(начало книги, предыдущая часть)
Часть 14.
1915 год. Пастор Ротткопф и Балаклавский маяк.
Новое задание.
В июле 1915 года русская секретная служба направила меня инспектировать причерноморские немецкие колонии. Их жители на своих фермах вели тихую, замкнутую жизнь, пользуясь привилегиями, дарованными им императрицей Екатериной Великой, интересовались только местными событиями и заключали браки главным образом между собой. Для них Берлин был Меккой, а путешествие в Германию превращалось в священное паломничество. Ни для кого не было секретом, что они наотрез отказывались говорить по-русски и вообще ненавидели Россию и все, что с ней было связано. Естественно, что такое положение дел было замечено германской разведкой, и от майора фон Лауэнштейна я получил указание вовлечь колонистов в войну на стороне Германии.
Полный смысл приказа майора фон Лауэнштейна был мне совершенно ясен. Австрия к тому времени уже оправилась от страшного удара, нанесенного ей великим князем Николаем Николаевичем, а ее войска были реорганизованы германским генеральным штабом и готовы к боям.
Доклад генерала Кашталинского, сделанный в ставке главнокомандующего, о наступлении в Карпатах был не более чем фикцией русского штаба и только лишь для внутреннего потребления. Операции к северу от линии Пинск-Брест-Литовск проводились слишком далеко, чтобы иметь какое-либо реальное влияние на ситуацию на южном направлении, кавалерия генерала Лоеша медленно отступала в направлении Барановичи-Ковель. Поэтому генерал фон Фалькенхайн с присущей ему проницательностью начал сосредоточивать войска, взятые со всех фронтов для создания угрозы Киеву, который был ключом ко всему югу.
Запоздалые, внутренне противоречивые, неэффективные и вялые действия одесских военных властей привели к мятежу двух линейных полков и так называемых «иррегулярных» частей Калмыцкой кавалерии. Другие войска следовали их примеру, и Черноморский флот, под командованием адмирала Колчака оказался на грани мятежа и поднятия красного флага. Таким образом, со вступлением Турции в Великую войну и нарастающими проблемами с оперативной передислокацией войск через Кавказский хребет, малейшее волнение среди гражданского населения почти наверняка могло парализовать юг и вынудить Россию начать переговоры о сепаратном мире.
*****
Ко времени описываемых событий я уже жил на самом берегу Черного моря. Мой крохотный рыбацкий домик, который я арендовал у одного местного рыбака, стоял на высоком утесе в десяти милях к западу от Одессы. Домик был выкрашен в зеленый цвет лесного мха и на ярком солнечном свете отливал золотом.
Солнечный свет искрился над голубым переливающимся лабиринтом окружающих затонов, уже заселенных рано прилетевшими королевскими цаплями, отражался от гладкой гальки главной дороги, ведущей вглубь материка, задерживался в душистом прикосновении на диких лимонных деревьях, уже отцветших и покрывшихся мелкой завязью плодов и размывал белую известковую поверхность утесов, пока она, казалось, не смешивалась с рядом древних генуэзских распятий на покрытых невысокими разлапистыми соснами холмах. И все это время откуда-то издалека доносилась могучая музыка разбивавшихся о скалы волн, вздымавшихся и падавших поддаваясь невидимому дирижёру - ветру - бесконечная языческая мелодия истерзанных морем скал и кипящего белой пеной прибоя.
Сидя на теплом песке перед моей ветхой хижиной, я набивал трубку дурно пахнущей махоркой, в самый раз подходящей для «полковника Мусина».
Мои мысли сосредоточились на помятом и перепачканном письме, пришедшем из Амстердама, с дипломатическим почтовым штемпелем. Расшифрованное содержание послания, однако, не было столь безобидным, как казалось на первый взгляд, и сильно встревожило бы российских цензоров, если бы у них хватило ума и терпения обработать бумагу парами йода и органическими солями. Мой корреспондент минхеер ван дер Брок (майор фон Лауэнштейн) сообщил, что германским военно-морским штабом планируется рейд в Одессу турецко-германских крейсеров «Гебен» и «Бреслау», и по решению верховного главнокомандования в Берлине, мне предстояло сыграть важную роль в этой операции. Первым делом я должен был вступить в контакт с неким герром пастором Иоганном Ротткопфом, бывшим чиновником одесского порта, а ныне викарием колонии Карловка, разработавшим план, который обеспечит рейду полный успех. Я уже установил контакт с герром пастором, и следующий шаг должен быть сделан им.
В настоящий момент я понимал свое сложное, балансирующее на грани провала, положение двойного агента. Я был одинок под ясным, сверкающим солнечным светом того утра, среди великолепия простой и величественной природы морского побережья, и страдал от чувства отвращения и неуверенности. Мысль о готовящемся налете лежала на мне тяжкой ношей. Я прекрасно понимал насколько могут быть значительными потери жизней и материальных ценностей, имел ли я какое-либо моральное право продолжать играть свою роль? Действительно ли такая огромная жертва оправдает себя и приведет к раскрытию новых фактов, касающихся угрозы восстания немецких черноморских колонистов? На одной чаше весов был риск потери сотен мирных жителей, а на другой - спасение тысяч солдат и гражданских лиц путем предотвращения огромной военной катастрофы. Кроме того, стоял также вопрос о том, действительно ли мой отдел разведывательной службы что-то от этого выиграет.
Успех ... провал ... Выбор между долгом и чувством; дальний и широкий взгляд на ситуацию, вместо непосредственной и ограниченной перспективы. В конце концов, я стряхнул с себя временно переполнявшую меня ответственность за складывающуюся ситуацию, и в какой-то степени снова стал самим собой. Во что бы то ни стало необходимо защитить юг России, благодаря чему удастся сохранить боевую мощь государства. Набег турецко-германских кораблей должен был стать той спичкой, которая подожжет немецкие черноморские колонии и приведет их к восстанию. Я принял решение и должен действовать во благо страны и Государя императора. Первым делом я сжег письмо майора фон Лауэнштейна, запомнив его содержание в малейших подробностях.
Примерно через час я услышал шаги, доносившиеся слева от меня из густых зарослей лимонных деревьев, и увидел высокую худую фигуру в церковном одеянии, быстро приближавшуюся ко мне.
Оглядевшись небрежно, я продолжал лениво смотреть на песок, пытаясь вспомнить, где я мог что-то слышать или даже встречать этого человека. У меня возникла одна догадка относительно личности прибывшего, и когда он подошел ко мне ближе, я узнал его, вспомнив описание, которое дал мне ранее майор фон Лауэнштейн. Пастор Ротткопф, бывший чиновник одесского порта, был во многих отношениях необычным человеком. Его худощавая высокая фигура отличалась очень длинными руками и удивительно широкими плечами. Возраст было невозможно определить, лицо бледное и неподвижное, с холодными серыми глазами и твердо сжатыми тонкими обветренными губами надо лбом свисала копна серебристых седых волос. В целом его присутствие производило странное впечатление твердости и благочестия, внешней мягкости и спокойствия, при этом возникало ощущение стальной решимости и способности к действию. Он был одним из тех, кого природа снабдила превосходной маскировкой, которую ничто, даже сама смерть, по всей вероятности, не могла сорвать. Судя по всему он был чрезвычайно опасным человеком.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
ИЛЛЮСТРАЦИЯ СОЗДАНА ИИ СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯ ЭТОЙ ГЛАВЫ.
