На следующее утро, Семён Андреевич Елисеев запряг лошадь, позвал сына. Елисей увидев отца, оторопел, вид у тяти был каким-то даже страшным, а отец меж тем молвил:
– У меня к тебе разговор, Елисей, серьёзный.
Елисей, глянув на отца, почуял неладное. Тятя стоял бледный, вроде неживой какой-то, не захворал ли часом?..
Отец начал говорить:
– Было это уже давно, четырнадцать лет назад. Я отслужил, и шёл куды глаза глядят, засобирался ночевать, костерок развёл, слышу робёнок плачет…
Вдруг речь отца прервал Елисей:
– Тятя! Я всё это знаю давно!
Ошеломлённый Семён выкрикнул:
– Да откуда?
– Старухи проболтались, я услыхал, прибежал домой, а мама Нина, она всё обсказала мне, решили тебя не тревожить покуда.
Весть эта прошибла до слёз Семёна, крепко прижав сына к себе, он рыдал, весь его организм содрогался так, что Елисей стал успокаивать отца:
– Ну будит, тятя! Будит! Не пужай нас.
Вы читаете продолжение. Начало здесь
Андреевич не сразу нашёл тот, давно заросший бугорок, но нашёл, глубоко вздохнул. Крест, что он тогда поставил, погнил и давно упал. Остатки его трухою лежали на холмике, густо заросшем травой. В телеге лежал новый, большой, деревянный крест, Елисеев его давно сделал, да прятал от глаз.
Вкопали в землю крест, теперь могилка была хорошо видна с дороги. Елисей подошёл, обнял крест:
– Мама! Вот, упокоилась тут, а Семён Андреевич мне тятей стал, я не сирота, мама, спи спокойно, мы будем приходить на могилку, не тревожься понапрасну.
Андреевич, смахивая с глаз слёзы, шептал:
– Ничего, всяко быват, выживем, поди, руки-ноги есть.
Елисей спросил:
– Тятя! А как маму звали?
Семён глубоко вздохнул, откашлялся:
– Не успела поведать, велела, сердешная, тебя не бросать и отошла ко Господу.
Осенили себя летучими крестами тятя с сыном. Елисей сказал отцу:
– Тятя, ты мой тятя! Зря ты переживал, я ведь тебя люблю до смерти, и Нину Андревну люблю, мамой зову.
Обнялись две русских былиночки возле могилки, которую хорошо было теперь видно с дороги. Много ли надобно человеку, чтобы счастливым быть? Отец с сыном возвращались к дому, и у Семёна наконец отлегло от сердца, он испытывал настоящую душевную радость. И эту радость ценил душою. Сколько несчастных казаков видывал, кто погиб, а кто и вовсе с бабой не целовался, потому как молод был, а уж похоронен, лежит во холодной земле. Вот потому глядел теперь Семён на Елисея и ловил кажинное мгновение жизни…
***
Телега скрипела. Ехали трое, молчали, лица были злыми, голодными. Эти беглые каторжане уже успели набедокурить, ежели всех подсчитать, то больше десяти покойников было на их совести.
Семён Андреевич с Елисеем были в тот день в лесу, заготавливали дрова. Не только для себя заготавливали, почитай, для всей махонькой их деревеньки. Выбирали сухостой, потому дело шло не быстро, но зато потом гореть будут гоже дровишки.
К вечеру и подъехали эти трое к деревеньке. Уже заметно стемнело, когда лесозаготовители возвращались домой. Андреевич при въезде в деревню сразу ощутил тревогу, та, которая от нутра идёт, именно та, которая казаку от природы дана. Было тихо. Обычно дети, кто постарше, ещё бегают по деревне, а тут никого.
Вот и его изба, рядом Василия. У дома Василия чужая телега с конём стоит. Ну старухи-то бывало об эту пору ишшо ходят друг к дружке, робяты опять же, нет, ту что-то не то, думал бывалый казак.
Постучал, вошёл в дом Василия, а сбоку быстро появился человек, и нож к горлу приставил. Семён ясно разглядел связанного Василия, Анну с детьми в углу, та дрожала и выла. Высокий и бородатый крикнул на Анну:
– Молчи, баба, если жить хошь. Резану вот тя по горлу-то, чтоб не выла.
