Русская Прибалтика #8. Являлись ли славянами венды, проживавшие на территории Латвии к началу XIII века?

Земля Славянская, худ. Н.К.Рерих

Вендов, проживавших на территории современной Латвии к моменту прихода туда немецких крестоносцев, неоднократно упоминает в своей «Хронике Ливонии» её автор, известный нам как Генрих Латвий­ский 1. Выделяет он этот народ особо, не смешивая его с иными этносами средневековой Прибалтики — ливами, куршами, земгалами, латгалами, эстами, литовцами и др.

Как мы знаем, на протяжении всех средних ве­ков немцы обобщённо именовали вендами соседствующих с ними славян.
Историк и дипломат XVI века Сигизмунд фон Герберштейн прямо писал, что немцы «называют всех, говорящих по–славянски, одинаково вендами,
виндами или виндскими народами» 2.

Очевидно, что немецкий хронист Генрих, прекрасно знакомый с вендами германскими, не случайно именует вендами людей, встреченных им в Ливонии. Очевидно, что их язык, обычаи, внешний облик и, наконец, их самоназвание заставляют Генриха называть латвийских вендов именно вендами и никак иначе.

Большинство исследователей XIX века видели в вендах Генриха Латвийского бесспорных славян. Высказывались предположения о том, что это была часть балтийских славян, которые в древности заселяли более широкие пространства
побережья Балтийского моря. Н.Н.Харузин считал, что о проживании славян в Курляндии го­ворят даже географиче­ские названия 3.

Однако параллельно с мнением о славянской принадлеж­ности латвийских вендов развивалась мысль об их иной этнической атрибу­ции. Так, А.Биленштейн
полагал, что вендами звалась группа латышского населения, проживавшая в регионе реки Венты 4. Учёный считал, что на поч­ве племенной вражды с куршами, которые в то время ещё рассматривались как западно–финское племя, венды были вынуждены переселиться в ни­зовья Даугавы и далее на Гаую (мнение о «вендах–латышах» Ю.ЮТрусман тогда же подверг крити­ке, называя его «курьёз­ным» 5).

Изображение священного коня издревле украшало коньки крыш славянских домов на Рюгене (фото 2012 г.)

По версии Яниса Эндзелина, венды «Хро­ники Ливонии» являлись куршами 6. В то время получила распространение гипотеза о прибалтийско–финском проис­хождении курляндских вендов. Исследователь А.Шегрен причислял их к ливам 7. Латышские археологи Э.Штурме и Э.Шноре в 30–х годах ХХ века обратили вни­мание на наличие в ниж­нем течении Венты погребальных памятников XI–ХII вв., близких ливским, что стало одним из аргументов в пользу данной версии 8. Высказывалась догадка, что венды — это народ водь, будто бы переселившийся из Новго­родской земли 9. Гипотеза о ливской атрибуции вендов Северной Курземе, вытесненных из бассейна Венты куршами, уже в наше время была разви­та Э.С.Мугуревичем 10. Рассмотрев археологические материалы трёх регио­нов проживания вендов — Северное Курземе, окрестности Риги в низовьях Даугавы и округа Вендена–Цесиса, — учёный обратил внимание на наличие в них элементов, присущих средневековой культуре ливов. Это и позволи­ло ему говорить о том, что венды сначала были частью курземских ливов, проживавших в бассейне Венты и получивших имя от этого гидронима.

Под давлением куршей венды–ливы вынуждены были мигрировать к род­ственным им ливам в низовья Даугавы, а затем и в регион Вендена. Раскопки
городища Риексту калнс, отождествляемого с «замком вендов», дали находки ХII–XIII вв. ливского облика 11, что как будто подкрепляет построения
Э.С.Мугуревича. На этом основывается официальное мнение современной
латвийской исторической науки 12.

Однако ряд других исследователей последовательно отстаивает сла­вянскую идентичность латвийских вендов. В 50–х годах ХХ века Д.К.Зеле­нин 13, рассмотрев исторические, лингвистические и топонимические дан­ные, утверждал, что венды «Хроники Ливонии» были западными славянами, заселявшими бассейн реки Венты, которая, по его мнению, получила
название от данного этнонима.

Проведённые в те же годы М.В.Битовым антропологические исследо­вания показали, что на западе Латвии (в Лиепае и, особенно, в Вентспилсе)
имеется примесь южного, более тёмно пигментированного, мезокефального и более грацильного типа (по сравнению с прибалтийскими). Это ука­зывает на средиземноморское влияние. В свою очередь, ясно выраженные
средиземноморские черты имеет западнославянский краниологический
материал балтийского Поморья и Мекленбурга, относящийся к IX–XII векам 14.

Один из виднейших антропологов, Н.Н.Чебоксаров, считал, что распространение в Прибалтике северопонтийского типа связано с проникновением в летто–литовскую и в эстонско–ливскую среду славянских
элементов 15. Это стало существенным аргументом в пользу древнего про­живания славян в бассейне Венты и славянской атрибуции исторических
вендов. Выводы антропологов были использованы рядом исследователей
для утверждения славянской атрибуции вендов Ливонии 16.

Итак, если согласиться с тем, что латвийские венды начала XIII века являлись славянами, то как же продвигались они на землю Прибалтики?

