(начало книги, предыдущая часть)
Часть 15. 1915 год. Пастор Ротткопф и Балаклавский маяк.
Встреча агентов и план операции.
Первые слова гостя несколько расходились с его спокойным видом и прозвучали так, что по ним можно было охарактеризовать наши будущие отношения:
— Будьте добры, предъявите Ваши верительные грамоты,- сказал я и посмотрел пристально на пастора
Герр пастор проворчал, что-то неразборчиво и недовольно и ответил:
— Свиньи-подчиненные должны ждать, пока их начальство представиться.
Я с усилием сдержал гневную реплику, готовую сорваться с моих губ, и заставил себя принять смиренную позу. Несмотря на холодно-властный вид собеседника, револьвер, спрятанный в моем рукаве, внушал мне полную уверенность в своих силах, и все, что я мог сделать - это не пытаться его вынуть, давая выход своим чувствам.
Затем передо мной разыгралась мелодраматическая сцена. После того, как мы сели за грубо сколоченный деревянный стол в моей примитивной рыбацкой хижине, пастор Ротткопф вдруг пристально посмотрел на меня и, достав из потайного кармана своей просторной сутаны свое собственное оружие, объявил:
— Ты раскрыт, - он смотрел прямо мне в лицо и ухмылялся,
Очевидно, он подразумевал под этим, что опознал меня как российского шпиона. Неожиданное заявление, конечно, вызвало у меня неприятные ощущения, но затем, быстро придя в себя, я решил, что герр пастор блефует. Как только он положил револьвер на стол перед собой, револьвер 38-го калибра в моей руке дважды подпрыгнул, и две полосы пламени метнулись в сторону узкого окна неподалеку. Замкнутое пространство хижины оглушило грохотом выстрелов и звоном разбитого стекла. Что касается моего немецкого гостя, то он от неожиданности замер на стуле, и его холодные глаза дважды быстро моргнули. Наконец, тонкие бледные губы растянулись в притворной улыбке он кивнул и, слегка наклонившись вперед, протянул мне руку. Но, глядя ему в глаза, я проигнорировал этот доброжелательный жест.
После этого наши дела пошли успешнее и в нужном направлении. Герр пастор откровенно признался:
— Вообще-то я друг майора фон Лауэнштейна, - и почти извиняющимся тоном добавил, - Сегодняшний визит носит исключительно неотложный характер и не займёт много много времени.
Затем он достал чистый лист бумаги и принялся набрасывать схему, которую я сразу узнал. Сначала появился большой Одесский волнолом, а затем четыре гавани Черноморского порта «Практическая», «Угольная», «Новая» и «Карантинная» с их строго засекреченными обозначениями военного времени. За волнорезом находилось два входа в порт: один, как я знал, был полностью заминирован и практически непроходим, другим – северо-северо-западным, у рейдового мола, корабли могли пользоваться. В заключение герр пастор набросал контуры двух военных кораблей, обстреливающих город, подразумевая, конечно же, «Гебен» и «Бреслау».
Чувствуя на себе его пристальный взгляд, я изобразил на лице циничное недоверие, и Ротткопф продолжал объяснять схему всей операции, используя точную и правильную морскую терминологию. Оказалось, что главным пунктом подготовки к рейду турецко-германских крейсеров было затопление судна водоизмещением около 15 000 тонн в единственном судоходном проходе у большого Одесского волнолома. Тогда, если только коварные течения не сдвинут с места обломки корабля, что представлялось крайне маловероятным, четыре взаимосвязанные гавани порта со стоящими там флотилиями эсминцев окажутся надежно закупоренными. Я кивал, подтверждая, что все понимаю. Наконец я спросил:
— А в чем заключается моя роль в операции?
Немец посмотрел на меня:
— Пойдём, прогуляемся в гавань.
Мы покинули домик и отправились прогулочным шагом в сторону гавани. Во время всей неторопливой прогулки герр пастор большей частью нелюдимо молчал, и хотя в его манерах по отношению ко мне после небольшого инцидента в начале нашего знакомства произошел определенный поворот в лучшую сторону, его характер был таков, что он в лучшем случае мог считаться плохоньким собеседником.
Однако с другой стороны, окружающий пейзаж, отличался исключительным очарованием и пестрел различными оттенками цвета, с постоянно меняющимся видом шафрановых песчаных дюн, удерживаемых пучками грубой морской травы, отовсюду раздавались резкие и писклявые короткие крики невидимых зверьков.
Для меня, однако, присутствие Ротткопфа и неизвестные детали моей предстоящей миссии в совокупности преобладали над всеми остальными прелестями природы.
В гавани мы дошли до небольшого частного пирса, около которого нас ждала небольшая гребная лодка, выкрашенную в тускло-черный цвет. Мы разместились в ней, пастор Ротткопф взялся за весла и неожиданно с удивительным мастерством провел судно через якорную стоянку полную различных судов.
Мы пробирались между трамповыми судами, перевозящими минеральное сырье, с потеками ржавчины по бортам; просмоленными траулерами, с корзинами для осетрины; земснарядами, перемещаемыми небольшими буксирами, шхунами с лесоматериалами и угольными баржами; и, наконец, ловко пришвартовались рядом с 500-тонной яхтой. Когда мы поднялись по трапу, команда яхты выстроилась на корме, приветствуя нас.
