буквально мелочей в инструкциях, которые получаются из моей главной квартиры, а действуйте по собственному усмотрению, как сочтете лучшим. Что же касается до общих мер, то это дело другое, - тут уже ничего изменять не следует".
Когда Суворов овладел Турином, и мальтийские рыцари решили сделать ему сообща визит, я также присоединился к ним. Едва доложили о нас, как главнокомандующий вышел к нам навстречу и прежде всего, обнял командоров д'Озака и де Колленьо. Затем они были приглашены в залу, где стоял большой стол, еще накрытый скатертью.
Суворов сам придерживал дверку и когда мы проходили мимо него один за другим, то он прикладывался к кресту каждого из командоров. Войдя в залу, он посадил возле себя упомянутых командоров и сделал знак казакам, сидевшим у стен с поджатыми ногами наподобие турок, чтобы они подали стулья остальным кавалерам.
Когда все заняли свои места, он благословил нас и сказал, что "давно желал видеть своих собратьев, и надеется, что это не последний наш визит, и мы будем время от времени посещать его по-приятельски". При этом Суворов заметил, что из всех отличий, дарованных ему русским императором (Павел Петрович), Мальтийский орден был для него наиболее лестным, потому что самые знатные фамилии в Европе считали за честь иметь рыцарей в числе своих предков.
В заключение он сказал, что к своему великому утешению видел рыцарей и бывшего гроссмейстера ордена в Триесте.
Де Колленьо, выслушав эту речь, поздравил его с подвигами в Италии. На это Суворов ответил ему, подымая глаза к небу: "Господь отпустил нам грехи и Пресвятая Богородица услышала наши молитвы об успехе нашего оружия".
Тот же командор сказал ему по поводу беспорядка, в каком отступили французы: "Они бледнеют при одном имени вашей светлости и обращаются в бегство всякий раз, как увидят русских".
Суворов ответил улыбаясь: "Они еще не знают русских; а о себе могу сказать, что я не злой человек и помню, что нужно быть вежливым с французами".
Затем разговор перешел к его деятельности и неутомимости в работе, и он признался, что "ничто не утомляет его в такой степени, как кабинетная работа и он готов лучше семь часов сряду провести на коне во время битвы, чем поработать час со своими офицерами; но сознавая, что это необходимо, он пересиливает себя, хотя всякий раз после такой работы, чувствует такое стеснение в груди, что не в состоянии говорить".
Он также беседовал с нами о последних военных событиях и ни разу не ошибся в собственных именах. Он отозвался о нашем короле с большим уважением и, произнося его имя, всякий раз кланялся.
После того Суворов стал предлагать нам завтрак и несмотря на наш отказ, приказал подавать его. Но когда мы вторично отказались, то он больше не настаивал и неожиданно поднялся с места. На прощание он опять поцеловал командоров, пожал руку остальным рыцарям и, благословив нас, пожелал всем дожить до ста лет.
Русский главнокомандующий немного выше среднего роста и ходит, слегка наклонившись набок, как будто собирается танцевать. У него вздернутый нос, с бородавкой на одной стороне, черные живые глаза, далеко отстоящие один от другого, большой рот с хорошо сохранившимися зубами. Но во всей его фигуре особенно поражают огромные ноги и икры невероятной толщины.
Он принимал мальтийских рыцарей в коротенькой жакетке из белого канифаса, узких панталонах из той же материи и в низких сапогах без шпор. Рубашка его была грязная и измятая, хотя с высокими жабо; на шее его были одет галстух шириною в два пальца, а на голове зеленая сафьянная каска с густым плюмажем из петушиных перьев.
Мне рассказывали, что при въезде в Турин он сидел верхом на маленькой татарской лошадке, с плохой уздечкой и казацким седлом, которые стоили не дороже шести франков, и что подушка на седле была обита зелеными сукном. Суворов был в мундире и во всех орденах; на голове его красовалась всегдашняя зеленая каска.
Рядом с ним ехал великий князь Константин (Павлович) на довольно красивой лошади, а с другой стороны возле главнокомандующего находился его штабной священник.
Суворов, овладев Турином, тотчас же отправил к королю депутацию с приглашением принять вновь бразды правления и приехать поскорее в Турин к освободителям Италии. Он беспрестанно повторял и даже с некоторой аффектацией, что "ему отдан приказ водворить Карла Эммануила IV на его престоле"; но Венский двор не согласился на это и потребовал, чтобы король до нового распоряжения оставался в Тоскане, при дворе великого герцога, только что вступившего в свои права после удаления французов"...