Согласно археологу В.В.Седову, начало средневе­ковья совпадает с великой славянской миграцией, охватившей огромные пространства Европы от
Эльбы на западе до Дона на востоке и от побе­режья Балтики на севере до Пелопоннеса на юге.

Многие детали этого процесса до сих пор трудно поддаются изучению, особенно в тех регионах, в которых славяне оказались, в конечном итоге,
ассимилированы местным населением. Благода­ря обилию письменных свидетельств, из таких регионов более обстоятельно изучено расселение
славян на территории Греции, где они были доми­нирующим этносом в течение двух столетий, но затем постепенно растворились в среде местно­го греческого населения, хотя вплоть до XV века несколько племён там говорили на славянском языке 17. Детали проникновения славян в Малую Азию и на Апеннинский полуостров до сих пор не поддаются анализу ар­хеологическими методами. К подобным регионам принадлежит и восточное побережье Балтийского моря. Раннесредневековых письменных источников по этим землям нет, а исторические документы XIII века фиксируют лишь остатки автохтонных славян, вскоре исчезнувших с исторической сцены.

По всей вероятности, от миграционной волны разноплеменного ду­найского населения, передвигавшегося в северном направлении в Мазур­ский регион, оторвалась какая–то группа, состоявшая преимущественно из славян, которая продвинулась далее, достигнув латвийско–литовско­ го побережья Балтийского моря, заселённого тогда куршами 18. На пути в земли куршей, близ берега Балтийского моря, в Лебертсхофе, на северо–восточной окраине региона пруссов была обнаружена пальчатая фибула славянского облика. Г.Кюн отнёс эту находку к киевскому типу 19. Подоб­ные фибулы встречаются довольно широко, в том числе в Среднем Под­непровье. Две пальчатые фибулы были найдены в регионе нижнего Нема­на. Одна из них обнаружена в погребении могильника Линкунай западнее г.Советска (Тильзита). Й.Вернер отнес её к типу, основным ареалом кото­рого является Среднее Подунавье 20. Такая же пальчатая фибула найдена несколько севернее устья Немана в Штрейтлаукене 21.

Пальчатая фибула славянского типа

Далее на север пальчатая фибула обнаружена в нижнем течении реки Венты в Варвес Стрики 22. Она происходит из могильника, который раска­пывался в XIX веке любителями старины и кладоискателями. Научные раскопки были произведены в 1932 г. Х.Риекстынем. Они выявили погре­бения I тыс. до н.э. и предметы середины I тыс. н.э. 23. Пальчатая фибула принадлежит к случайным находкам этого памятника. Середина её ромби­ческая, орнаментированная мотивом из звериных и птичьих голов. Завер­шается фибула в виде грубой человеческой маски, а внизу имеет полукру­глый щиток, украшенный спирально–крючковатым орнаментом, с семью пальцевыми отростками. По Г.Кюну, это фибула киевского типа 24.

Юго–восточная Прибалтика в VI–VII вв. Места находок пальчатых фибул славянского типа (по В. В. Седову). 1 — Лебертсхоф; 2 — Линкунай; 3 — Штрейтлаукен; 4 — Варвес Стрики; 5 — Боки; 6 — Ягала; 7 — Микольцы.

Из западнолатвийского региона (точное место находки не установ­лено) происходит ещё одна фибула с пятью пальцами и геометрическим орнаментом на щитке и ромбической основе 25. По классификации Г.Кюна, такие фибулы распространены в южнорусских землях и на Дунае. На тер­ритории Латвии при раскопках могильника Боки, расположенного вблизи Даугавы в Екабпилсском р–не, встречена ещё одна славянская пальчатая фибула. Основу могильника составляли курганы с каменными венцами, которые относятся к III–V вв. н.э. Было открыто погребение, при котором в комплексе с кинжалом с окованной бронзой рукояткой была обнаружена пальчатая фибула 26. Подобная фибула найдена также в Эстонии недалеко от Таллина, в Ягала 27. Обе эти находки принадлежат к типу, весьма рас­пространённому в Среднем Поднепровье 28. Это относительно поздний тип пальчатых фибул, щиток и ножка которых сплошь покрыты прочерченным циркульным орнаментом. Вместо пальцев щитки их завершаются ажур­ным узором. Славянская принадлежность пальчатых фибул Днепровского региона была аргументирована Б.А.Рыбаковым. Позднее Й.Вернер ещё раз убедительно доказал, что в качестве одиночных фибул они были составной частью славянской женской одежды. Перечисленные находки славянских пальчатых фибул на территории Литвы и Латвии — явное свидетельство проникновения славян в этот регион уже в VI–VII вв. Картография этих находок показывает, что славяне осели, прежде всего, среди куршского на­селения и пришли в соприкосновение с ливами. Показателем этой мигра­ции являются также серьёзные изменения, которые именно в это время на­блюдаются в культуре куршей и которые никак не могут быть объяснены
внутренним эволюционным развитием.