Посереди избы стоял высокий мужик, повидал таковых Андреевич, по духу чуял. Мужик басом говорил:
– Ты, я гляжу, не из пугливых, даже не дёрнулся, когда нож к горлу приложили. Гляжу, деревенька ваша маленькая, всего двое мужиков и есть, не считая старух и баб. Ты руки свои давай, свяжем, а там поглядим чего с вами делать.
Когда беглые приехали в деревню, вели себя нагло и резво. Бабы, старухи, дети по домам попрятались вмиг. Нина Андреевна залезла с Настенькой в подпол. Когда Семён пошёл к Василию, наказал сыну, быстро сходить домой и узнать, что к чему, и ежели чего худое, чтобы смело брал ружьё, а там как Бог даст. Стрелять сына Семён уже давно обучил.
Нина Андреевна, услыша голос сына, выглянула из подпола. Елисей помог матери открыть крышку:
– Беда, сынок. Каторжане беглые налетели.
Елисей, схватив ружьё, ринулся в дом Василия. И в тот самый момент, когда отцу стали вязать руки, Елисей, быстро открыв дверь, выстрелил в длинного, тот, схватившись за бок, упал на колени. Андреевич изо всей силы шибанул связывавшего ему руки, тот упал. Третий из беглых был уже крепко пьян, с ним было легче.
Беглых каторжан крепко связали, раненого перевязали, ему повезло, пуля прошла вскользь. Семён Андреевич вскочил на коня, а на следующий день к вечеру приехали из города военные и забрали каторжников. Пока Семён ездил, раненный ушкуйник, который был, видимо, у них вожаком, просил Василия:
– Отпусти ты нас, Христа ради. Я тебе денег дам, соглашайся, мужик, будешь жить лучше.
Отвечал с неохотой Василий:
– Вы, робяты, всю деревню насмерть напужали, одну старуху до сих пор не могут в чувство привесть. Рази дело на мирных жителев нападать? А деньги мне ваши не надобно, на их, поди, кровь людей.
Анна, позлившись на ушкуйников, достала из печи кашу и покормила татей. Кормила же из ложки каждого по отдельности, те просили, чтобы руки развязали им. Как не корми, когда руки связаны каша всё одно на пол попадает, а там уж кошки подбирают остатки.
Когда Василий, глядя на это действо, еле заметно улыбнулся, жена сказала:
– Чё, Василий, сделашь, тоже люди. Христос бандита простил, и нам, стало быть, надо хошь покормить их.
Василий вдруг посуровел лицом:
– Валяй, корми, а будь по-другому, оне, может, нас уж убили, тебя бы снасильничали, валяй, жалей.
Анна, быстро глянув на мужа, хотела чего-то ответить, но враз почему-то передумала, и лишь помолчав, снова ответствовала:
– Покормила и покормила.
В их махонькой деревеньке Елисей враз стал героем, старухи, бабы, дети кланялись ему в ноги, он смущался, твердил:
– Да чего вы, земляки? Будит вам.
Почему же на семь дворов деревни было всего два мужика? Всё просто, были в тех домах мужики, да земля в этом месте не была по-хорошему плодородной, глина, не чернозём. Помыкались мужики, глядели, глядели, а урожаи всё скуднее, ушли в город в поисках лучшей жизни. С жёнами ушли, кто и детей взял, кому и оставили детей.
Степанида Матвевна Горошина с двумя внучками жила, девчушки небольшие, да ничего, корова есть. Евдокия Артамоновна Батюшкина троих внуков поднимала – с коровой чего не поднимать? Бабушка Елена Ивановна Кукушкина с дедом Гришей пятерых блюли, две девки, три парня. Бабка Дарья с дедом Семёном Осиповы жили одни, и мало надежды у них осталось повидать детей. Полина Семёновна Козлова, та одного внука поднимала, да бабка Алёна Двужильная двоих – одну девку, да парня.
Семён Андреевич Елисеев всё дивился: бабками их всех зовут, это так, а по возрасту они ох как недалеко от меня ушли. «Знамо дело, покуда служил, у них жизнь была, любовь, а у меня затянулось энто дело».
Когда мужики уехали, Василий стал их земли пахать, зерно давал за землю. А после с Семёном они немало земли прибавили. Корчевали пни, будь здоров. И хоть глиниста была земля, но худо-бедно самим хватало, и даже продавали.
Елисей после этого случая, стал как-то по-особому чувствовать ответственность за деревню…
***
Если человек тупой, да ещё и злой, то с таким впечатлительному и доброму человеку в общении непросто. Не заладилось в городе, и вернулся в деревню сын старухи Алёны, Александр Двужильный с женою.
Не прошло и двух дней, как со страшного похмелья заявился к Василию, стал орать:
– Чего земли захватил? Наживашься. Давай денег, сколько не знаю, но давай!
Мать его Алёна тут же вслед за сыном забежала, запыхавшись, в избу Василия:
– Ты пошто меня позоришь, ирод окаянный. Мы сроду столь зерна не видывали, сколь нам Василий даёт. Он вон сколь с Семёном распахали, и коли неурожай, за счёт своих земель нас выручают. Уходи, Александер, не позорь мать.
Александр, страшно выпучив глаза, стоял и смотрел ненавидящим взором на Василия:
– Кто таков Семён? Почему не знаю? Я и этого приблудного скручу в бараний рог, эва.
Андреевич, заслыша шум, зашёл к Василию. Александр, глянув на него, снова повернул голову к Василию, зло сказал:
– Ты, Василий, теперь мне должен, я распахивал землю, пни корчевал, индо жилы не порвал, а ты пользовался, а этого приблудного и знать не желаю.
Василий молчал. После как Александр ушёл, Анна, с укором глянув на мужа, сказала:
– Чего молчал? Мужик тоже мне.
Василий, глянув на Семёна и на Анну, заговорил наконец:
– А чего, своё требоват. И то правда, оне сроду столько зерна не имели, сколь я им даю. Совесть чиста моя.
Семён, глянув на Василия, сказал:
– Ладно, пойду я. Да постой, чего вы их Двужильными, мать да сына зовёте, имя, отчество, фамилия есть же?
Василий хотел было поговорить, но махнул рукой и сел на лавку, опустив низко голову. Анна ответила:
– Да, верно, Двужильными все зовут, так вот у нас водится.
И вот этот самый Александр Двужильный невзлюбил Семёна. Однажды вечером подкараулил Андреевича и схватил за грудки:
– Вы не местные, уезжайте, а то я вас зарублю.
Елисей, увидав, что отца схватили за грудки, быстро сбегал за ружьём и громко сказал:
– Ты, это, оставь отца, а то я тебе ногу прострелю.
Андреевич, крепко взяв руки Александра, одёрнул их, тот отпустил, чуя немалую силу, но рубаху Семёну порвал.
Елисеев решил пойти мирным путём. Будь он на службе, сразу бы, не думая, дал бы таковому, крепко бы дал, а тут другое дело, надобно удержаться:
– Да ты чего, сынок, опусти ружо, из одной деревни, разберёмся.
Двужильный, глядя на Елисея, и поняв, что тот выстрелит, отступил и шатаясь пошёл до дому. Неспокойно будет ныне его матери да жене и детям, ух, неспокойно.
И когда легли спать, Семён Андреевич сказал сыну:
– Мы тут, почитай, как в сказке жили. Привыкай, сынок, немало таковых, как Александр, жизнь такова.
Ещё два дня бражничал Александр, Алёна всё втолковывала ему:
– Да пойми ты, наконец, ежели бы не Василий с Семёном, мы бы без хлеба сидели. Я, что ли, пахала бы? Слава Богу, сено на корову накашиваю, и снова Василий с Семёном помогают, Бог нам их послал.
Мать замолчала, а затем, плача, добавила:
– Вернулся бы ты домой, а дом пустой. Люди бы на погост тебя сводили, кресты наши указали, вот бы как было. Без еды человек умирает.
