Из воспоминаний князя Виктора Ивановича Барятинского
В 1852-м году, командуя в Севастополе 16-ти пушечным бригом "Эней", я, по болезни, испросил себе непродолжительный отпуск летом на Кавказские минеральные воды.
Поехал я в своем дормезе сухим путем на Керчь. Из Керчи я переправился на пароходе в Тамань, потом землею Донских казаков на Ставрополь в Пятигорск. Там, с поступления Кавказа под управление князя Воронцова (Михаил Семенович), было устроено более или менее удобное заведение минеральных вод, были выведены большие крытые галереи для пользующихся водами и было немало порядочных докторов.
Оттуда меня вскоре отправили в Кисловодск, где находится знаменитый источник Нарзан. Местоположение Кисловодска весьма красивое, воздух чистый и живительный, и долина изобилует горными ручьями и прекрасной растительностью. В Кисловодске я нанял маленький домик и жил недели две.
В то время командовал левым флангом брат мой Александр, бывший тогда в чине генерал-лейтенанта (ему было 37 лет), и я не хотел оставить Кавказ, не посетив его.
Главное его пребывание было в крепости Грозной, в Малой Чечне, и я отправился в землю линейных казаков по левому берегу Терека. Доехав до Николаевской станицы, я узнал, что брат находился в то время в Старом Юрте, укрепленном лагере, выстроенном на месте, известном горячими целебными ключами и что он там лечился.
До этого места было очень недалеко, 20 или 30 верст; но мне объявили, что туда ехать нельзя было иначе как с оказией, которой придется мне ждать в Николаевской станице. В этой местности, по ту сторону Терека, были племена немирные, и очень часто случалось, что лица, решающиеся проезжать без конвоя, попадали в плен, и за них требовался более или менее значительный выкуп.
Я ни за что не хотел долго ждать в станице, так как дни моего отпуска были рассчитаны, и настаивал на том, чтобы станционный смотритель дал мне лошадей. Наконец он согласился, но не иначе как с тем, чтобы я принял это дело под свою ответственность. Лошадей начали запрягать, и вдруг я вижу казачьего полковника, проезжающего верхом близ станции с конвоем из пяти или шести казаков.
Он с любопытством посмотрел на мой дормез, и я решился его спросить, куда он едет.
- В Старый Юрт, - был его ответ. Тогда я ему объявил, что я еду туда же, к брату, начальнику фланга; он себя назвал полковник Камков (впоследствии я узнал, что он был известен на Кавказе своей храбростью и подвигами) и предложил конвоировать меня, на что я с благодарностью согласился.
Мы доехали благополучно до укреплённого лагеря. Домов настоящих там не было, а только землянки и палатки. Я велел везти себя к брату; он жил в землянке, состоявшей из нескольких небольших комнат. Мне сказали, что он брал ванну. Я туда пошел, он сидел в горячей ванне. Персиянин в своем национальном костюме, с черной бородой и в остроконечной меховой шапке, почтительно его массировал.
Брат с неописанным изумлением посмотрел на меня (о моем приезде на Кавказ он ничего не знал) и спросил, откуда и как я попал туда. Я отвечал, что "приехал в дормезе".
- Да ведь сегодня никакой оказии не было! - вскрикнул он. "Меня конвоировал полковник Камков". Тогда он очень рассердился, что я отважился на подобную вещь и был сердит на Камкова за его предложение, говоря, что я подвергался большой опасности и мог быть взять в плен. Он особенно строго запрещал подобные рискованные поездки.
В Старом Юрте я провел несколько дней и был очень доволен, что мог видеть в совершенно военной обстановке этот знаменитый край и так близко от притонов самого Шамиля.
Офицерам и нижним чинам нельзя было без особых предосторожностей выходить из укрепления на самое близкое расстояние, и, за два дня перед моим приездом, два офицера, из коих один был Кологривов, не дождавшись конвоя, выехали из лагеря верхом и за полверсты от него были атакованы горцами; они, однако же, оба вернулись, но один из них был тяжело ранен.
В Старом Юрте были тогда при начальнике фланга полковники: барон Николаи (Леонтий Павлович), Василий Васильевич Зиновьев, адъютант князь Петр Дмитриевич Гагарин, молодой Перовский и несколько других.