На рубеже VI и VII столетий могильники с каменными венцами, ха­рактерные для куршского региона, исчезают, и обычай обозначать могилы венцами из камней полностью уходит. Могильники последующего времени возникают на новых местах. Их преемственность с могильниками I–VI вв. вызывала серьёзные сомнения. Однако, судя по изысканиям И.Вирсе, ряд особенностей погребального ритуала, свойственных ранним могильникам, прослеживается и в некрополях VII–IX вв. 29, свидетельствуя о том, что куршское население в основной своей массе не покинуло эти земли. Хроно­логически это совпадает с появлением здесь славянских пальчатых фибул.

Нужно полагать, что миграция славян в земли юго–восточной Прибал­тики и культурная трансформация в куршском регионе — взаимосвязан­ные явления. Традиционный для куршей обряд трупосожжения начинает вытесняться новым ритуалом — предварительной кремацией умерших с последующим захоронением праха. Эта обрядность сначала появляется в северных районах обитания куршей (в бассейне Венты и смежных зем­лях). В VIII–IХ вв. курши стали устраивать для погребений остатков кре­мации небольшие округлые или округло–овальные ямки, тождественныеславянской обрядности. Правда, собственно славянские захоронения рас­сматриваемого времени в этом регионе пока не идентифицированы. Найти их очень непросто, поскольку славянский погребальный ритуал характе­ризуется отсутствием инвентаря (как правило, он сгорал в огне погребаль­ного костра). И всё же можно полагать, что толчком в распространении обрядов, ранее не свойственных куршскому населению, стала обрядность славян, осевших в этих землях. Иного логичного объяснения просто нет.

Территория Латвии в конце I тысячелетия н.э. Могильники с песчаными курганами (венды). По В.В.Седову.

Согласно археологическим данным, в VII–VIII вв. на землях восточной
Латвии появляются курганы славянского происхождения 30. Значительная
масса латвийских географических названий, связанных со славянским
языковым материалом, сосредоточена в восточных районах страны. С эпо­хи Древней Руси в Латгалии наблюдается культурное влияние со стороны
восточных славян и проникновение их в эти земли, что нашло отражение
в материалах археологии и этнографии, а в XIX веке зафиксировано пе­реписями населения. Вместе с тем, немалое число славянских топонимов известно и в Курземе 31. В историческое время, отмеченное письменными источниками, славянское проникновение со стороны Руси–России этого региона не достигало, что заставляет относить местные топонимы сла­вянского происхождения к более ранним периодам истории Прибалтики.

Подобная картина наблюдается и в Литве. Географическая номенкла­тура славянского происхождения многочисленна в её восточной части, где контакты со славянами были интенсивными и фиксируются по другим историческим данным. Но гидронимы, этимологизируемые из славянских языков, встречены и в древнем куршском регионе 32, не затронутом славянским влиянием в историческое время. Объяснить это возможно лишь при допущении ранних встреч славян с местным балтским населением.

О расселении и проживании славян в западных районах современной Латвии свидетельствуют многочисленные топонимические материалы. Ли­товский языковед Казимир Буга рассматривал гидроним Вента как славян­ский по происхождению. К выводу о славянском начале гидронима Вента пришёл немецкий лингвист В.Л.Шмид 33. Это же заключение было поддер­жано О.Н.Трубачёвым 34. Данный гидроним не одинок в юго–восточной Прибалтике (Вента — мыс под Клайпедой, Вентас Рагас — в низовьях Не­мана, Вентос и Вентина — северо–западнее Клайпеды, Вентин — лес под Елгавой, Вентос Перкасса — в Шяуляйском р–не, Вентис — в Мазурии).

Интересно, что все эти географические названия сконцентрированы в том
регионе, где, судя по археологическим данным, в VI–VII вв. расселилось
славянское население. К.Буга считал, что не только гидроним Вента, но
и целый ряд других гидронимов свидетельствуют о появлении на летто–
литовских землях в V–VI вв. славянского населения 35.

С приходом вендов на территорию нынешней Латвии распространя­ются гидронимы и топонимы, которые ведут своё начало от их этнического
имени. Ещё в XIX веке языковеды говоря о реке Венте (Винде) — Windau,
Winda, Wenda, Wenta, Vende — усматривали в этом названии его несо­мненное славянское происхождение 36. В Латвии ещё сохранились назва­ния с основой vent, vind, vint: Вентспилс (Виндава), посёлок Вентава. На реке Венте, где жили венды, селение Пилтене (Wensau) в 1230 году носило имя Venetis, недалеко от Сигулды и Цесиса деревня Wende culla. В ХIII веке весь район по реке Венте и по морскому побережью назывался Winda (terra Winda). Я.Эндзелин отмечал в цесисском уезде названия местностей: Viņdele, Viņdeces, Vintiei, Vindedzes; в Рижском уезде: Venezis, Viņda; в Валми­ерском уезде: Veņte, Viņdens, Ventere 37. В Бауском районе, невдалеке от Ме­жотне, находится древнее городище, имеющее несвойственную земгалам округлую форму — Vina kalns, что традиционно переводится, как «Винная гора». Однако виноделие никогда не являлось традиционной местной от­раслью. Всё логично объясняется древними вендскими корнями.

Фрагмент карты северо–западной Европы XVII в. с указанием расселения венедов на территории Прибалтики

Генрих Латвийский в своей «Хронике Ливонии» повествует уже о по­следних страницах истории латвийских вендов. Очень скоро они растворя­ются в латгальской среде и уже не упоминаются в письменных документах
развитого средневековья. Первоначально, как сообщает «Хроника Ливо­нии», венды жили в Куронии (Курземе), в бассейне реки Венты, откуда были
изгнаны куршами. Какое–то время они проживали на Древней горе, но
и оттуда были вытеснены куршами. Многие из них при этом были убиты,
остальные бежали к латгалам и расселились среди них. В 1206 г. орденский
священник Даниил из области Торейда (Турайда) направился с миссио­
нерской целью к вендам. Он был принят ими доброжелательно и окрестил
их 38. «Хроника Ливонии» не сообщает каких–либо координат расселения
вендов в это время. Э.Пабст высказал предположение, что они жили в ре­гионе средневекового Арраша (Арайши) недалёко от Вендена (Цесиса) 39.
Первый каменный замок был построен в этих местах в 1207 году крестоносцами, неподалёку от уже имевшегося старого, деревянного, возле
озера Арайши, на территории, где жили венды. По их имени новое укре­пление получило название замка вендов (castrum wendorum). Это горо­дище в IX–XIII вв. было заселено вендами, жившими там рядом с латга­лами. Позднее, у городища на Ореховой горе (Riekstu kalns) 40 появился нынешний цесисский замок. В 1224 г. вблизи от старого городища вендов крестоносцами был основан город Венден. В следующем году Ливонию по­сетил римский легат Вильгельм, приглашённый рижским епископом Аль­бертом. Он побывал в Вендене и его окрестностях, где, как пишет Генрих Латвийский, было «множество вендов и латгалов, которые уже прочно освоили христианскую веру» 41.

Холм Риексту калнс (Ореховая гора) у Цесисского замка — древнее городище вендов

Очевидно, что название города Венден производно от этнонима венды.
Эсты называли его Веннолинн, что значит «город вендов». Новгородская
летопись называет его Кесь 42. На старославянском языке это означало «по­
селение», «жилище» (в современном болгарском «дом» — къща). В «Хро­нике Ливонии» упоминается ещё Wendeculla 43, то есть в буквальном пере­воде «cеление вендов». Исследователи обычно локализуют это поселение
в окрестностях Турайды, где в более поздних источниках упоминаются то­
понимы Ventas и Wending 44.

Таким образом, определённо устанавливается, что в начале ХIII века
остатки вендов проживали в бассейне Гауи в окрестностях Вендена–Цесиса и Турайды. Их первоначальной областью расселения был регион реки Венты. В источниках под 1253 г. называется «земля Винда» 45, которая была
локализована А.Биленштейном в низовьях Венты 46. Не исключено, что какая–то часть вендов, проживавших в бассейне этой реки, в то время, ког­да основные массы их вынуждены были переселиться на берега Даугавы, а затем и Гауи, не была затронута куршами и в ХIII веке составляла насе­ление небольшой исторической области — «земли Винда». Ещё в XIX веке небольшая этническая группа, проживавшая в северной Курземе, по реке Венте, именовалась ventiņi — «вентини», «вентиниеки». Очевидно, она об­разовалась от смешения вендов с куршами, но в более позднее время, со­хранив в наименовании истоки своего происхождения 47.

Проблема вендов юго–восточной Прибалтики не может быть огра­ничена анализом древностей начала II тыс. н.э. Материалы, собранные Э.С.Мугуревичем, если они действительно относятся к вендам, характе­ризуют лишь конечную стадию истории этого этноса. В это время и в ни­зовьях Даугавы, и на Гауе венды уже не имели собственного ареала, они проживали разрозненно среди более многочисленного ливского и латгаль­ского населения и не могли не подвергнуться серьёзной аккультурации.

Ливская или латгальская окраска их древностей вполне закономерна и не должна говорить в пользу прибалтийско–финской (или балтской) принад­лежности латвийских вендов. Этот вопрос должен найти разрешение на
материалах археологии региона Венты и, может быть, смежных областей,
где, как свидетельствует Генрих Латвийский, находилась их древняя тер­ритория, а в XIII–XIV вв. — «земля Винда». В VI–VIII вв. здесь, вероят­но, расселялось славянское население. В VIII–IX вв., как свидетельствуют археологические материалы, начинается расширение территории куршей в северном направлении. Перемещение куршей продолжалось и в следующих столетиях. Они постепенно заселили весь бассейн Венты и пришли в непосредственное соприкосновение с ливами. Именно с этой миграци­ей куршей и было связано вынужденное переселение вендов из региона Венты к низовьям Даугавы, что и зафиксировал Генрих Латвийский. По­сле изгнания из Курземе венды какое–то время жили на Древней горе. Она располагалась на территории современной Риги в районе Эспланады 48. Её остатки были срыты в ХVIII веке.

Венды первых столетий II тыс. н.э., проживавшие оторвано от основ­ного массива раннесредневекового славянства, не могли сохранить соб­ственно славянской материальной культуры. Пребывание вендов в тече­ние столетий в окружении иноэтничных племён — куршей, ливов, а на последней стадии и латгалов, — не могло не привести к восприятию ими многих элементов чужой культуры. Естественно, что выявляемые в об­ластях расселения вендов XI–XIII вв. древности курземских ливов могли быть оставлены и вендскими переселенцами из Курземе.