Александр ещё один день отлёживался, отпивался квасом. С утра пошёл к Василию:
– Василий! Прости дурака, ведь мы выросли вместе, чего я взбеленился?!
Стал Александр в работе мужикам помогать на радость всей деревне.
Вконец успокоился мужик, правильный укреп жизни выбрал. Радовался сытой жизни, мать Алёна ему каждый вечер целый глиняный горшок парного молока подавала. Даже вечно ворчливая жена Александра, Фёкла, укорот своему норову дала. А чего, ежели еды хватает?!
***
Прошло ещё четыре года…
Рано утром, когда жена начала копошиться у печи, Семён Андреевич думал: «Женщина! Русская женщина! Это точно чудо! Вот сколь живу с Ниной, а досыта-то не могу налюбоваться. Кажинное движение её волнует, ох, как волнует! Любовь, едрёна корень, а в ней, в любви – всё. Любовь к Богу, отцу, маме, жене, детям – жизненно энто дело. А без этого и жизнь не мила. Жаль одиноких людей, шибко жаль, сколь их, сердешных, на белом свете много. А коли дана тебе любовь, вот оно счастье, и иного не надобно».
Нина Андреевна, заметив взгляд мужа, сказала:
– Ты полежи, Семён, отдохни, я скоро уж каши напарю, яичек поедим.
Семён улыбнулся:
– Я вот, Нина, думаю, за что нам такое счастье?
Нина Андреевна улыбнулась:
– Да не нам одним счастье, много людей так живут, чего ты?
Елисеев ответствовал:
– Да так-то оно так. Вот ты говоришь: у многих так, а я думаю: у всех по-разному.
Нина снова улыбнулась:
– Разговорились с тобою, детей разбудим.
– Ничего, пусть привыкают рано вставать.
Настенька, зевнув, сказала:
– Поспишь с вами! Мы всегда, тятя, рано встаём.
Елисей вошёл в избу, занёс два ведра с водою, отец удивился:
– Ты когда встал?
– Да не так давно.
Мать улыбалась:
– Он уж дров поколол, пока я корову доила, изгородь поправил.
Андреевич, смеясь, сказал:
– Дак ты, сынок, не ложился что ли?
– Да, тять, не спалось чего-то.
– Эт, сынок, молодость.
Настенька заверещала:
– А я тоже молоденька, тятенька.
– Молоденька, дочка, слава те Господи, молоденька, да кака румяна.
Нина Андреевна скомандовала:
– Будит вам, давайте поедим.
Семья с аппетитом поела каши с яичками на радость матери. Для материнского сердца это радость – лад и достаток за столом.
Отец с сыном пошли конопатить лодку, решили, когда лодка будет готова, сплавать на другой берег реки. Там в одном месте вырастала хорошая трава, а зимою, когда река встанет, перевезти сено коровам.
Настя пошла в лес по грибы и незаметно для себя зашла далеко, но это её не испугало поначалу, но потом, поплутав и устав, поняла, что заблудилась. Эх, учила, учила мама, как по солнцу дорогу угадывать, да чего мне! В одно ухо влетело, в другое вылетело.
К вечеру, выбившись из сил, села на поваленное дерево и заплакала навзрыд.
Нина Андреевна забеспокоилась уже давно, и как только пришли мужики, всё им обсказала, но всё надеялись, что вот-вот придёт ненаглядная их Настенька.
Вскоре пошли искать, сколь не кричали, всё без толку. Стемнело, решили возвращаться, а с утра взять мужиков в помощь.
Сна в эту ночь у Семёна с Ниной не было вовсе, Елисей и то только к утру маленько заснул. Наутро четыре мужских голоса аж осипли орать, тишина пугала.
Поздно вечером возвернулись мужики с опущенными головами. А Нина Андреевна им навстречу бежит:
– Привели Настеньку, привели.
Семён Андреевич Елисеев в голос со всеми:
– Да кто привёл-то?
– Дедушка в доме сидит, он и привёл.
Продолжение здесь Начало здесь
Project: Moloko Author: Казаков Анатолий
Другие истории этого автора этого автора здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь