Семён с Елисеем влетели в родную избу, обняли Настю, та с лица спала, жаль было на неё смотреть в эти часы. Нина Андреевна взялась креститься, брызгать на дочку святую воду и поить святой водичкой.
Елисеев обнял деда, стал расспрашивать. И вот что поведал дед:
– Меня Прохором Игнатичем Деревягиным зовут, стало быть. У меня в лесу избушка, охотой промышляю маненько. Иду с собакой, она и вывела к девчушке-то, напужалась, сердешная, у меня и заночевали. Вот, привёл, стало быть, вашу пропажу.
Семён Андреич велел жене принесть браги, была она ядрёная, выстоянная, в голову била враз. Выпили Семён с Прохором по два ковша, язык-то и развязался.
Андреевич спрашивал:
– А пошто в лесу живёшь? Одинокай, чай!
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Игнатьевич стал не спеша рассказывать:
– Я жил в деревне, она далёко от вас. Да вот не прижился там. Построил избушку в лесу, зверя, птицы на еду хватат, шкуры продаю. Почему одинокай? Потому как гордый шибко с молодости. Через эту гордость на каторге долго сидел, вышел стариком, и вот один, я уж привык.
Нина Андреевна как про каторгу услыхала, испужалась. Андреевич по третьему ковшу браги налил, осушили посудину с гостем.
Спать Прохора Игнатьевича положили на лавку. Всю ночь Нина не спала, боялась, вдруг встанет ночью тать да зарежет всех.
Семён Андреевич спал спокойно, Андреевна даже немного злилась на него:
– Вот те на, спит себе, а я тут с ума схожу.
Рано утром Прохор Игнатьевич поднялся. Поели с Андреевичем каши с маслом и Елисеев проводил спасителя дочки. Нина наложила в дорогу деду всего самого вкусного.
На прощание дед сказал:
– Веришь, Семён, мучался я доселе, мало добра от меня люди видели, а теперя, коли дочку твою спас, легше стало. Эх, если бы жизнь назад возвернуть! Ладно, не поминай лихом.
Семён Андреевич Елисеев смотрел на удаляющегося старика покуда хватало зрения и жалел его, одинокаго.
Елисей, хоть и было далече идти, навещал избушку Прохора Игнатьевича. Дед обучал молодого парня охоте, выделке шкур. Бывало, говаривал старый ушкуйник:
– У меня никого нет окромя собаки, кто бы ко мне с добром. Ну, говорят за шкуры люди добрые слова, но это ж всё не то. А теперь, когда Настеньку спас, ты, Елисей, появился. Когда помру, похорони возле избушки, крест поставь, помолись. Я хоть и был на каторге, людей не убивал. Грабить – грабил, но не убивец всё ж. Теперь вот Богу молюсь, а он мне отвечат, не могу объяснить, а отвечат.
Приду с охоты, молюсь, и понимаю: есть люди, которые бояться помирать, много таковых, а я не боюсь. Значит, мысли энти спасительные для души мне Господь даёт. Когда маленькие, мало ведаем, чего старухи на образа крестятся.
Детство надо вспомнить, бабушку, мать, отца, как жили, всё, словом, вспомнить, тогда только ближе к земле родной станешь, а стало быть к православию, вере нашей. Больные люди часто верующими становятся. Есть сокровенное время для каждого, и это человек душою поймёт, и вот тогда откроется Русь-Матушка.
Встречались разные люди на каторге, кто и вовсе не верил в Бога, но и они, бывало, добро мне делали. Теперь молюсь за них, некому за них молиться, вот я и молюсь. Я татей не защищаю, ясно дело, бедовы люди. Но был такой случай, грабили одних на дороге, добра много взяли, и главный наш скомандовал всех убить. А там и дети были, две девочки, три мальчика. Один из ушкуйников сказал так:
– Мы на конях быстро уедем, только нас и видели, давай не будем детей убивать.
Спорили, чуть до драки не дошло, словом, не стали никого вообще убивать. А как он главному дело доказал? Говорит:
– Ты ж сам крестьянин, знашь, каково добро наживать. Мы у них много взяли, а ну как убьём, и удачи не будет, вишь, каки понуры стоят. Бог-то и для бандитов Бог.
Ускакали мы на конях, а убивать не стали…
Прохор Игнатьевич заплакал.
Елисей изменился в лице и сказал:
– А не ты ли тем татем был, который детишек спас?
Ничего не ответил Прохор, и без слов было ясно всё.
Такие беседы закаляли Елисея, он входил в мужицкую долю уже окрепший духом.
Пошли они с дедом однажды в соседнюю деревню, и с того дня случилась у Елисея любовь.
Варвара просто шла по воду с коромыслом и вёдрами, Елисей увидел её и сразу влюбился.
Дед заметил это:
– Я те, Елисей, в этих любовных делах не помошник, я всё по каторгам. Только если ты сам не подойдёшь к ней, не заговоришь, то ничего и не будет. Найдётся такой, которай подойдёт, и тоды не случиться боле ничего. Придётся нову красу искать.
Елисей подошёл, обомлел от красоты девицы, обратился:
– Давай воды помогу донесть?
Варвара растерянным голосом:
– Дак как же это, я вас не знаю.
Елисей взволнованно:
– Я из деревни, тут через лес. Я же вас не украду, дозвольте воды донести.
Улыбнулась Варвара:
– Нет, так нельзя, вы не здешний, чужой, меня тятя мой с маманей накажут, нельзя так, поймите.
Подошёл Прохор Игнатьевич:
– Ну чего ты, девица? Поди, знашь меня.
– Знаю. И тятя вас знат.
С первых слов дело заладилось, Варвара добром ответила. Стал появляться Елисей в деревне чаще. Неповторимы бывают такие сладостные для молодых душ моменты жизни.
Елисей долго робел, поцеловать не смел. Однажды заявился грустным, Варвара ему:
– Ты чего, Елисей, такой унылый?
– Я, Варвара, ныне к деду заглянул, а он лежит в гробу, свечка в руках уж потухла, сам в гроб лёг, сам, понимашь. Он мне велел похоронить его возле избушки… Собаку себе заберу.
Варвара напросилась с Елисеем. Родители Варвары, Степан Андреянович и Вера Никитична относились к Елисею хорошо, он их шкурами звериными одаривал, птиц стреляных таскал.
Степан почесал голову:
– Ну, дочка, тоды с вами пойду, помогу похоронить человека.
Как и наказывал Прохор Игнатьевич, похоронили его возле избушки, большой крест поставили, помог отец Варвары во всём. Помолились, и после этого дня ещё сильнее сблизились духом Елисей с Варварой.
Елисей продал дедовы шкуры, запас был немалый, а осенью, собрав отца, Василия, Александра, поставили новую избу. Семён Андреевич с сыном два года назад заготовили брёвна, в хозяйстве лишнего ничего не бывает.
Состоялся разговор отца с сыном:
– Тятя! Я Варвару люблю, жениться хочу, благословите, родители.
Семён Андреевич посмотрел на жену, Нина Андреевна утирала слёзы фартуком:
– Ничего, мать! Всё гоже! Вишь, какой сын у нас! Избу позвал нас поставить, о гнезде думат, молодец. Тут теперь друга дума сердце тиранит, дадут ли своё согласие родители невесты?
***
Свадьбу гуляли широко, с душою. Вся их махонька деревня и гуляла. Бегают дети, и кто уж постарше возле дома, рады, пироги едят.
В огромной России творилось много дел, свершений, люди рождались, младенчество, отрочество, юность, свадьбы, семейная жизнь, и от смерти не уйти, коли время приходило, всё значимо в жизни человека.
А в этой маленькой деревеньке нынче был праздник. Семён Андреевич старался всех угостить, и к вечеру его головушка не выдержала, повалился головой на стол. Нина Андреевна с Елисеем повели его до кровати, а он ещё говорил:
– Гостей угощайте, я отдохну.
Отвели тятю родимого в опочивальню, и, выйдя к гостям, Нина Андреевна вдруг запела:
Тропинкой узкою иду на встречу я.
Как много трав кругом земля посеяла.
Как нелегко сейчас, душа ломается.
Вдруг не придёт ко мне моя красавица.
Берёзка белая, ты всё качаешься,
Никак ты, милая, не повстречаешься.
Припомнил я весну, когда мы встретились,
Я оторвать не мог свой взгляд от берега.
По бережку ты шла, такая ясная.
Живи в душе моей, мечта прекрасная.
Отец и мать твои живут, стараются.