Обедали и ужинали в палатке, и меня сильно интересовали и увлекали рассказы моего брата, отличавшиеся живостью и картинностью. Мы по целым часам сидели и слушали его. 1852-й год был одним из самых обильных славными и геройскими делами против Шамиля, выказавшими у моего брата способности ловкого, предприимчивого и вместе с тем осторожного военноначальника.
Горячие ключи в Старом Юрте достигали превысокой температуры, сколько помню, до 75° Реомюра. Там существует предание, что какой-то архиепископ упал в эту воду и моментально был сварен.
Из Старого Юрта я совершил преинтересную поездку с некоторыми из приближенных брата, между прочим с Зиновьевым, в Червленную станицу. Там мы остановились и провели сутки у барона Розена, начальника станицы. Жители ее, как и большая часть Гребенских казаков, выходцы из России, раскольники, были поселены там в царствование Петра Великого.
Это было племя весьма воинственное, и дух у них поддерживался беспрестанными набегами и схватками с горцами, обитавшими по ту сторону Терека. Мужчины были стройные и имели вид воинственный, женщины же славились красотой и победами над сердцами приезжавших туда военных.
Меня пригласили вечером на хоровод казачьих девушек в роще у берега Терека: несколько прекрасивых девиц, одетых в богатые шелковые костюмы, исполняли с весьма грациозными движениями и очень чинно свои национальные пляски и пели свои казачьи песни, полные мелодии. Зрелище было самое обворожительное и поэтическое.
Когда кончился срок пребывания на водах начальника фланга, то составилась, по случаю переезда его в крепость Грозную, огромная оказия.
Наконец, в назначенный для отъезда день, длинная вереница экипажей разного рода, коляски, тарантасы с офицерами, дамами, больными и между прочими мой дормез, вытянулись возле лагеря, и сформирован был конвой из одного батальона пехоты, нескольких орудий и нескольких сотен Гребенских конных казаков.
Брат Александр сел в открытую коляску и взял меня с собою. Свита его ехала за ним в других экипажах. Камердинер его Исай (известный на всем Кавказе и герой многих анекдотов) сидел на козлах. За нашей коляской бежал на свободе без повода старый породистый орловский рысак, служивший брату еще в Хасаф-Юрте, когда он командовал полком.
Он подбегал по временам очень близко к нам, и брат давал ему из рук ломти хлеба. Погода была чудная, летняя, вся сцена самая живописная и своебразно-военная. Впереди нас на огромном расстоянии был виден весь хребет Кавказских снеговых гор; полковые песенники оглашали воздух веселыми песнями, сопровождаемыми свистом и звуком бубен. Я был в полном восторге.
Места, которыми мы ехали, почти плоские; изредка встречались невысокие холмы. Около половины пути, мы подъехали к оврагу; пехота выступила вперед, артиллерия за нею, и они заняли высоты по обе стороны оврага; брат мне сказал: "мы подъезжаем к одному из самых опасных мест Северной Чечни, и тут было немало кровопролитных схваток с горцами".
К этому оврагу ведет ущелье очень длинное, и горцы, незаметно двигаясь, внезапно бросались на проходившие оврагом войска.
По мере нашего следования подъезжали к нам с разных сторон местные князья со свитой, полумирные и считали долгом приветствовать начальника фланга; они присоединялись к свите, и я любовался их костюмами и ловкой, воинственной осанкой. Все время разные всадники с обеих сторон джигитовали, преследуя друг друга и стреляя из винтовок и пистолетов.
Около того же места мы увидели двигающуюся навстречу к нам конницу; то были казаки. Брат велел остановить экипаж, вышел из него и позвал начальника этого отряда. Они пошли вместе на ближайший пригорок и там ходили взад и вперед, как видно, погруженные в какое-то важное совещание.
Оказия остановилась, экипажи, солдаты, конница. Совещание длилось долго. Начальник казаков, которых мы встретили, был известный полковник Бакланов (Яков Петрович), ознаменовавший себя столькими стремительными набегами и атаками, решавшими не раз победу наших войск.
Наконец к вечеру мы приехали в крепость Грозную, столицу начальника левого фланга. У него был дом казенный, просторный, хорошо устроенный, похожий на помещичий дом внутри России. Там я познакомился с гарнизонною жизнью того времени в кавказских крепостях.
В мою бытность в Грозной приехал туда на службу генерал Багговут (Александр Федорович) с женою; вследствие раны в голову ему была сделана операция, и часть черепа у него была серебряная.
Была заметна в крепости большая деятельность, но мало было слышно о происходящих или имеющихся в виду военных действиях. Брат мой был известен тем, что держал в большой тайне все предпринимаемые им действия.
В Грозной я познакомился с одним из известных, перешедших к нам с сыном наибов Шамиля, по имени Бота (Шамурзаев). Брат был о нем высокого мнения и считал принятие им русского подданства важным и полезнейшим для той части Кавказа событием. Бота беспрестанно бывал у брата, который был особенно с ним ласков и сумел его к себе привязать.
У него в манерах было замечательно много достоинства, даже развязность светского человека, но вместе с тем большая простота в обхождении. Его сын, молодой человек лет 22-х или 23-х, удивлял меня такими же как бы врожденными хорошими манерами.
Брат мой, вскоре после поступления края под его начальство, ввел в Чечню между местными жителями нечто вроде самоуправления, согласно их обычаям и законам, и во главе этого ведомства поставил полковника Бартоломея (Иван Алексеевич), честного и трудолюбивого человека, известного еще кроме того своими трудами по части естественных наук.
Эту систему самоуправления для местных мой брат развил впоследствии, когда он сделался наместником, в более обширных размерах. Жители были этими мерами весьма довольны, и они принесли счастливые результаты.
В бытность мою в Грозной состоялась свадьба офицера одного из здешних полков с молодой девицей из того же гарнизона, и начальника просили, как водится, быть посаженым отцом. По этому случаю был дан бал, на котором очень веселились и где я слышал престранные разговоры с гарнизонными дамами.
Но отпуск мой кончался, и я должен был проститься с братом. Он дал мне конвой из одной или двух сотен казаков с орудием, и я с грустью выехал из Грозной, весьма довольный временем проведенным на Кавказе и преимущественно в крае подвластном брату Александру.
Я вынес из моего пребывания на Кавказе чувство, которое испытывала большая часть приезжавших, туда хоть и на короткое время, чувство неизгладимо-приятного впечатления от тамошней жизни, исполненной разнообразия и вместе с тем привольной, среди тревог и забот военной обстановки.
Встречаемое везде беспредельное гостеприимство и приветливость жителей много прибавляет к прелести путешествия по этому краю. Я проехал по всей Сунженской линии известной в летописях Кавказа прекрасными военными делами и подвигами генерала Слепцова (Николай Степанович).
Остановившись раза два или три в разных станицах, я приехал во Владикавказ, где был принят командовавшим тамошними войсками бароном Вревским (который был, спустя несколько лет, убит при штурме аула).
Оттуда я снова попал на почтовую дорогу и через Ставрополь, Тамань, Керчь вернулся в Севастополь, где вступил опять в командование бригом "Эней", стоявшим в мое отсутствие на Севастопольском рейде под командой моего старшего офицера, лейтенанта Мусина-Пушкина.
Я плавал в это лето по Черному морю в эскадре адмирала Корнилова (Владимир Алексеевич), и мы занимались разными учениями и эволюциями, ходили к Кавказским берегам и в Азовское море.
Осенью этого же года прибыл в Севастополь император Николай Павлович, и были сделаны флоту, на рейде и в открытом море, смотры, в которых я участвовал как командир брига.
Несколько времени по моем возвращении с Кавказа, к великому моему горю, я узнал, что, на другой день после моего отъезда из Грозной, было сделано лично моим братом против Шамиля движение, в котором было большое дело, одно из самых блистательных в эту эпоху.
Я ужасно был огорчен, что он мне ничего об этом не говорил, оставшись верным своей всегдашней системе "не сообщать вперед ни одной душе о задуманном плане". Таким образом я был лишен возможности быть свидетелем тогдашних экспедиций против горцев и ознакомиться с особенностями и типичным характером войны в те времена против Шамиля.
