Исследуя динамику исторической сингулярности, мы неожиданно выходим на очень влиятельное социально-экономическое учение, которое сегодня часто считают устаревшим, хотя многие из нас ещё учили его по учебникам.
Смотреть предыдущую часть.
Марксистская динамика эволюции
Описанная в предыдущей части динамика исторической сингулярности, разумеется, не ушла от внимания мыслителей прошлого. Вглядываясь в происходящие вокруг неё процессы, мы внезапно видим картину, которую описывает марксизм.
Я ни в коем случае не считаю себя специалистом по марксистскому подходу к истории. Знакомство с ним для меня ограничилось учебниками в средней школе, ещё советского издания, и краткой темой в институтском курсе истории экономических учений. Однако я попытаюсь очень грубо (и, несомненно, со многими ошибками) интерпретировать его в контексте данной работы.
По Марксу основной движущей силой истории является противоречие между производительными силами и производственными отношениями. Производительные силы объединяют людей, занятых в производстве, с их навыками и умениями, и технические средства производства. Динамика их определяется дарвиновским механизмом техноэволюции, который допускает неограниченный прогресс и появление принципиально нового. Кроме того, дарвиновский механизм подразумевает опору на найденные подходы, решения и стандарты — то есть развитие под его воздействием опирается на пройденный исторический путь (в англоязычной литературе это называют path dependency). Да, иногда появляются технологии, заставляющие пересмотреть многие уже имеющиеся технические системы, — странный мир Гиперурании проявляет себя и здесь — но на деле это происходит достаточно редко. Таким образом, развитие производительных сил является относительно плавным и поступательным и не имеет жёстких ограничений, кроме вместимости биосферы Земли (а эти ограничения мы почувствовали только в последнем столетии).
Производственные отношения, напротив, относятся к институциональной сфере, которая подвержена влиянию исторической сингулярности и постепенно погружается в неё. Институты за пределами сингулярности также развиваются по дарвиновским принципам, а значит могут отвечать на вызовы со стороны производительных сил новыми, нестандартными и своевременными решениями. В советской историографии эти решения иногда трактовались как переход в феодализм сразу из первобытно-общинного строя. Однако, разнообразие таких переходов слишком высоко, и это мы ещё не берём в расчёт изменения, которые имели место за пределами письменной истории и потому не получили должного внимания учёных.
В случае же, когда общество вовлечено в сингулярность (а интеллектуальные и политические элиты во всех более-менее цивилизованных обществах последние 2000 лет были в неё вовлечены, по крайней мере, когда находились при исполнении обязанностей), динамика производственных отношений становится неравномерной, подчиняясь правилу "сначала все возможные решения, потом — никаких, только экстенсивный рост". Это и порождает ступенчатое движение по лестнице социально-экономических формаций. Шаги при этом делаются следующие:
Шаг 1. Заря формации: Вавилонская библиотека предлагает множество удачных применений для примитивных пока ещё технологий. Производительные силы бурно развиваются.
Шаг 2. Насыщение: технологии предлагают новые пути использования природных ресурсов, но со сложившейся институциональной и культурной структурой общества они сочетаются плохо, а изменить эту структуру практически невозможно (она сложилась, укрепилась и сама себя обосновала в первые века, если не десятилетия существования формации). Развитие производительных сил тормозится. Со временем начинаются экономические трудности.
Шаг 3. Брожение: элиты (правящие, контрэлиты, или и те и другие) в попытках что-то сделать принимаются экспериментировать с технологиями управления. Рост производительных сил при этом замедляется ещё сильнее (теперь ещё и от небрежения), однако управляемость общества временно повышается. Благосостояние масс в среднем падает, но для отдельных значимых групп оно может стабилизироваться или даже повышаться. Однако, в конечном итоге, игры с технологиями управления приводят к обрушению системы: либо из-за управленческой ошибки (если экспериментами балуются элиты), либо через революцию (если активность проявляют контрэлиты). В самых изысканных случаях обрушение принимает форму регулируемого сноса — тогда мы говорим о "революции сверху".
Шаг 4: "Век голода и убийств".
Кризис, прошедший в форме обвала или революции вызывает разрушение производственных активов и культурных ценностей, гражданские конфликты (в виде бандитских войн или же полномасштабной гражданской войны), а часто и внешние войны. При этом формы могут быть различны. Потеря культурных ценностей может выглядеть как грабёж, а может — как культурная политика новой власти. Внешняя война может быть оккупацией "территории хаоса" соседними державами, а может — победоносной экспансией, как войны революционной, а позже наполеоновской Франции. Облик различен, но схож результат.
На деле революция от обвала отличается только тем, что в этом случае процессом кто-то пытается управлять. И, как серфер на волне, может, в конечном итоге, вырулить в желательную для себя сторону.
Наиболее интересен случай так называемой "революции сверху". В 90-е, помнится, продвигалась идея, что в нормальных де странах проводят реформы, а не революции затевают. После чего полагалось поглядеть на сытую благоустроенную Германию. И помедитировать на Бисмарка.
Бисмарк, несомненно, великий государственный деятель, который подарил своему поколению процветание и относительный мир (три инициированных им войны велись руками профессиональных военных на чужой территории), а своей родине — статус великой державы. Но следует помнить, что за Бисмарком следовали Вильгельм II и гражданин Шикльгрубер. Схожим образом на другом конце Евразии в молодой, хотя и древней, островной державе за великолепно проведёнными реформами Мэйдзи последовала недолговечная Азиатская сфера сопроцветания. Похоже, режим, проведший удачную "революцию сверху", достаточно быстро теряет чувство реальности. Он пытается управлять всем и скоро находит себе задачу не по зубам. Долг кровью, от которого уклонились отцы, сполна выплачивают дети и внуки. Мрачный жнец всегда соберёт свою жатву.
Шаг 5: Возрождение.
После прошедшей варваризации, позволившей сбросить избыточные социальные практики, общество может пересобраться. В ходе такой пересборки оно может интегрировать технологии позволяющие охватывать бо́льшие массы людей и лучше утилизировать их время (т.е. создающие более обширный субстрат для сингулярности). Давление сингулярности на собственно производительную активность снижается, и общество получает стимул к развитию.
Указанные новые технологии не обязательно должны представлять собой какие-то крупные производственные или управленческие прорывы. Они могут оказаться самыми неожиданными — всё решают последствия. Так, в Европе времён раннего Средневековья появилась такая инновация, как стремена. Казалось бы, небольшое, очень специальное изобретение. Однако именно стремена позволяли всаднику крепко держаться в седле и переносить всю свою кинетическую энергию в мощнейший удар копьём. Это сделало возможным появление рыцарской конницы. А обученный и вооружённый рыцарь – это воин, который способен победить десятки вооружённых пехотинцев, если те не прошли должного обучения и слаживания. Так уровень управляемости, ранее требовавший государственной власти и могучей армии, стал воспроизводиться буквально в каждой деревне, и социальный облик Европы изменился.
Благодаря таким техносоциальным инновациям или же новациям чисто социальным, но приходящим со стороны, из-за пределов сингулярности, производственные отношения получают возможность адаптироваться к увеличившимся производительным силам. Причём изменяются они "с запасом", ведь на новую техническую базу переводится весь массив вечных сюжетов и проверенных решений из вавилонской библиотеки. И цикл повторяется.
Следует отметить важное отличие между излагаемой здесь моделью и классическим марксизмом. Маркс и его последователи, рассматривая смену формаций, придавали большое значение революционным процессам. Я полагаю, что ключевую роль здесь играют скорее массовые умертвия и потери информации (последние, впрочем, вполне умеренные — всё самое важное сохраняется в десятках жанров и тысячах копий). Именно они сокращают субстрат сингулярности и создают место для реализации новых решений. При смене формаций революционные процессы имели место не всегда (где они были, например, при падении Римской империи?), а вот умертвия случались обязательно. Революционные силы играют только одну (впрочем, важную) роль: они пытаются хоть как-то управлять процессом. К добру ли, к худу — показывает история.
