Знаете, где в нашем городе счастье раздают? В химчистке, что на Спасской, вход со двора, двор чуть не по крышу зарос матёрой крапивой и высокими синими колокольчиками, а на входной двери глаз нарисован.
А с чего это вы взяли, что счастье даром? "И никто не уйдёт обиженным"? Клиентов мы не обижаем, конечно, не принято такое, у нас эта, как его, клиентоцентричность у нас. Но и услуги тоже не даровые, дураков нету работать задарма. Стругацкие? Не знаю я таких Стругацких, в химчистке нашу они ничего не сдавали. Какой такой пикник? Рабочий день у нас, нету никаких пикников.
Вот глядите, три квитанции за сегодня. Счастье, оно просто так не даётся, его оплатить надо. Бывают, конечно, и такие, кто не хочут платить, ну так и счастье по квитанции ихней другому переходит. А как иначе, милые... Сколько даётся, столько и спросится.
Так, что у нас по первой квитанции... Одеялко байковое у нас по первой квитанции. Ох и воняет, проссано, видать... Пятна тёмные... Ну, поглядим, поглядим, чем оплачено...
- О-ох...
Хриплый стон прорывается в её зыбкие сны, тревожный, раздирающий душу. Опять папа вернулся с работы, пьяный до бесчувствия. Как он только дошёл, как смог взобраться заплетающимися ногами на высокое крыльцо, одиннадцать ступенек, как протащился через тёмный коридор? Дверь толкнул, а через порог уж не смог перешагнуть, ноги подкосились, тяжело рухнул с высоты. Мычит, стонет, брюки все в жирной подсохшей глине, комья земли на сапогах, и страшно подойти, вдруг расшибся, вдруг он сейчас... Несёт от него смрадным перегаром, но, корчась от жалости, и страха, и презрения, надо всё-таки идти, стягивать грязные сапоги и штаны, нельзя же его так тащить в кровать, осмотреть голову, вроде не разбил, а теперь дергать, тянуть, ну пап, ну вставай, мне же не дотащить тебя до кровати, вон ты какой тяжеленный. Ну вот, вроде слышит, открываются мутные глаза, слабые конечности шевелятся конвульсивно, как у огромного полумертвого насекомого, силится встать на четвереньки, теперь давай, поднимайся, хватайся за меня.
Встал, пять шагов до кровати, валится тяжело, верхней половиной туловища, и сразу проваливается в беспамятство. Закинуть ноги на кровать, повернуть на бок, голову тоже, вдруг вырвет, чтоб не захлебнулся... Сверху одеяло, тонкое, синее, клетчатое, в комнате холодно, она только из школы, за день дом выстывает как огромный покинутый во льдах крейсер. Ноги у отца длинные, белые, покрытые узловатой сеткою вен, через ступню правой шрам - пьяный пошёл босиком в туалет и наступил на им же брошенный топор, повезло - лезвие лежало плашмя.
- О-ох!
Она садится на диване впотьмах, понимая вдруг, что задремала у отца в квартире, на диване, две ночи не спала. Будтотвыныривая из толщи холодного речного потока, рывком осознаёт себя: ей сорок, отец не пьян, а время укола подошло, два часа ночи, морфий нельзя, сердце, а трамадола на всю ночь не хватает, надо подкалывать. Просто эта смертельная усталость, в глазах жгучий сухой песок, в мозгу пульсирует медленная склизкая боль, и стон этот хриплый, совсем как тогда, в детстве... Она включает свет, жмурясь, привычно отламывает кончик ампулы, набирает шприц. Игла медленно входит под кожу, она ловко протирает ватным тампоном место прокола, натягивает трусы и накидывает клетчатое байковое одеяло на тонкие ноги, бело-прозрачные с сетками вен и искривленными пальцами с жёлтыми одубевшими ногтями.
Оплачено. Завтра она заберёт чистое отстиранное одеялко и отнесёт в собачий приют. Там уже ждёт её шустрый щенок с голубыми глазами и большими мохнатыми лапами. Счастье не станет торопиться, траур надо уважать. Но щенок такой милый, такой маленький, так забавно требует гулять... Счастье явится ей в очках, со старомодным длинным зонтиком, с её любимым Байроном под мышкой. До него уже недалеко, всего-то длина поводка.
Так, поглядим, что со второй квитанцией...
Крупный плюшевый мишка, сам коричневый, глаза пуговицами. Ух, пылищи! Видно, давно с ним не играли. Сидел он, бедный, где-набудь на шкафу или на спинке дивана, спина бессильно согнута, стеклянный взгляд в одну точку... Что ж стряслось, отчего вдруг решили его обновить? Глянем, чем тут оплачено...