Примерно через минуту я уже гадал, сплю ли я или на самом деле нахожусь на борту известной «Шпандау».
Как только я ее увидел, яхта показалась мне знакомой, а вблизи сомнений и вовсе не осталось. «Шпандау», построенная в 1912 году, первоначально принадлежала баронессе Матильде фон Клопманн, жене русского сталелитейного магната немца по национальности, проживающего в Одессе, и была одной из самых быстроходных частных яхт на Черном море. Теперь судно казалось обескураженным тем, что его труба сменила кремовый цвет на черный с добавлением широкой зеленой полосы, мачта приросла на лишнюю пару футов, а на аккуратно отполированный тик у средней рубки нанесли грубый слой смолы. Яхта стала носить патриотическое русское название «Рюрик», и как я потом узнал, Кильский военно-морской штаб, с помощью германской разведывательной службы, снабдил баронессу фон Клопманн набором поддельных документов с российским довоенным регистрационным штампом.
«Рюрик» стоял на якоре в некотором отдалении, и с него открывался прекрасный вид на открытое море. Я стоял на шканцах вместе с пастором Ротткопфом и герром Крузенштерном, капитаном переоборудованной яхты, когда по правому борту послышался шум судового двигателя.
Ротткопф и капитан прервали свой разговор, и мы все трое молча стояли и ждали. Вскоре мимо нас на расстоянии не более половины кабельтового с ходом около двенадцати узлов пронеслось большое грузовое судно «Чернобог», принадлежавшее российскому добровольческому флоту. Я услышал, как капитан вполголоса заметил, что судно может быть легко захвачено и затоплено, если потребуется, к северо-северо-западу от большого Одесского волнореза. Ротткопф повернулся ко мне и спросил мое мнение по этому вопросу, на что я аккуратно ответил, что, по моему мнению, «Чернобог» точно соответствует такому предназначению. Вскоре после этого Ротткопф отбыл, а я остался размышлять о своей задаче - выполнении необходимой предварительной работы перед рейдом вражеских военных кораблей.
Нам предстояло выйти той же ночью примерно около двух склянок. Над моей головой простиралось великолепное звездное небо, и теплый соленый ветерок приятно обдувал обгоревшее лицо, когда я курил, опираясь на перила мостика. Минут за пятнадцать до того, как яхта снялась с якоря, я выбросил сигару за борт и беспокойно оглянулся. По какой-то причине мне стало не по себе, действительно, с того самого утра, когда пастор Ротткопф сошел на берег, я чувствовал, что мой инстинкт пытается мне что-то подсказать. Меня сильно тревожило предчувствие, что на борту корабля происходит нечто недружественное. Что-то абсолютно враждебное и угрожающее оставляло в воздухе свой незримый след.
Покинув мостик, я спустился по трапу и открыл дверь капитанской каюты. Там никого не было, и, быстро проскользнув внутрь, я резко закрыл дверь. Каюта оказалась маленькой, хорошо обставленной, с панелями из розового дерева, никелированными досками для карт и застекленным книжным шкафом. При ярком свете потолочной лампы на столе была отлично видна развёрнутая секционная карта новейших маяков Черного моря, каждый из которых был помечен своим собственным двойным шифром военного времени. Карта, разумеется, представляла собой секретный документ российской военно-морской разведки и вполне могла стать источником серьезной опасности в руках прогерманского капитана «Рюрика». Но тут я заметил кое-что еще более важное, а именно, что схематичное изображение Балаклавского маяка, расположенного на одноименных скалах, обведено синим карандашом и несет на себе следы тщательного изучения. На испачканной табачным пеплом и жирными отпечатками пальцев бумаге виднелись вмятины, вызванные с силой вдавленными стальными штангенциркулями.
Что-то екнуло внутри меня, и начала выстраиваться логическая цепочка. Шпион... скалы... потухшие огни ... густой туман ... кораблекрушение ... Я немного отодвинулся от стола и на мгновение оторопел, когда внезапно открылась дверь, и в каюту вошел пастор Ротткопф.
Его неожиданное появление при таких обстоятельствах сильно меня напугало, и только длительная тренировка удержала меня от саморазоблачения. С самым беззаботным видом, на какой только был способен, я улыбнулся герру пастору. Последний, закрыв за собой дверь, подошел к столу, взял карту и положил ее на полку:
— Я был на берегу и получил разрешение на выход «Рюрика».
В этот момент гул трюмных насосов яхты прекратился, и Ротткопф протянул на прощание руку. Когда его холодная хватка ослабла, я совершенно случайно заметил темное пятно на его указательном пальце, и снова мое подсознание стало посылать некий сигнал, который я никак не мог расшифровать.
Когда, наконец, с летящими из трубы искрами, кренясь и раскачиваясь «Рюрик» вышел в открытое море, я сидел в одиночестве в своей каюте и курил. А перед моими глазами зловеще, мучительно маячила маленькая темная отметина на руке пастора Ротткопфа.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
ИЛЛЮСТРАЦИЯ СОЗДАНА ИИ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ
