Рик Уэйкман, клавишник-виртуоз, часто шутит, что продолжает работать из-за четырех бывших жен. Возможно, в этом есть доля правды, но его главная страсть – музыка. В первую очередь – его грандиозная работа Journey To The Centre Of The Earth ("Путешествие к центру Земли").
История создания этого альбома закручена не менее оригинального романа Жюля Верна: потерянные ноты, чудом возвращенные к жизни; заработанные и потраченные состояния; риск погибнуть в авиакатастрофе и несвоевременный сердечный приступ… Впрочем, Уэйкман ко всему относится философски.
Он с удовольствием демонстрирует коллекцию своих сценических накидок, травит скандальные байки (строго не для записи) и вспоминает детали своей богатой карьеры. Друг Кита Муна, Вива Стэнсхолла и Кена Рассела – всех, кого он пережил, – Уэйкман остается неисправимым рассказчиком и фонтанирует энергией. Его энтузиазм по поводу переиздания Journey заряжает. Но сначала – о баранах…
– Итак, вы перегоняли овец через Лондонский мост...
– Я – почетный гражданин Лондона. Все эти исторические штучки в моих альбомах – не просто так: меня это действительно увлекает. Я – масон, член гильдии перчаточников, рыцарь-тамплиер... Не так уж нас и много. И я могу совершенно легально носить меч и защищать веру, если того потребует моя душа! А еще почетные граждане могут перегонять овец через Лондонский мост. Это происходит нечасто, но Красный Крест получил разрешение от епископа, и я подумал: "Надо воспользоваться этой безумной привилегией!". Правда, без настоящих овец.
– Когда вы впервые прочитали “Путешествие к центру Земли”?
– Лет в двенадцать. Это был сборник в школьной библиотеке, там было еще несколько романов Жюля Верна. Помню, "С Земли на Луну" тоже там был. Все в переводе с французского… Что касается "Путешествия" – местами его было тяжело читать, хотя сюжет довольно простой. Я даже немного изучал личность Жюля Верна, потому что некоторые вещи мне были непонятны: персонаж наступает на камень, а потом автор семнадцать страниц описывает его состав! Потом я узнал, что Верн был ученым, геологом, отсюда и такие подробности. Так что я научился пропускать отдельные места. Но книга мне понравилась. Именно тогда я понял, что хочу ее как-то адаптировать.
– Вы рано начали?
– Я начал играть в пять лет, ничего другого не делал. Но когда мне было восемь, отец сводил меня на "Петю и волка" Прокофьева. Я был загипнотизирован: впервые услышал историю, рассказанную музыкой, это было невероятно. И эта мысль засела у меня в голове: я хотел рассказывать истории с помощью музыки. Но, конечно, нужно было найти правильную историю. Прочитав Верна, я понял, что "Путешествие…" – это она, даже в двенадцать лет. Больше всего мне понравилось, что книгу можно было адаптировать для музыки, превратить в ораторию, если хотите выражаться высокопарно.
– Но вашим первым сольным альбомом стал The Six Wives of Henry VIII… ("Шесть жен Генриха VIII")…
– Я записал его на A&M Records по стечению обстоятельств. Я был подписан на лейбле с группой Strawbs. В то время лейблы стали хитрее, потому что в 60-е многие группы их обманывали: гремел хит, двое участников уходили, создавали новую группу, подписывали контракт с другим лейблом, а старый даже не успевал окупить их последний альбом! Поэтому началось вот что: если лейбл подписывал группу, то и каждого участника по отдельности, и если кто-то уходил, лейбл мог сказать: "Мы хотим сольный альбом".
Я присоединился к Yes, мы записали альбом Fragile, и он начал хорошо продаваться в Америке. Мы поехали туда на гастроли: были на разогреве у Ten Years After, Black Sabbath и еще кого-то, играли по полчаса, пока люди заходили в зал, но выступали мы везде.
Джерри Мосс, буква "M" в названии A&M, передал моему менеджеру Брайану Лэйну, что хочет со мной встретиться. Мы приехали к ним в офис – это была старая киностудия Чарли Чаплина в Западном Голливуде – и он сказал: "Итак, у нас есть возможность записать сольный альбом, я думаю, это того стоит, что скажешь?".
Я был в восторге. Условия были такими же, как и в контракте со Strawbs, то есть 12 500 долларов, что составляло около 4 000 фунтов стерлингов по тем временам. Студии тогда стоили ненамного меньше, чем сегодня: они были невероятно дорогими. Поэтому я сразу подумал: "Путешествие к центру Земли!".