Возможно, я просто меньше, чем классики марксизма, верю в человечество.
Зато другому тезису марксистов нельзя отказать в прозорливости. Я имею в виду мысль о том, что следующая формация (коммунизм) будет качественно отличаться от прежних формаций классового общества. В середине XIX столетия она могла показаться лишь благим упованием, но сегодня, когда исторические сингулярности охватывают практически всё человечество, а варваров "вовсе нет уже в природе", коренное изменение механизмов социальной эволюции представляется необходимым и неизбежным. Однако прежде, чем мы поговорим об особенностях сегодняшнего исторического момента, следует обсудить ещё один вопрос.
Похвальное слово исторической сингулярности
После прочтения последних частей сего опуса у читателя могло сложиться впечатление, что историческая сингулярность — это мрачная информационная тюрьма, которая тормозит развитие и пожирает жизни. Это, конечно, не так. В просторных залах вавилонской библиотеки находится место для всех сокровищ культуры, которые украшают нашу жизнь и наполняют её смыслом. Но суть не только в этом. Историческая сингулярность играет свою особую позитивную роль и в рамках собственно эволюционного процесса.
В естественной истории широко известна ловушка приспособленности: некий таксон всё лучше и лучше адаптируется к своей узкой экологической нише, а потом резко вымирает, потому что условия изменились, а выбраться из колеи он уже не может. Этот печальный сценарий является прямым следствием зависимости от исторической траектории (path dependency), которую демонстрирует дарвиновский механизм эволюции. Возможность выбирать любое решение из имеющегося ассортимента, которую дарует вавилонская библиотека, освобождает человека от этой опасности.
Действительно, при всём своём биологическом единстве, человек как вид демонстрирует удивительную, недостижимую для других организмов экологическую пластичность. Он населяет или способен населять практически все среды, где присутствует жизнь, и даже вышел в космическое пространство, где жизнь прежде не встречалась. Более того, и это самое удивительное, человеческие сообщества способны менять образ жизни и способ хозяйствования.
Все направления развития человеческого общества содержат элемент дарвиновской и сингулярной эволюции в том или ином сочетании. Для эволюции технических систем роль дарвиновского механизма наиболее высока. Сингулярность здесь проявляется именно как библиотека в самом буквальном смысле — собрание оригинальных технических решений из разных отраслей (или методов поиска таких нестандартных решений, если мы имеем дело с концепциями типа ТРИЗ). Возможно, в случае техноэволюции мы имеем оптимальное сочетание дарвиновской и сингулярной эволюции — неслучайно мыслители прошлого сравнивали идеальное общество с хорошо работающей фабрикой. Однако и техноценозы испытывают глубокие кризисы, особенно когда их эффективность выкручена на максимум. Впрочем, с экосистемами такое также регулярно случается.
Сложнее ситуация с научным познанием. Здесь интерпретация наблюдений и постановка опытов затруднительна без предварительно высказанных гипотез. Гипотезы укоренены в парадигмах, а парадигмы основываются на философских концепциях. Вторые уже затрагивают область сингулярности, последние лежат там практически полностью. Потому для науки характерна прерывистая динамика с периодическими застоями и революциями, которую мы вполне можем назвать марксистской.
И уж где марксистская эволюция наблюдается во всей красе, так это в социоэкономической сфере, для которой соответствующая теория и была разработана.
Сила нашего развития — в сочетании различных механизмов. Исключительно дарвиновская эволюция безжалостна к отдельному человеку и загоняет целые общества в ловушку специализации. Историческая сингулярность в полном своём развитии блокирует поиск нового и направляет человеческую активность на исследование своих иллюзорных просторов. Есть основания думать, что сегодня человечество находится недалеко от второго предельного состояния. Но об этом мы поговорим в следующий раз.