Старая квартирка, старенькая бархатная скатёрка на столе, поникли тюльпаны в хрустальной вазе. Заходили коллеги, поздравили, вручили большую открытку и, как водится, конверт с деньгами. Соседка забежала, принесла пирог, налили по рюмочке кагору, открыла баночку тонко нарезанных сладких осенних яблок. Посидела полчаса, да схватилась - дочь придёт с работы. Тихо бормочет телевизор. Засохший пирог скорчился на тарелке. Звонко тикают часы, отмеряя полночь.
Не позвонила.
Жгучие слёзы обиды. Всё для неё, жила ради неё, на трёх работах горбатилась, по десять лет одни туфли носила... А ведь была в детстве такая тихая, послушная, училась хорошо. Конечно, в строгости держали, как без этого. Бывало, и ремнём сгоряча. Нас тоже били, ничего, людьми выросли. Для её же блага, зато не болталась, уехала в институт поступать, работу нашла... Вот и отговаривается теперь работой, некогда, всё некогда... Матери позвонить, с днём рождения поздравить некогда...
Вдруг удушливой волной накатывает воспоминание. Вот она входит с работы, уставшая, измученная, сбрасывает пальто. Дома бардак, стол засыпан цветными нарезанными бумажками, пол на кухне липкий от разлитого компота, в тарелке какая-то бурая комковатая масса с кусочками фруктов из компота...
А она так устала, так страшно, смертельно вымоталась.
В груди медленно поднимается глухое бешенство. И девочку, выходящую с куклами в охапке из детской и лопочущую что-то про торт и праздник, отбрасывает истеричный, на грани визга крик.
- Дрянь малолетняя! Что ты здесь развела! Мать с работы, должна ещё убирать за тобой! Марш в детскую! Что это, торт? Вот его и жри вместо ужина!
Тарелка с неаппетитной комковатой массой влетает в комнату вслед за перепуганным ребёнком и со звоном разлетается об пол. Хлопает дверь и наступает тишина.
Несколько часов она, всхлипывая от жалости к себе, трёт изгаженный пол, выметает нарезанную бумагу, отмывает посуду в засохших остатках коричневого теста. И только глубокой ночью, упав без сил в постель и, перед тем, как выключить свет, бросает взгляд на календарь.
Застарелый стыд, горький, как желчь, окатывает её при этом воспоминании, как было уже много раз, и как всегда, она, упрямо сжав губы, думает: "Ну и что, забыла, заработалась, со всеми бывает, зато я ей потом купила Барби эту бестолковую, на трёхнедельную зарплату.. ".
Женщина решительно встаёт, сильно, до боли вдавливает тыльную сторону ладони костяшками в глаз, вытирая непрошенную слезу, резко выдёргивает вилку из розетки, и телевизор обиженно затыкается на полуслове.
И тут, пожалуй, оплачено... Хоть и внатяг.
Мишкину шёрстку я промываю шампунем, расчесываю частым гребнем, просушиваю наполнитель горячим феном. Протираю влажной салфеткой стеклянные глазки. Достаю с полки яркую голубую ленту и завязываю мишутке огромный бант. Шампунь, конечно, гипоаллергенный. Химия новорождённому ни к чему. Бросаю взгляд на часы: дочка должна успеть сообщить новость раньше, чем мать соберётся везти в детдом ненужные игрушки.
А вот эта... Тут проблемы с оплатой. Заказчик отчаянно торговался, угрожал... Тут поглядим, кому счастье-то отвешивать.
Третья квитанция на шубку. Сдал мужчина, пожилой, в дорогом костюме, с пузиком. Прижимистый, торговался. Заберёт молодая девушка.
Глажу нежный дорогой мех, на миг прижимаюсь щекой к шелковистой норковой волне. Перед тем, как отправить дорогую вещь на обработку, провожу стандартную процедуру, проверяю карманы. Боковые прорезные пусты, а вот из внутреннего потайного, не сразу нащупала даже, выгребаю несколько бумажек. Рецепт на антидепрессанты, дорогое кольцо с пустым гнездом из-под довольно крупного камня. Видать, ювелир схалтурил, тоненькие лапки, удерживающие самоцвет на месте, отогнулись, и камушек где-то затерялся. И аккуратно сложенная текстом внутрь записка: "В моей... прошу винить... ".
Аккуратно упаковываю всё в пластиковый пакетик, плотно закрываю зип-застежку. Пакет вместе с безукоризненно вычищенной шубкой завтра получит милая молоденькая девушка с испуганными оленьими глазами. Нам чужого не надо.
А вы говорите, даром. Никто, говорите чтоб не обиженным. Счастье, оно только тогда достаётся, когда оплачено. По полной.