Мне было 22 года – шел ноябрь 1971-го – и я вышел со встречи и рассказал Брайану, что хочу сделать. Он сказал: "С таким авансом ты даже репетицию с оркестром не оплатишь, не говоря уже о записи. Придумай что-нибудь другое". И вот, будучи в том самом турне, я наткнулся на книгу "Частная жизнь Генриха VIII", и так родилась идея шести композиций для шести жен. Так я и сделал.
– Альбом имел огромный успех.
– Да, он очень хорошо продался. Пришло время второго альбома: тот же аванс, но я неплохо заработал на Генрихе, поэтому подумал, что использую эти деньги на "Путешествие…". В том же году, 1973-м, мне улыбнулась удача: The Who записали оркестровую версию Tommy, продюсером которой выступил Лу Рейзнер – к сожалению, его уже нет с нами – с Лондонским симфоническим оркестром и Английским камерным хором. Они дали несколько живых выступлений в Rainbow в Финсбери-Парке, и меня попросили приехать и сыграть на клавишных в составе группы, поскольку The Who не играли. Я поехал, так как там играли некоторые из моих приятелей: там был Кит Мун, как нам удалось остаться трезвыми на этом выступлении, для меня до сих пор загадка.
Я познакомился с Лу, и он услышал, что я хочу сделать "Путешествие…". Я тогда не очень понимал, что делаю, а он был единственным, кто успешно сделал что-то подобное. Он сказал: "Я бы с удовольствием принял участие, ведь это будет произведение, специально написанное для группы, оркестра, хора, в отличие от того, что уже существует и что будет адаптировано". Он познакомил меня с Дэвидом Миземом, который был дирижером Лондонского симфонического оркестра – он был великолепен. Потом я познакомился с Гаем Протеро, он тогда был еще совсем молодым – как и все мы, – а потом с Вилом Мэлоуном и Дэнни Бекерманом, которые делали оркестровку для Tommy.
– "Путешествие…" было уже закончено на тот момент?
– Нет, мне пришлось уехать и заканчивать его в Девоне, где тогда находился мой дом. Но большую часть я написал в своем доме в Джеррардс-Кросс. Они приехали в Девон, я сделал демо на четвертьдюймовой ленте, которая до сих пор где-то у меня хранится – меллотрон, фортепиано и, кажется, клавинет. Я просто все это свел…
– Вы никогда не думали предложить это Yes?
– Это довольно интересно, потому что после прихода в Yes – и уже точно во время работы над Генрихом – я понял, что когда пишешь музыку, то практически сразу понимаешь, найдется ли ей место. Были вещи, не знаю почему, но ты сразу думаешь: "Это для Yes, я возьму это с собой". Но иногда это было не для Yes, а иногда включалось чувство собственника: многое из того, что мы приносили в Yes, разбиралось на части, проглатывалось, выплевывалось, снова пережевывалось и в итоге выглядело на 50 процентов не так, как в самом начале. В 99 процентах случаев это было просто фантастикой: ты был так рад, что все так получилось. Но иногда ты пишешь что-то и понимаешь: "Я не хочу, чтобы это менялось ни на йоту, а если я это предложу, то это изменят". Вот так все и было.
– То есть вы предпочли Yes пабную группу?
– Можно и так сказать. Я пришел к Брайану [Лэйну] по поводу группы, и он сказал: "Мы можем позвонить Клэптону или Блэкмору; Иэн Пэйс был бы великолепен…". У него был целый список. А я сказал, что нет, я хочу попробовать другой путь. Люди ведь идут не на концерт Уэйкмана, они идут на "Путешествие…". Потому что, когда я ходил на "Петю и волка", я не мог вам сказать, кто был в оркестре или кто рассказывал; я не знал. Так что мне не нужны имена. А он сказал: "Это провал", а я сказал: "Я хочу, чтобы люди слушали и наслаждались, а не гадали, когда же Эрик сыграет еще одно соло. Это не то".
– Что он сказал, когда вы сообщили, что нашли новую группу в пабе?
– Я сказал ему, что они играют в "Валиант Трупер", но то, что он ответил, нельзя печатать. Он был в ярости. Я сказал: "Я хорошо знаю этих ребят, они хорошие парни, отличные музыканты, они будут в восторге". Я так его расхваливал, а он просто схватился за голову и сказал: "Это провал". Тогда я предложил отрепетировать и не говорить группе, где будет концерт, так как они привыкли играть в пабе. Я согласился на это и сказал группе, что мы готовим одну штуку, и мы отрепетировали ее в одном местечке в Чешеме. Мы отлично провели время, они проделали отличную работу, а потом, когда они спросили, будем ли мы давать концерт, я сказал: "Да, сначала два концерта в Королевском фестивальном зале", очень небрежно, и, вопреки опасениям Брайана, они сказали: "О, это будет здорово!".
– Сейчас вы, наконец, выпускаете полную версию "Путешествия…", но было ли сложно урезать музыку до одного диска, когда вы только записывали альбом?
– Работая над книгой… И так я делаю со всеми своими проектами – пока я работаю над чем-то, например, над Генрихом, я не читаю других книг, кроме тех, что связаны с ним, его женами или эпохой Тюдоров, и вообще не слушаю никакой другой музыки. Поэтому, когда я занимался "Путешествием…", я просто хотел погрузиться в него. Я сделал краткое изложение, просто заметки по тем местам, которые хотел осветить, и было около восьми тем, которые я действительно хотел включить, такие себе ступеньки, чтобы была понятна логика. И когда я собрал все вместе в первое демо – не все было закончено, но уже было понятно, как это будет выглядеть, – я понял, что у меня уже 53 минуты, и сразу подумал, что если я сделаю его длиннее, то смогу выпустить двойной альбом. Но у меня в голове не было столько материала. Поэтому я поговорил с A&M, прежде чем они отказались от него, и сказал, какой длины он будет, а они сказали, что хотят один альбом. Поэтому, прежде чем идти дальше, мне пришлось поискать, что можно вырезать, потому что мне нужно было убрать минут шестнадцать. Это не так-то просто сделать, но я сделал это, и две песни, которые я как раз писал, я знал, что смогу убрать. Остался небольшой пробел, но он все равно работал, так что они ушли – их даже не записывали, не репетировали и даже не заканчивали как следует.
– Первоначально у вас был другой рассказчик, не так ли?
– Актер Ричард Харрис. Но потом, в декабре, он позвонил, очень извинился, но он женился и уезжал в свадебное путешествие, поэтому его не было бы рядом. Это была настоящая паника, ведь это была очень важная часть шоу. Мне нужен был голос настоящего сказочника, поэтому мы пошли классическим путем, рассматривая разных актеров, и в то время моим менеджером был Брайан Лэйн, но мы были частью Hemdale Group в Мейфэре, которой руководил парень по имени Джон Дэйли, а его партнером был Дэвид Хеммингс, отсюда и название Hemdale. В этой группе были такие люди, как Sabbath, Джек Уайлд; самая разная публика.
Итак, у нас была эта экстренная встреча с Брайаном, я и Джон, мы просматривали список возможных кандидатов, а до концерта оставалось что-то около двух недель. В этот момент вошел Дэвид Хеммингс. Мы рассказали ему, что происходит, и спросили, не знает ли он кого-нибудь. А он сказал: "Вы находитесь в моем офисе, вы ищете актера с голосом… Так вы не думали спросить меня, блин?!". Я сказал ему: "Не могу поверить, что мы не подумали о тебе, ты бы согласился?". А он рассмеялся и сказал, что, конечно же, согласился бы, и он был великолепен. Было очень забавно, потому что мы репетировали, и он пришел с фингалом под глазом, потому что его тогдашняя жена застукала его за выполнением некоторой дополнительной офисной работы с его секретаршей и дала ему по физиономии. Пресса тогда гонялась за ним, пытаясь выяснить, что же произошло, и именно моя тогдашняя жена сделала ему блестящий макияж, который помог ему скрыть синяк во время шоу.
– Когда вы впервые отрепетировали с оркестром?
– Проблема была в том, что я не мог себе этого позволить. Даже с теми деньгами, что я заработал на Генрихе, я не мог позволить себе репетировать в студии, поэтому единственным возможным вариантом было играть живьем. Поэтому мы решили дать два концерта – в шесть и в 8:30 – и подумали, что если запишем оба, то все покроем. И я пригласил Кита Гранта из Olympic Studios, поскольку он был самым опытным звукорежиссером в стране, чтобы он это записал. Записывать в те времена было невероятно сложно, но, как сказал Кит: "Самое главное, что у нас есть две попытки, так что мы сможем скомбинировать и сделать что-то стоящее". А за полчаса до начала первого выступления нам сообщили, что мы можем записать только одно из них. Они запросили гораздо больше денег за запись, за оркестр, а у нас просто не было таких денег. На самом деле, в день концерта я потратил не только все деньги, которые заработал на Генрихе, но и заложил дом по полной программе: я продал все, что у меня было, чтобы за него заплатить. Мало того, в день концерта я получил предупреждение от Express Dairies, потому что не платил за молоко уже два месяца.
– То есть вы были на самом дне…
– Именно. Но это было, пожалуй, лучшее, что могло случиться, потому что иначе альбом так и не вышел бы. Мы записали один концерт, второй. Я свел его на Morgan Studios, и это было самое сложное сведение в моей жизни, потому что было так много ошибок и недочетов, а пригласить кого-то на помощь мы не могли, поэтому приходилось работать с тем, что было. Мы делали то, что с любовью называли "сборкой пазла" – можно редактировать на двухдюймовой ленте, просто разрезая ее, но это было похоже на огромный пазл, уходящий на шесть-девять метров назад с маленькими полосками ленты. Невероятно, как нам это удалось. Это заняло три недели беспрерывной работы, и то, что у нас получилось в итоге, было довольно интересным, потому что в нем были ошибки, были неправильные ноты у оркестра, некоторые неточности в тайминге – но в нем была атмосфера, которая мне очень нравилась, и я думал, что это так честно, и мне действительно нравилось. И к тому времени я был на мели, абсолютно и бесповоротно. Поэтому я отнес альбом на A&M Records в Лондоне, и тогдашний босс послушал его и сказал: "Мне не нравится, выпускать не будем. Никто не станет слушать одну песню в исполнении оркестра и хора… Нет, выпускать не будем…".
– Вы, наверное, были раздавлены.
– Еще бы. Я помню, как пошел к Брайану Лэйну в полном отчаянии: у меня дом, который теперь, вероятно, заложен на сумму, превышающую его стоимость, я у всех занял, все украл, все продал, у меня долги растут… А они теперь не собираются его выпускать! Можете себе представить, в каком я был состоянии. Я часто думаю, будь я богатым парнем и не трать все эти деньги, сказал бы я: "Да по фигу, плевать"? Но Брайан, к его чести, был очень проницательным. Он подумал и сказал: "Ты находишься в необычном положении: ты подписан в Америке, потому что Джерри Мосс подписал тебя там, так что это решение Америки".
Поэтому Брайан поговорил напрямую с Джерри, и, как бы глупо это ни звучало, но в 1974 году нельзя было просто взять и позвонить в Америку, нужно было заказывать разговор, это был кошмар. Наконец он дозвонился до Джерри, который сказал: "Пришлите мне его послушать, и я приму решение". Это была кассета, которая шла туда неделю – так что пришлось еще подождать – а потом нам позвонил Брайан и сказал, что только что получил телеграмму от Джерри о том, что он поручил A&M в Лондоне выпустить альбом. Как вы понимаете, это создало некоторые проблемы, потому что мы фактически пошли через голову начальства. Так что это не очень хорошо восприняли, но были там люди, которым альбом понравился, и они нас очень поддерживали.
– Вы, наверное, были поражены успехом "Путешествия…", когда он вышел – или восприняли все как должное?
– Чтобы что-то получилось, нужна команда, которая действительно верит в то, что ты делаешь и чего пытаешься добиться. Мне посчастливилось иметь такую команду. Мой менеджмент верил в "Путешествие…", моя группа верила в него, все, кто участвовал в записи, верили в него, и Джерри Мосс действительно верил в него, и это, безусловно, сыграло огромную роль в мотивации людей, которые работали на лейбле.
– Как были украдены ноты?
– Понятия не имею, хотя сейчас у меня есть ощущение, что большая часть музыки, скорее всего, уничтожена. В 1975 году все партитуры для Arthur и "Путешествия…" хранились в двух огромных футлярах, которые ездили с нами на все концерты. Одно из последних выступлений состоялось в Южной Африке в 1980 году, когда я был подписан на менеджмент в MAM. Когда я вернулся в Великобританию, ноты отправили на склад, который принадлежал MAM. Через пару лет MAM разорилась после очень долгой тяжбы с Гилбертом О'Салливаном, как ни странно. Моя жизнь в то время была в смятении, а оркестровый рок был популярен примерно так же, как тухлые яйца на парфюмерной фабрике, поэтому все мысли о том, чтобы снова исполнять "Путешествие…" или Arthur, ушли в небытие.
В конце 80-х ко мне обратился один российский промоутер, который хотел, чтобы я сыграл "Путешествие…" в Москве; я был в восторге. А потом начались проблемы. MAM распалась, как и их склад. Там же хранилось большая часть моего оборудования. Прошло не менее шести лет, и в компании не осталось никого, кто бы знал, что случилось с моими футлярами, вот и все. Мне пришлось сказать российскому промоутеру, что ничего не получится.
Но я не сдавался. Я рассылал сообщения всем, кому только мог придумать, чтобы узнать, не знает ли кто-нибудь, где они. Я связался с дирижером Дэвидом Миземом, у которого не было копии партитуры. Я связался с оркестровщиками Дэнни Бекерманом и Вилом Мэлоуном; у них не было копий. Все было в тех футлярах. Вы должны понимать, что это было задолго до появления компьютеров, все писалось от руки. В итоге я связался с копировальщиком и узнал, что он, к сожалению, покончил с собой. Я начал понимать, что веду проигранный бой, и прекратил поиски.
Иногда появлялись проблески надежды, например, какой-то парень из Бразилии сказал, что у него есть партитура Arthur. Он хотел денег, я хотел партитуру, он хотел денег, прежде чем расстаться с партитурой, поэтому я попросил прислать скан нескольких страниц, чтобы убедиться, что он не врет. Но на этом все и закончилось.
– В 2008 году партитура снова материализовалась на вашем пороге. Как?
– Если честно, я действительно не знаю. В 2005 году я переехал в Норфолк, и ко мне стали приходить коробки с вещами из всех моих прежних домов! Вещи приезжали из Швейцарии, с острова Мэн, и всех остальных мест, где они хранились, и я постепенно начал их разбирать; при наличии более 200 больших коробок, это была не быстрая работа. В конце концов я наткнулся на коробку, которую вообще не узнал – она никак не была похожа на остальные. Она была очень сырой и развалилась, когда я ее открыл. Она была полна нот, большинство из которых были не моими, и я их не узнал. Большая часть из них была очень мокрой и просто разваливалась в руках.
Я уже собирался выбросить все это на помойку, как вдруг что-то внутри меня подсказало мне продолжить. Я так и сделал и нашел еще больше мокрой музыки, которую не узнал, а потом на самом дне увидел то, что узнал сразу же. Это была дирижерская партитура Дэвида Мизема. Она была мокрой и выглядела как кусок папье-маше. Я смотрел на нее минут пять, а потом позвонил своему хорошему другу и музыковеду Гаю Протеро, который также руководит Английским камерным хором и дирижирует для меня. Он сказал, чтобы я как можно осторожнее доставил ее ему, и он посмотрит, что можно сделать, чтобы спасти хоть что-то. Я дал ей высохнуть естественным путем и отвез ее ему, и в течение года они с женой Энн сумели перенести всю оригинальную музыку на компьютер с помощью программы Sibelius, и так "Путешествие…" снова ожило.
– Что вы почувствовали, когда снова держали ноты в руках?
– Это было довольно странное ощущение; я действительно думал, что больше никогда их не увижу. Теперь я могу только надеяться, что партитура Arthur все еще где-то хранится в целости и сохранности, и, возможно, тоже найдется. Я до сих пор поражаюсь обнаружению дирижерской партитуры "Путешествия…" и собираюсь поместить ее в рамку, как только у меня появится такая возможность.
– Вы сохранили оригинальные заметки и идеи 1973 года, как они выглядели и как они сохранились после всех этих лет?
– Я всегда делаю тонны заметок и провожу большую исследовательскую работу, когда делаю концептуальный альбом, а также, поскольку это была такая грандиозная задача в 1973 году, когда я его писал, я могу вспомнить практически каждый момент, где я находился, когда писал те или иные фрагменты. Пропавшие песни так и не были закончены, только наброски, плюс заметки по тем местам книги, к которым они относились. Я знал, что это за песни, поэтому мне не пришлось долго копаться в записях.
– Можете рассказать о четырех оригинальных частях и о том, как появилось каждое произведение, и как вы видели его в контексте книги/исходного материала? Были ли какие-то части легче сочинять, чем другие?
– Я не знаю, как так получилось, что он разделился на четыре части. На виниле нет никаких пометок, так что никто не сможет понять, где какая часть! Было еще несколько названий для разных секций, и я до сих пор не знаю, как так получилось, что он разделился на четыре части! В "новом" "Путешествии к центру Земли" мы это исправили.
Не было частей, которые были бы легче сочинять, чем другие, так как я всегда рассматривал его как "единое целое": вся музыка должна была плавно перетекать одна в другую, поэтому я писал ее по порядку, начиная с начала и заканчивая концом!
– Правда ли, что тур был очень успешным, но все равно оставил вас без гроша? И знали ли вы об этом до начала тура?
– Это правда, и я знал об этом с самого начала. Но в те времена туры организовывали для продвижения альбома, и ты надеялся, что продашь больше пластинок и о твоей музыке узнает больше людей. Большинство туров в те времена были убыточными; это была форма рекламы. Однако количество проданных альбомов с лихвой компенсировало убытки от тура. Я бы сделал то же самое снова, если бы у нас все еще были нормальные магазины пластинок!
– После выступления в "Кристал Пэлас Боул" у вас случился сердечный приступ… Что произошло?
– Я плохо себя чувствовал. На самом деле, весь день я был какой-то одеревенелый, но я списывал это на усталость и, возможно, на небольшое злоупотребление янтарным напитком! К тому же я не спал несколько дней. Я ушел со сцены и практически ничего не помню; я вроде как потерял сознание. Очнулся я от того, что меня поили водой, и все еще чувствовал себя одеревенелым. Я не стал оставаться на вечеринку после концерта, сел в свою машину – большой и мощный "Мустанг" Mach 1 – и поехал домой со скоростью 40 километров в час, так плохо я себя чувствовал. Должно быть, это выглядело странно: этот мускул-кар обгоняют велосипедисты.
Я добрался до дома и лег в постель. Утром я давал интервью для Melody Maker по телефону, когда почувствовал, что снова сейчас рухну. Мне удалось добраться до постели. Пришел врач, а следующее, что я помню, – это то, что я нахожусь в карете скорой помощи. По иронии судьбы, моя группа как раз приехала на встречу, когда меня грузили в машину. Помню, как я кричал им: "Увидимся в пабе "Пэкхорс" через час; это ненадолго". Прошло девять недель, прежде чем я выписался из больницы "Уэксем Парк" и вернулся в паб "Пэкхорс"!
– Вы написали альбом King Arthur, пока лечились, и говорили, что он настолько же о вас, насколько и о короле Артуре, что вы имели в виду?
– Многие вещи стали практически автобиографичными; я понял, пока писал его, что многое в нем отражает мою собственную жизнь. Вот и все, пожалуй. Не думаю, что кто-то другой сможет понять, что я имею в виду, когда говорю это…
– Вскоре после этого вы написали музыку к фильму Кена Рассела "Листомания". Как вам с ним работалось? Как вы получили эту работу?
– Кен просто попросил меня написать музыку к "Листомании"; мне очень понравилось в этом участвовать. Я многому научился у Кена; он был очень щедр на то, чтобы делиться своими знаниями. Я также написал музыку к его фильму "Преступления на почве страсти", что тоже было очень весело.
Я видел его за несколько недель до его смерти, и меня не могло не огорчить то, как ужасно с ним обошлась британская киноиндустрия. Конечно, после его смерти они все как один заговорили о том, каким он был замечательным. Надо признать, он мог быть как ласковым, так и жестоким. Он то говорил, что ему не нравится то, что я делаю для него, то в следующий момент – что ему нравится моя работа и что со мной было приятно работать. Кен был таким, каким он себя чувствовал!
– Вам нравилось писать музыку к фильмам? Кажется, это идеальная среда для вас.
– Я люблю работать над фильмами, но беда в том, что людям, подобным мне, их предлагают не так уж и много. Я сделал штук двадцать, и все они доставили мне удовольствие. Сейчас я работаю над одним. Я бы очень хотел, чтобы у меня была возможность делать по одному фильму в год.
– Вы производите впечатление человека, который всегда движется вперед; вряд ли вы бы удовлетворились пребыванием в группе типа Strawbs. Так и было?
– Strawbs начали двигаться в сторону поп-музыки, а мне это никогда не было близко. Я любил группу, когда она была фолк-рок группой, и очень рад, что в итоге они к этому вернулись. Дэйв Казинс великолепно пишет песни. Я большой поклонник Strawbs и всегда им буду. Мы с Дэйвом до сих пор большие друзья.
– Правда ли, что тогда журнал Melody Maker поместил вас на обложку и практически назвал вторым пришествием? Вы поверили в шумиху? Вскружило ли вам голову?
– Забавная история… Я жил в Гантс-Хилле в Эссексе, в подвальной квартире. Каждый четверг я садился на поезд Central Line и ехал до Тоттенхэм-Корт-Роуд, где прямо у вокзала в газетном киоске продавали свежие номера Melody Maker. Помню, я совершил свою обычную четверговую поездку и купил журнал, прежде чем спуститься обратно, чтобы сесть на поезд до Гантс-Хилла.
Как ни странно, я не стал смотреть на обложку, а открыл страницу с альбомными чартами, чтобы посмотреть, где там альбом Strawbs Antiques And Curios, или вообще, попал ли он в чарты. Помню, напротив меня сидели двое и смотрели на меня. Да, у меня были очень длинные волосы, и одет я был немного странно, но это все равно было странно, поэтому я, кажется, скорчил гримасу!
В конце концов, где-то в районе Стратфорда, я повернулся к обложке и понял, почему люди напротив смотрели на меня, ведь я был на ней с заголовком "Суперзвезда завтрашнего дня". Помню, я был в восторге, но в то же время мне было довольно неловко, и я сложил журнал, пока не добрался до дома, где меня встретила моя хозяйка, миссис Клири, и любезно сообщила, что я должен ей 8 фунтов за квартиру. Я зарабатывал 18 фунтов в неделю со Strawbs, и на этой неделе я потратил все, поэтому я пробормотал что-то о том, что разберусь с этим завтра, и побежал на кухню. Удивительно, как когда происходит что-то действительно хорошее, реальность имеет дурную привычку давать о себе знать.
Мой отец, как всегда, все расставил на свои места. "Главное – не расслабляйся, сынок, и не зазнавайся и никогда не подводи людей", – сказал он. "Не мог бы ты одолжить мне восемь фунтов?", – был мой ответ.
– Расскажите о вашем участии в американской футбольной команде "Филадельфия Фьюри"… Питер Фрэмптон тоже был в ней?
– Кажется, это был 1976 год, и в США только-только начали создаваться нормальные футбольные клубы. Фил Вуснэм был первым футбольным комиссаром, и на продажу были выставлены различные франшизы. Вместе с Фрэнком Барселоной, агентом, который руководил Premier Talent, крупнейшим агентством в Америке, мой менеджер Брайан Лэйн, Питер Фрэмптон и еще несколько человек – всего нас было одиннадцать – купили франшизу "Филадельфии". Это было просто чудесно. Обошлось мне в копеечку, но я познакомился с замечательными футболистами и поспособствовал тому, что многие из них поехали в Америку, такие люди, как Алан Болл, Фрэнк Уортингтон, Питер Осгуд, Терри Манчини и Джонни Джайлс.
– Вы уже много лет связаны с футболом…
– Я был директором "Брентфорда" в течение года, но все пошло наперекосяк по нескольким причинам, и, оглядываясь назад, я был в этом виноват не меньше, чем они. Я до сих пор слежу за каждым их шагом. А еще я болею за "Манчестер Сити" с тех пор, как мой младший сын Оскар 24 года назад "заболел" ими. Это великий клуб, и его болельщики заслуживают всех своих успехов. Будь я богатым, я бы попробовал добиться такого же с "Брентфордом".
– Когда вы полюбили гольф? Это случилось с вами позже, так?
– Мне было 35, когда я начал. Я бросил пить в августе 1985 года и мне нужно было что-то, чтобы заполнить те часы, которые я проводил в баре. На самом деле я уже около года играл в гольф, но плохо, а потом вступил в Sparks, замечательную благотворительную организацию, которая помогает младенцам и маленьким детям. Sparks каждый год проводит множество турниров по гольфу, и я стал их попечителем и играю за них столько, сколько могу. Последние семнадцать лет я также проводжу для них свой собственный турнир.
– В 1984 году вы лишились водительских прав из-за алкоголя, так?
– Именно так. Удивительно, но я превысил норму всего на один пункт, но закон есть закон. Допустимый уровень тогда составлял 80 миллиграммов в крови, а у меня было 81. Но я рад, что это случилось, потому что это был для меня большой урок.
– В 1985 году вы потеряли сознание, находясь в Австралии, и это стал конец алкоголю. Насколько все было плохо?
– Мое тело было на пределе. Мои органы отказывали, как и я сам. К тому времени, как я вернулся домой, я потерял 13 килограмм за последние три недели гастролей по Австралии. Я засыпал на сцене и не мог удержать в себе еду. Вернувшись, я сразу же обратился к врачу-специалисту, и он дал мне шесть месяцев жизни, если только им не удастся заставить мой организм снова работать. Я больше не пил.
– Ваш современник Кит Мун тоже любил выпить… Как вы познакомились и стали такими близкими друзьями?
– Муни был просто великолепен. У нас было немало совместных попоек, и, насколько я помню, большинство из них заканчивались в полицейском участке. Самая запоминающаяся была в Австралии, когда я был на гастролях с Yes, а Муни играл там оркестровую версию Tommy. Если хотите узнать эту историю, приходите на мой творческий вечер, где я иногда ее рассказываю. Это классика!
– Разве смерть Муна не заставила вас остыть к выпивке?
– Нет, нисколько. То же самое и со смертью Вива Стэнсхолла – он был моим другом и много пил. Мы все индивидуальны и должны принимать решения, основываясь на собственной жизни, а не на жизни других.
– Как гастроли и образ жизни повлияли на вашу личную жизнь?
– Радикально. Невозможно иметь нормальную семейную жизнь, если ты постоянно находишься в разъездах. Этого баланса невозможно достичь.
– Учитывая вашу телевизионную карьеру, вы всегда считали себя артистом?
– Большинство моих друзей были комиками, а еще в школе я обнаружил, что люди считают меня забавным. Мне нравилось рассказывать глупые истории, и действительно, в школе я вступил в школьное дискуссионное общество и выступил в защиту темы "Женщины на работе". Я сделал основной упор на массажные салоны и кварталы красных фонарей. Это происходило на глазах у двухсот родителей. Мужчины хохотали до упаду, да и некоторые женщины тоже. Учитель английского, директор и завуч – нет, и мне запретили выступать на будущих дебатах. Мне было двенадцать.
– Помогли ли вам телевидение и радио держаться на плаву какое-то время?
– Я никогда в жизни не был на плаву. Каждый заработанный грош я вкладываю обратно в то, во что верю, плюс странная привычка тратиться на машины. Хотя у меня уже нет "Феррари" и подобных автомобилей, спешу добавить!
– В 1996 году вы попали в авиакатастрофу по пути в Дерри. Что вы помните об этом происшествии?
– Мне было некогда раздумывать. Мы заходили на посадку в этом восьмиместном самолете, когда вдруг все стихло, и пилот крикнул: "Вот черт! Мы потеряли управление, и переднее шасси не выпущено. Вот черт!". А потом мы ударились о взлетно-посадочную полосу. Пилот, надо отдать ему должное, был на высоте, он протащил самолет последние 100-150 метров и посадил его на задние колеса. А потом раздался довольно громкий треск, когда передняя часть ударилась об асфальт, и самолет полетели пропеллеры, двигатели, а также куски крыльев и другие довольно важные части. Мы проскользили несколько сотен ярдов и остановились, почувствовав сильный запах гари, хотя огня не было.
Я сидел у окна аварийного выхода. Стояла гробовая тишина. "Мне выбить окно?", – спросил я пилота. В его ответе было много ругательств, но смысл был в том, что мне нужно это сделать, а потом бежать как можно дальше от самолета. Что я и сделал. После того, как нас осмотрели врачи, мы отправились в отель, где я должен был выступать на корпоративном мероприятии этой самой авиакомпании, празднуя десять лет безаварийных полетов...
– В 1998 году вы, наконец, вернулись к "центру Земли", почему вы так долго тянули?
– Я всегда планировал записать "Путешествие…" должным образом, как мы только что сделали для этого релиза, но без нот я не мог этого сделать. Кто-то предложил вернуться! Так родился альбом Return To The Centre Of The Earth ("Возвращение к центру Земли").
– Потом вы заболели пневмонией. Вы думаете, альбомы про "Землю" каким-то образом прокляты? Сначала сердечный приступ, потом пневмония?
– Нет, не прокляты. Но они берут свое, как и этот. Я никогда в жизни не чувствовал себя так усталым. Они поглощают всю твою жизнь. С "Возвращением к центру Земли" все было совсем плохо. У меня развилась хроническая двусторонняя пневмония и плеврит, и когда меня госпитализировали, мне дали 48 часов жизни. Помню, как очнулся через несколько дней в больнице и увидел своих детей у изножья кровати, которых привезли ко мне на остров Мэн. Так что я догадался, что дела плохи!
– Сколько раз вы пытались уйти с гастролей или перестать играть живьем?
– Ни разу. Я перестал ездить в долгие гастрольные туры и теперь делаю короткие вылазки и в основном разовые выступления. Мне нравится так, потому что это делает каждое шоу особенным.
– Недавно вас удостоили звания почетного члена Королевского колледжа музыки. В душе вы в первую очередь музыкант/композитор?
– Я тот, кем меня хотят видеть. Каждый день в моей жизни не похож на другой и приносит что-то новое – иногда хорошее, иногда плохое, но на столе всегда что-то есть.