Вы отпустите дочь на то свидание.
Пусть сладкая придёт тропинкой, садом ли.
Пускай живёт любовь в сердцах без устали.
Василий после песни сказал:
– Хорошо, до слёз, едрёна корень, спела Нина, а песня-то мужска.
Нина Андреевна улыбнулась:
– Устал маленько Семён, он бы спел, надо выручать, свадьба у сына.
Василий громко восхищался:
– Вот Нина! Вот даёт! Всё правильно делат.
Елисей обнял мать:
– Хорошую песню спела, а я знаю, эту песню отец для меня сочинил, хотел спеть, да силы подвели, перенервничал, переживания они такие, молодец, мама.
Угощались все ныне долго, а после спать уложили родителей Варвары, словом, все улеглись.
На следующий день снова гуляли. Нина Андреевна заметила, что дорогой её Андреевич грустный, подошла, спросила:
– Вчера такой весёлый был, а ныне…
Поглядел на жену Семён, глазами печальными:
– Знашь ведь, песню хотел спеть.
Жена обняла мужа:
– Я вчера спела.
Елисеев встрепенулся:
– Ну как всё прошло?
Василий слышал разговор:
– Всё по-людски было, и песня всем по нраву пришлась. Давай по ковшу браги ахнем, раз гуляем.
Свадьба прошла мирно, чинно, уехали родители Варвары. Мать Вера Никитична взялась плакать, да так громко, что муж Степан Андреянович стал успокаивать:
– Ну чего ты, родная моя, у нас ишшо три девки растут, мотри береги слёзы, а то на всех не хватит.
На крыльцо Елисеев вынес два ковша браги, и они со Степаном Андеяновичем огоревали два этих ковшика за один присест…
***
Елисей время от времени охотился и однажды, заглянув в Прохорову избушку, обомлел: в избушке молился священник.
Елисей тихо зашёл, чтобы не помешать молитве. Когда молитва была окончена, человек в чёрной рясе обратился к Елисею:
– Я знал хозяина избушки Прохора Игнатича, приходил он ко мне в церковь и я приходил к нему.
Елисей робко начал разговор:
– Значит, знали.
– Я теперь здесь поживу, я просил Прохора об этом, монаху надобно одному побыть. Значит, вы и похоронили?
– Да, я и похоронил. Он в гробу лежал, свеча в руках уж потухла. Крестик на груди деревянный.
– Это хорошо, готовился пред Господом предстать.
Монах стал жить и творить молитвы в Прохоровой избушке, а Елисей приносил ему хлеба, ягод, больше монах ничего не ел.
Варвара ждала ребёнка и Елисей просил молитв у монаха. Тот ответил:
– На всё Господня воля! Всё будет хорошо.
Елисей много думал после о Прохоре Игнатиче Деревягине. Ушкуйник, а как жил после каторги, никому плохого не делал, Настеньку спас, загибла бы она в лесу. Опять же, монах этот вон как хорошо относится к памяти Игнатича, сколь молитв у могилки прочитал, эва.
Назвался монах Андреем. Дивило Елисея, принёс священнику сало солёное, вкусное, только поросёнка забили, яички. Говорила маманя, не будет он таку еду, разве только хлебца отведат, да ведь так оно и вышло. И хлебца мало ест, воды и то немного пьёт, как жив-то? И Елисей напрямую спросил монаха:
– Андрей! Почему не ешь ничего, окромя воды и хлеба? А сила у тебя есть, дрова пилишь, колешь, только дойти сюда сил сколь надобно, поведай, человече.
Отвечал монах:
– Елисей! Я коли пощусь, тоды на хлеб, воду перехожу, а коли пост окончится, и медку отведаю, супу грибного поем, с кислой капустой хлёбово люблю. Святые пост не пост, они хлеб и воду, боле ничего не ели, а я грешный, видишь, так не могу. Поначалу ругал себя, старцы объяснили, что можно мёд вкушать, человеку сила надобна, не поешь, не поработашь, так в народе говорят. А мы монахи кто? Мы люди. Главное вера в Бога. Так что не дивись шибко Елисей. А ежели священник в дороге, то и рыбки можно отведать, греха в том не будет, главное, вера наша православная. Православный – значит русский, я так думаю.
Продолжение здесь Начало здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Другие истории этого автора этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь