«В сущности, Искусство - зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь» - заявил когда-то великий мастер парадоксов Оскар Уайльд. Конечно, здесь он явно перегнул палку. Любой объект, так или иначе, отражает объективную реальность. Но есть в словах Уайльда и доля истины – ведь, пройдя через призму авторского восприятия и горнило творческого вдохновения, реальность преображается - иногда очень сильно. Ярким примером этого преображения является знаменитая рок-опера «Юнона и Авось».
Сколько про эту оперу было уже писано-переписано! Думаю, не секрет, что в её основе лежит реальная история, ставшая сначала поэмой Андрея Вознесенского, потом - музыкальным произведением Алексея Рыбникова и в итоге - театральной постановкой Марка Захарова. Так вот... В каждой своей ипостаси история дочери американского коменданта Кончиты и российского камергера Резанова наполнялась новыми смыслами, а порою менялась просто до неузнаваемости. Об этих удивительных метаморфозах и пойдёт мой дальнейший рассказ.
Из поэмы А. Вознесенского «Авось!»:
«Когда ж, наконец, откинем копыта
и превратимся в звезду, в навоз —
про нас напишет стишки пиита
с фамилией, начинающейся на «Авось».
«…Тут одного гишпанца угораздило
по-своему переложить Горация.
Понятно, это не Державин,
но любопытен по терзаньям…».
«…МНЕНИЕ КРИТИКА ЗЕТА:
От этих модернистских оборотцев
Резанов ваш в гробу перевернется!
МНЕНИЕ ПОЭТА:
Перевернется, — значит, оживет.
Живи, Резанов! «Авось», вперед!»
Прежде, чем перейти к поэзии, коснемся жизненной прозы.
Николай Петрович Резанов родился 26 марта 1764 года в семье судьи Петра Гавриловича Резанова. В 1797 году он дослужился до обер-секретаря Правительствующего Сената, но главное переломное событие в его жизни произошло за три года до этого.
В 1794-м, будучи в Иркутске, Резанов знакомится с путешественником Григорием Шелеховым и берёт в жёны его дочь - Анну. Вскоре под влиянием семьи Шелеховых Резанов становится корреспондентом (представителем) организованной ими Российско-Американской Компании в Санкт-Петербурге.
Через восемь лет супружеской жизни, буквально через 12 дней после рождения дочери, жена Резанова умирает. В это время небезызвестный Иван Фёдорович Крузенштерн предоставляет властям проект кругосветного плавания. В 1803 году начальство дает «добро» и назначает руководителем экспедиции… нет-нет, совсем не Крузенштерна, а Резанова. Конфликт между Резановым и Крузенштерном, а также голод в русских колониях в Америке (которые должен был инспектировать Резанов) заставляют его отколоться от экспедиции и направиться в Калифорнию, чтобы наладить торговые отношения с колониями испанскими.
Во время посещения Сан-Франциско Резанов знакомится и обручается с дочерью коменданта крепости — 16-летней Кончитой. Но путешественнику надо отвезти отчёт российским властям, и он направляется обратно в столицу - через Сибирь. Однако до Петербурга Резанов так и не доехал. По пути он провалился под лёд, простыл и скончался от лихорадки 1 (13) марта 1807 г. в Красноярске.
Кончита долго не верила слухам о смерти Резанова, а когда получила достоверные сведения, дала обет молчания, и вскоре ушла в доминиканский монастырь в Монтерее, став первой калифорнийской монахиней.
Как видите, даже в столь сжатом и сухом изложении, эта история имела все шансы претендовать на поэму о романтической любви. Америка и Россия, православный россиянин «в летах» и юная испанка-католичка, ветер странствий и трагический финал — подобные темы были востребованы во все времена, а уж тем паче во времена «холодной войны» между США и СССР.
Андрей Вознесенский:
«В Ванкувере один профессор дал мне историческое исследование о Резанове, изданное в Америке. Я был потрясен: этой историей интересуются американцы, в России же историки игнорируют эту тему. Русские ничего не знают о великом русском путешественнике. Я считаю, что его любовная история сильнее, чем «Ромео и Джульетта». В Вероне есть Дом Ромео и Джульетты. За ним стоит стена, очень похожая на кремлевскую, с зубцами. [...] Но это все выдумано, потому что Ромео и Джульетты не было, а Кончита и Резанов были. Если бы они обвенчались, то Россия бы вступила на тот берег океана. И вся мировая история пошла бы по другому пути. Всё это меня захватило. Я стал собирать исторические свидетельства».
И вот, в 1970 году на свет появляется поэма Вознесенского «Авось!», которая спустя 4 года была напечатана в журнале "Дружба народов", а ещё через два - в сборнике «Витражных дел мастер».
В том 1976 году режиссёр театра Ленинского комсомола - Марк Захаров - как раз с успехом поставил на сцене первую рок-оперу Рыбникова «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты». И уже подумывал о второй...
Андрей Вознесенский:
«Работая над оперой «Юнона и Авось», я понял, как каторжно работать с театром. А началось с того, что Марк Захаров пытался увлечь меня сделать оперу по «Слову о полку Игореве». Вместо этого я дал ему прочесть мою поэму «Авось!» о любви сорокадвухлетнего графа Рязанова к шестнадцатилетней Кончите».
Алексей Рыбников:
«Меня давно мучила мысль о какой-то неполноценности нашей рок-музыки, об отсутствии в ней национальных русских мотивов. Хотелось создать нечто на русской основе, найти форму и сюжет, в которых отразился бы русский характер. И вот поэма Андрея Вознесенского «Авось!». История русского путешественника Николая Резанова. Мы взяли всего три факта из его биографии, олицетворяющие Мечту, Любовь и Смерть: отплытие парусников «Юнона» и «Авось» к далеким берегам, обручение с 16-летней Кончиттой и смерть на обратном пути в Россию.
Раньше я считал, что стихи А. Вознесенского на музыку не ложатся. Лишь со временем открыл для себя, что к этой поэзии необходимо найти свой музыкальный ключ. В «Юноне» и «Авось» я опирался на старинный романс, русскую романтическую музыку. И все это должно было звучать современно, сочетаться с возможностями электронной музыки».
Разумеется, для либретто поэму надо было сильно переработать. Что Вознесенский и сделал. Более того - поэт добавил в либретто отрывки из других своих стихотворений («Сага», «Тоска») и даже включил собственный перевод стихотворения Микеланджело («Создатель»).
Иногда случалось даже так, что не композитор клал стихи на музыку, а поэт сочинял к музыке новые стихи. Так, например, родилось стихотворение «Белый шиповник», написанное на бессловесный вокализ Рыбникова из кукольного мультфильма «Бедная Лиза» (1978).
Алексей Рыбников:
«Я сочинил мелодию, как сам определил, в стиле «наивный сентиментализм», соответствующем эпохе, в которую происходит действие повести Карамзина. Тема там тоже прозвучала сперва инструментально. Но явно тянула на то, чтобы появился текст. И когда подоспела рок-опера «Юнона и Авось», она идеально подошла к танцу на балу Кончиты. Там ведь та же эпоха, и образ девушки похож».
Однако Вознесенский не только добавлял в сюжет либретто другие стихотворения. Он очень сильно проредил саму поэму, выбрасывая из неё значительные куски и внося изменения. Эти правки и купюры особенно любопытны и показательны. Уверен, что те слушатели оперы, которые поэму «Авось!» не читали, даже немного опешат от содержания оригинала.
Например, либретто потеряло всю ироничность, свойственную поэме, и стало предельно возвышенным и помпезным. При этом Вознесенский, наверняка, понимал, что взаимоотношения Резанова и Кончиты имели множество прозаических моментов. Судите сами...
Уже немолодой мужчина стремится наладить торговые отношения с колонистами Калифорнии. Ему симпатизирует молоденькая испанка, дочь коменданта. Оба они понимали, что их брак имеет широкие перспективы. Я не хочу унизить чувства Кончиты, но, судя по документам, Резанов был для нее человеком с большим будущим, его амбиции и воля действительно очаровали 16-летнюю девушку. А вот чувства Резанова к Кончите были куда более прозаичны. В одном из писем в Россию он писал: «…любовь моя у вас в Невской под куском мрамора (речь о его умершей первой жене - С.К.), а здесь — следствие энтузиазма и новая жертва Отечеству». Вот так-то.
Но даже сильно приукрасив правду, Вознесенский оставил достаточно места для иронии, периодически «приземляющей» патетику и придающей этой истории привкус реальности.
Обратите внимание на то, какие куски поэмы (они в квадратных скобках) были выброшены из либретто.
«Земли новые — табула раза.
Расселю там новую расу —
Третий Мир — без деньги и петли,
ни республики, ни короны!
Где земли золотое лоно,
как по золоту пишут иконы,
будут лики людей светлы.
[Был мне сон, дурной и чудесный.
(Видно, я переел синюх.)
Да, случась при Дворе, посодействуй —
на американочке женюсь…]»
«[Отнесите родителям выкуп
за жену:
макси-шубу с опушкой из выхухоля,
фасон «бабушка-инженю»…]
…принесите три самых желания,.
что я прятал от жен и друзей,
что угрюмо отдал на заклание
авантюрной планиде моей!…
Принесите карты открытий,
в дымке золота как пыльца,
и, облив самогоном,— сожгите
у надменных дверей дворца!»
А уж бесхитростные диалоги спутников Резанова - лейтенантов Хвастова и Довыдова - это вообще что-то с чем-то (разумеется, ни один из них в либретто оперы не попал).
«ХВАСТОВ: А что ты думаешь, Довыдов…
ДОВЫДОВ: О макси-хламидах!
ХВАСТОВ: Да нет…
ДОВЫДОВ: Дистрофично
безвластие, а власть катастрофична!
ХВАСТОВ: Да нет…
ДОВЫДОВ: Вы надулись!
Что я и крепостник и вольнодумец!
ХВАСТОВ: Да нет. О бабе, о резановской.
Вдруг нас американцы водят за нос!
ДОВЫДОВ: Мыслю, как и ты, Хвастов, —
давить их, шлюх, без лишних слов».
Так или иначе, в опере Рыбникова Резанов и Кончита окончательно превратились в тех самых «Ромео и Джульетту». Там уже не осталось места улыбке (о которой, кстати, так хорошо говорил Мюнхгаузен из фильма Захарова), здесь царит лишь патетика и трагизм, что, по-моему, лишь обеднило текст, сделало его более «плоским».
Что уж говорить о религиозных мотивах, которыми опера была просто пропитана. Напомню, что советская официальная идеология была атеистической, и государство подозрительно относилось к любой мистике. То, что авторы «Юноны и Авось» осмелились использовать в музыке православные мотивы и молитвы, явно свидетельствовало о том, что в конце 1970-х настроения интеллигенции стали меняться. Подобная трактовка поэмы - наверняка, заслуга Рыбникова, который не только испытывал творческий интерес к православной хоровой культуре, но и, по его словам, уже был религиозным человеком.
Всё бы хорошо, вот только оригинальную поэму никак нельзя назвать религиозной. Наоборот, в ней хватало атеистических и даже откровенно «богохульных» строчек. Например, такие:
«Нелюбовь в ваших сводах законочных.
Где ж исток!
Губернаторская дочь, Конча,
рада я, что сын твой издох!…
И ответила Непорочная:
«Доченька…».
Ну, а дальше мы знать не вправе,
что там шепчут две бабы с тоской —
одна вся в серебре, другая —
до колен в рубашке мужской...»
По той же причине из песни моряков («В море соли и так до чёрта...») будет убран довольно мощный куплет:
«Когда бессильна «Аве Мария»,
сквозь нас выдыхивает до звёзд
атеистическая Россия
сверхъестественное «авось»!»
Зато взамен был дописан новый, в котором упоминался дореволюционный Андреевский флаг:
«Вместо флейты подымем флягу,
Чтобы смелее жилось,
Под Российским крестовым флагом
И девизом «Авось»!»
Вот такая самоцензура наоборот!
В результате рок-опера «Юнона и Авось!» превратилась в настоящее воплощение чаяний интеллигенции конца 1970-х — начала 1980-х годов. Эти чаяния заключались в потребности восстановить утерянную историческую пространственно-временную связь в стране, где история расколота на время «до революции» и «после революции», а мировоззрение — на «религиозное» и «атеистическое». «Юнона и Авось» воплотила все это настолько искусно, что каждый советский человек мог найти здесь что-нибудь своё. Пассажи, «де-юре» критикующие царскую Россию, при желании «де-факто» могли быть с легкостью перенесены на Россию советскую.
«Родилось рано наше поколение,
Чужда чужбина нам и скучен дом,
Расформированное поколение,
Мы в одиночку к истине бредем…»
И все уравновешивалось фразой:
«Российская империя — тюрьма,
Но за границей тоже кутерьма.
…Смешно с всемирной тупостью бороться,
Свобода потеряла первородство.
Ее нет ни здесь, ни там.
Куда же плыть?…
Не знаю, капитан…»
Завершалась же рок-опера гимном Любви, которая могла служить идеалом, как для атеиста, так и для верующего.
Андрей Вознесенский:
«Недавно Марк подошел ко мне: «Ты знаешь, в «Аллилуйя…» надо изменить «жители ХХ столетия». Я написал: «Дети XXI столетия». И вместо «К концу идет ХХ век…» — «Нам достался XXI век». Дальше можно петь: «Нам XXII достался век», «Нам достался XXIII век». Так что три века поэме обеспечены. Я думаю, что так и будет, потому что это подлинная любовь. Это все больше ценится. И вот это чувство безоглядности, как два человека противостоят системе: религиозной — ортодоксальной православной и католической. Каждый борется в одиночку, и я думаю, что это, к сожалению, надолго. Все остальное ерунда — политика, коррумпированность всех либералов, и правых, и левых».
Двойственность этой рок-оперы определила всю её дальнейшую - весьма непростую - судьбу. Обо всех перипетиях читайте в отдельной статье.
***
Ссылки на мои другие статьи вы можете найти ниже.
Автор: Сергей Курий