Территория Латвии в XI–XIII вв. Могильники с песчаными курганами (венды). По В.В.Седову.

В поисках археологических следов проживания славян–вендов нельзя не обратить внимание на распространение во всех регионах их локализа­ции — в Северной Курземе, на нижней Даугаве и на Гауе — не свойствен­ной местному населению курганной обрядности. Основными погребаль­ными памятниками придаугавских и гауйских ливов, так же как и латга­лов, являются грунтовые могильники 49. Появление среди них курганных захоронений до сих пор не находило какого–либо объяснения.

Эти курганы представляют собой полусферические песчаные насыпи высотой 0,5–1,5 м и диаметрами основания от 5 до 12 м. Вокруг насыпей обычно прослеживаются ровики с перемычками. Курганы образуют могиль­ники, насчитывающие от нескольких десятков до 270 насыпей. Расположены курганы скученно, нередко примыкая друг к другу. Эти курганы, как и мо­гильники в целом, абсолютно идентичны славянским курганным памятни­кам, распространённым как на Русской равнине, так и в западнославянском ареале. Около пятой части исследованных гауйских курганов содержат за­хоронения по обряду трупосожжения, совершённого в стороне. Они во всех деталях обрядности сопоставимы со славянскими. В других курганах бассейнов Гауи и нижней Даугавы содержались трупоположения на уровне древней почвы или в прямоугольных грунтовых ямах глубиной до 0,5 м. Как правило, в каждом кургане имелось одно захоронение, изредка встречались и парные трупоположения. Под курганными насыпями фиксировались по­дошвенные прослойки серого песка с включениями угольков. Совершенно очевидно, что по своему строению и обрядности эти курганы тождествен­ны славянским. Правда, умерших хоронили с неславянской ориентиров­кой — головами на север (с отклонениями), а вещевой инвентарь носит от­чётливо ливский характер. Последнее и дало основание для отнесения га­уйских и нижнедаугавских курганов к погребальным памятникам ливов 50.

Между тем, в областях расселения даугавских и гауйских ливов хорошо
известны бесспорные памятники этого этноса — грунтовые могильники 51.
Они датируются с Х по ХIII вв. включительно, когда на смену языческим
захоронениям приходят христианские кладбища. Курганы же в ареале ли­
вов неожиданно появляются во второй четверти или в середине ХI в., и эта
обрядность бытовала параллельно с грунтовыми могильниками до начала
ХIII в. Представляется несомненным, что эти древности должны принад­
лежать какому–то неливскому этносу и, скорее всего, таким этносом были
венды, изгнанные как раз в это время из региона Венты.

Погребальными памятниками ливов, проживавших на севере Курземе,
до Х–ХI вв. являются каменные могильники с оградками, сопоставимые
с древностями эстов, а также каменные курганы. Хорошо известны и погребальные памятники куршей — грунтовые могильники, упоминавшиеся
выше. Вместе с тем, в Северной Курземе известен и третий тип могильных
древностей — песчаные курганы с захоронениями по обряду трупосожжения, идентичные тем, что описаны выше для регионов Гауи и нижней Даугавы. Эти памятники абсолютно чужды обрядности и куршей, и ливов, однако латвийские археологи допускают куршскую принадлежность этих курганов исключительно на том основании, что они расположены в исто­рическом ареале куршей 52.

Э.Штурме, обобщая материалы по песчаным курганам Северного Курземе, насчитывал здесь 16 могильников и отмечал, что они датируются более ранним временем, нежели аналогичные курганы на Гауе 53. Действи­тельно, раскопки в окрестностях Сабиле показали, что курземские курганы относятся к последним векам I тыс. н.э.; с начала ХI в. песчаные курганы в Северной Курземе уже не сооружались 54. Именно в это время (скорее всего, во второй четверти ХI в.) такие курганы появляются в регионе ниж­ней Даугавы и на Гауе. В этой связи Э.Штурме связывал и гауйские, и кур­земские песчаные насыпи с ливами. Появление же курганной обрядности на Гауе он объяснял гипотетическим переселением сюда курземских ливов.

Каких–либо серьёзных оснований для отнесения песчаных курганов
Северного Курземе к памятникам куршей или ливов в распоряжении ар­еологов просто нет. Нужно полагать, что они оставлены каким–то тре­тьим этносом, проживавшим в этой местности до начала ХI века. Таким на­родом, как свидетельствует «Хроника Ливонии», были венды. Интересно, что местное население ещё в XIX веке называло эти курганные могильники krievu kapi, то есть «русскими погребениями». Это немаловажное обсто­ятельство, поскольку специалисты прекрасно знают, что именно «устный канон» обладает способностью хранить достоверную информацию с са­мых древних времён, в отличие от письменной традиции, которая более подвержена влиянию различных течений и идейных экспериментов.

Становится понятным исчезновение в начале ХI в. в Северной Курзе­ме курганной обрядности, и синхронное появление курганов в нижнем течении Даугавы и на Гауе. Венды были изгнаны куршами из прежних мест своего обитания (расселение здесь в XI–XII вв. куршей документируется археологией) и, поселившись на Даугаве и Гауе, перенесли сюда обычай сооружения курганных насыпей. Регион Курземе, где известны песчаные курганы, вплотную соприкасается с землями курземских ливов, поэтому влияние культуры последних на вендов представляется закономерным.

Переселились венды опять–таки в области, заселённые ливами.
Таким образом, встречаемость в курганах нижней Даугавы и Гауи лив­ского вещевого материала представляется вполне естественной, однако ливские предметы никак не могут служить здесь однозначным определе­нием этнической сути своих владельцев!

Могильник Яномоле (Даугавас локи, левый берег р.Даугавы напротив д.Жидино) — один из многих известных нам славянских могильников на территории восточной Латвии. В этом районе находится более 100 славянских захоронений, древнейшие из которых относятся к VIII веку.

По мнению В.Б.Вилинбахова, массовая миграция балтийских славян в Приладожье, на северо–западную Русь, происходила не единовремен­но, а длилась столетиями, охватив рубеж VII–VIII — первую половину XII вв. 55. Древние мореходы предпочитали передвигаться на своих судах вдоль побережья, где они могли бы укрыться в случае шторма и пополнить припасы. Разумеется, что в этих условиях автохтонные славяне Курземе имели контакты со своими собратьями — вендами с земель южной Бал­тики. Указания на это имеются: в керамических материалах и некоторых элементах домостроительства отдельных памятников куршского ареала археологами отмечены славянские особенности, датируемые последними столетиями I тыс. н.э. 56.

Отмечено проживание вендов и на территории Эстонии, например, около Дерпта (Тарту). В 26 км к юго–востоку от него есть посёлок Võnnu. Его старое название Вендау (Веннокиррик), в буквальном переводе это означает «храм вендов» или «храм русских» 57. Были известны река Венефер, впадающая в Чудское озеро, а также Веневере (т.е. «русский конец») в Везенбергском уезде Эстляндской губернии. Недалеко от города Хаапсалу, на карте 1862 г. от­мечены Венно, Венден (в окрестностях теперешнего Üsse) и оз.Венно.

Интересно, что некоторые эстонские слова, заимствованные из сла­вянского языка, отражают фонологические особенности, не свойственные восточнославянской речи, но характерные для западнославянских язы­ков 58.

Ареал распространения памятников типа Камно–Рыуге, в целом, со­ответствует ареалам двух диалектов эстонского языка — тартуского и выруского. В отличие от тартуского, выруский диалект демонстрирует обилие славянских лексических и фонетических элементов. Помимо словарных за­имствований, в этом диалекте наблюдается целый ряд особенностей, кото­рые «нельзя объяснить иначе, чем существованием когда–то в этом районе смешанной эстонско–славянской речи» 59.

Память о вендах сохранилась в языках финских народов, которые этим именем по сей день называют русских 60. Эстонское — Venemaa (Россия), vene (русский), финское — Venäjä (Россия), venäläinen (русский), venäjän (по–русски), карельское — Veneä (Русь).

В заключение, можно сказать, что на сегодняшний день существует множество доводов в пользу того, чтобы признать латвийских вендов славянами. К сожалению, этот вопрос упирается в сложившуюся традицию, нарушать которую официальная латвийская наука не готова.

1 Генрих Латвийский. Хроника Ливонии / Введение, перевод и комментарии
С.А.Аннинского. — М.; Л., 1938.
2 Герберштейн С. Записки о Московии. — М., 1988. С. 58, 60.
3 Харузин Н.Н. Обзор доисторической археологии в Эстляндской, а также
Лифляндской и Курляндской губерниях по трудам местных исследователей //
Труды Эстляндского губернского статистического комитета. — Ревель, 1894.
Т. IX. С. 229–231.
4 Bielenstein А. Die Grenzen des lettischen Volksstammes und der lettischen Sprache in der Gegenwart und im ХIII. Jahrhundert. — St. Petersburg, 1892. — S. 334–348.
5 Трусман Ю. Русские элементы в Эстляндии в XIII–XV вв. // Временник Эстлянд­ской губернии. 1893. — Ревель, 1894. Кн. 1. С. 77.
6 Endzelin J. Über die Nationalität und Sprache der Kuren. // Finnisch–Ugrische
Forschungen. — Leipzig, 1912. — XII. — S. 65–69.
7 Sjögren A. Reise nach Livland und Kurland. — Weimar, 1847. — S. 125–129.
8 Sturms Е. Zur Vorgeschichte der Liven // Eurasia septentrionalis antique. — Helsinki,
1936. — Т. Х. — S. 50; Šnore E. Kuršu senlietu atradumi Rīgā // Senatne un māksla. —
Rīga. 1936. — Nr. 3. — 72. —75. lpp.
9 Laakman H. Zur Geschic. hte Heinrichs von Lettland und seiner Zeit // Beiträge zur
Kunde Estlands. — Reval 1933. — Bd. XVIII. — H. 2. — S. 98.
10 Мугуревич Э.C. Проблема вендов в период раннего феодализма в Латвии //
Berichte über den II Internationalen Kongress für slawische Archäologie. — Berlin,
1973. — Bd. II. — S. 291–299.
11 Apals J. Izrakumi Cēsu Riekstu kalnā // ZASM 1980/81. — 1982. — 12. — 21. lpp.
12 Vendu jautājums Latvijas aizvēsturē // Arheoloģija un etnogrāfija. — Rīga.: Zinātne.
2012. — XXVI.
13 Зеленин Д.К. О происхождении северновеликорусов Великого Новгорода //
Доклады и сообщения Института языкознания АН СССР. — М., 1954. № 6.
С. 79–94.
14 Битов М.В. Антропологическая характеристика населения Восточной Прибал­тики (по материалам антропологического отряда Прибалтийской экспедиции 1952–1954 гг.) // Труды Прибалтийской объединённой комплексной экспедиции: Вопросы этнической истории народов Прибалтики по данным археологии, этно­графии и антропологии. — М., 1959. Т. 1. С. 575, 576.
15 Чебоксаров Н.Н. Основные проблемы этнической истории Советской Прибалтики // Тезисы докладов на объединённой конференции по археологии, этнографии и антропологии Прибалтики (Рига, май, 1955 г.). — М.: АН СССР, 1955. С. 8.
16 Ancītis K., Jansons A. Vidzemes etniskās vēstures jautājumi // Arheoloģija
un etnogrāfija. — Rīga, 1963. — T. V. — 59. lpp.
17 Гимбутас М. Славяне. Сыны Перуна. — М., 2005. С. 133.
18 Седов В.В. Славяне в раннем средневековье. — М.: Наука, 1995. С. 173; Седов В.В. Венеды–славяне в юго–восточной Прибалтике // Археология и история Пскова и Псковской земли. Материалы семинара. — Псковский государственный науч­но–исследовательский археологический центр, 1992.
19 Kühn H. Das Problem der mazurgermanischen Fibeln in Ostpreussen // Documenta
Archaeologica. — Hamburg, 1956. — S. 93.
20 Werner J. Slawische Bügelfibeln des 7. Jahrhunderts // Reinecke Festschrift. — Mainz, 1950. — Taf. 27, 8. — S. 151, 152.
21 Werner J. Slawische Bügelfibeln… — Taf. 28, 9. — S. 152.
22 Ginters W. Ober einige lettische Verzieningen der mittleren Eisenzeit // Senatne un
māksla. — Rīga, 1937. — Nr. 2. — Аbb. 8, 4 — 50. lpp.; Werner J. Slawische ügelfibeln… Taf. 30, 31. — S. 154.; Urtāns V. Latvijas iedzīvotāju sakari аг slāviem I g.t. оtrajā pusē // Arheoloģija un etnogrāfija. — Rīga, 1968. — VIII — 14, 2 Att. — 74. lpp.
23 Мооrа Н. Die Eisenzeit in Lettland bis etwa 500 n. Chr. — Tartu, 1938. — II. — S. 716, 717.
24 Kühn H. Das Problem der mazurgermanischen Fibeln… — S. 89–94.
25 Urtāns V. Latvijas iedzīvotāju… — 14, 1 Att. — 74. lpp.
26 Vankina L. Arheoloģiskie izrakumi Boķu kapulaukā 1961. gadā. // Zinātniskās atskaites sesijas referātu tēzes par arheologu, antropologu un etnogrāfu 1961. gada pētījumu rezultātiem. — Rīga, 1962. — 13.–15. lpp.
27 Jaanits L., Laul S., Lõugas V., Tõnisson Е. Eesti esiajalugu. — Таllinn, 1982. — Joon. 158, 1.
28 Рыбаков Б.А. Древние русы // Советская археология. — 1953. Т. ХVII. С. 57.
29 Озере И.А. Этническая история куршей V–IX веков / Автореферат канд. диссер­тации. — М., 1987. С. 9, 19.
30 Latvijas PSR arheoloģija. — Rīga, 1974. — 364. lpp.; В.Уртанс. Этнические различия в погребальных обрядах и инвентаре на территории Латвии в V–IX вв. // Arheoloģija un etnogrāfija. — Rīga, 1970. — IX. — 84. lpp.
31 Дамбе В.М. Славянские следы в латвийской гидронимии и микротопонимии // Балто–славянские исследования. 1980. — М., 1981. С. 157–162.
32 Ванагас А.П. Литовские гидронимы славянского происхождения // Балто–славянские исследования. 1980. — М., 1981. C. 151–157.
33 Schmid W.P. Indogermanische Modelle und osteuropäische Frühgeschichte //
Akademie der Wissenschaften und der Literatur in Mainz, Abhandl. der Geistes– und
Sozialwissenschaftlichen Klasse. — Wiesbaden, 1978. — Nr. l.
34 Трубачёв О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические
исследования. — М., 1991. С. 32.
35 Būga К. Rinktiniai raštai. — Vilnius, 1958. — T. I. — Psi. 526; 1961. — Т. III. — Psi. 881.
36 Cģ. Hennig E. Geschichte der Stadt Gotdingen in Kurland. — Mitau, 1809. — S. 15.–16.; Трусман Ю. Русские элементы в Эстляндии в XIII–XV вв. // Временник Эстлянд­ской губернии. 1893. — Ревель, 1894. Кн. 1. C. 77.
37 Endzelīns J. Vidzemes vārdi // Latvijas vietu vārdi. — Rīga, 1922. — 1. d. — 17.–24.–30.–83.–88.–109.–111. lpp.
38 Генрих Латвийский. Указ. соч. Х. 14.
39 Heinrich’s von Lettland. Livländische Chronik. Ein getreuer Bericht wie das Christenthum und die deutsche Herrschaft sich im Lande der Liven, Letten und Ehsten Bahn gebrochen. Nach Handschriften mit vielfacher Berichtigung des üblichen Textes aus dem Lateinischen übersetzt und erläutert von Eduard Pabst. — Reval, 1867. — S. 76.
40 Vierhuff G. Die Frage «Wo lag die Burg Alt–Wenden?». — Riga, 1884. — S. 11; Apals J. Vendi un Cēsu Riekstu kalns // Senā Rīga: Pētījumi pilsētas arheoloģijā un vēsturē. — Rīga, 1998. — 1. sēj. — 125.–143. lpp.
41 Генрих Латвийский. Указ. соч. XXIX. 3.
42 Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. — М.; Л., 1950. С. 263.
43 Генрих Латвийский. Указ. соч. ХV. 3.
44 Laakman H. Zur Geschichte Heinrichs von Lettland… — S. 98.
45 Liv–, Esth– und Curländisches Urkundenbuch nebst Regesten / Hrsg. von F. G. von
Bunge. — Reval, 1853. — Bd. I. — Nr. 248.
46 Bielenstein А. Die Grenzen des lettischen Volksstammes und der lettischen Sprache in der Gegenwart und im ХIII. Jahrhundert. — St. Petersburg, 1892. — S. 343–345.
47 Sitzungsberichte der Kurländischen Gesellschaft für Literatur und Kunst. — Mitau,
1868. — S. 38, 39; Baltische Monatsschrift. — Reval, 1884 — Bd. XXXVI. — S. 11.;
Кагайне Э. О некоторых особенностях славянских заимствований в говорах
северной Видземе // Балто–славянские исследования. — М., 1974. С. 206–214.
48 Цауне А.В. Рига под Ригой. Рассказ археолога об исчезнувших постройках древ­ней Риги. — Рига, 1989. С. 35–36; Он же. Возникновение Риги // Цивилизация Северной Европы. Средневековый город и культурное взаимодействие. — М., 1992. С. 25.
49 Latvijas PSR arheoloģija. — Rīga, 1974. — 194.–201. lpp.
50 Tõnisson E. Die Gauja–Liven und ihre materielle Kultur (11. Jh. –Anfang 13. Jhs.):
ein Beitrag zur ostbaltischen Frühgeschichte. — Таllinn, 1974. — S. 38–96.
51 Latvijas PSR arheoloģija. — Rīga, 1974. — 194.–201. lpp.; Мугуревич Э., Зариня А., Тыниссон Э. Ливы // Финны в Европе VI–XV веков. — М. 1990. Вып. 1. С. 135–137.
52 Sitzungsberichte der kurländischen Gesellschaft für Literatur und Kunst. — 1864–
1871. — S. 306; Balodis F. Latviešu aizvēstures materiāli // Latvieši: Rakstu krājums. —
Rīga, 1930. — 101. lpp.; Šnore E. Izrakumi Sabiles «Krievu kapos» // Vēstures atziņas
un tēlojumi. — Rīga, 1937. — 372. lpp.
53 Sturms Е. Zur Vorgeschichte der Liven… — S. 34–39.
54 Мугуревич Э.С. Некоторые вопросы этнической истории Курземе в X–XV вв. // Взаимосвязи балтов и прибалтийских финнов. — Рига, 1970. С. 37–39.
55 Вилинбахов В.Б. Балтийские славяне и Русь. // Slavia occidentalis. — Poznań, 1962. Т. 22. С. 265–266.
56 Žulkus V., Klimka L. Lietuvos pajūrio žemės viduramžiais. — Vilnius, 1989. — Р. 44–56; Žulkus V. Palanga als kurischer Handelsplatz an der Ostseeküste im 9.–12. Jahrhundert // Vakarų baltų istorija ir kultūra. — Klaipėda. 1992. — P. 46–65; Жилкус В.В. Особенности до­мостроительства Литовского Поморья в XI–XVII вв. // КСИА. — 1987. Вып. 190. С. 31–38.
57 Сведения о древних церквах и других примечательных зданиях Лифляндии //
Журнал Министерства внутренних дел. — 1846, ч. 13. C. 254.
58 Аристэ П.А. Формирование прибалтийско–финских языков и древнейший пе­риод их развития // Вопросы этнической истории эстонского народа. — Таллин,
1956. С. 24–25.
59 Моора Х.А. Вопросы сложения эстонского народа и некоторых соседних наро­дов в свете данных археологии // Вопросы этнической истории эстонского наро­да. — Таллин, 1956. С. 128.
60 Вилинбахов В.Б. Славяне в Ливонии (Некоторые соображения о вендах Генриха Латвийского) // Acta Baltico–Slavica. — Warszawa, 1973. T. VIII. S. 61–62.

Как придумали «балтов». Неполиткорректная правда…

Продолжение следует