Глава 70
Владыко попросил меня помочь дойти до храма, до самого алтаря. Пока мы идём (он медленно шагает, опираясь на посох, величественный в своём красивом архипастырском одеянии), я задаю отцу Серафиму вопрос, который можно озвучить только наедине. На него меня навёл его рассказ о прошлом.
– Когда же вы утратили веру?
– С годами я узнал, что многих она посещает и покидает. Подобно близости в отношениях. Она бывает такой сильной, как страсть, экстаз. А в иные времена невозможной, далёкой, тщетной. Но дело не в Боге. Дело в нас. Мы воздвигаем себя, барьеры, своим эгоизмом, своей болью. Он всегда с нами, несмотря ни на что.
Епископ уходит, я остаюсь одна в приделе церкви. Начинается церемония. Или, как мне подсказала какая-то старушка, хиротония во пресвитера диакона Александра Иванова. Сколько времени это длится, не знаю. Я заслушалась. Так красиво пел церковный хор. Меня словно оторвало от земли у несло высоко-высоко в небеса. К реальности вернул тревожный голос отца Варнавы:
– Эллина Родионовна! Скорее!
Он тащит меня за рукав в сторону алтаря. Оттуда на солею (немного возвышенную площадку перед главным иконостасом) вынесли епископа.
– Я помогал ему снять, – объясняет диакон. – Он задыхался и вдруг упал. Боже!
– Владыко Серафим, вы меня слышите?
Ответа нет. Приходится просить священников поднять владыку и отнести поскорее к нашей машине «Скорой помощи». Вскоре с сиреной мчимся обратно в клинику.
– Как он? – ко мне подбегает Маша, когда врываюсь в отделение, помогая толкать каталку.
– Он умирает.
– Надейся на чудо. У нас чудес хватает, будет ещё одно.
– Да, – отвечаю неуверенно.
Нам удаётся стабилизировать состояние священника. Когда возвращаюсь спустя пару часов, спрашиваю отца Варнаву, который сидит у палаты и читает книгу.
– Что нового?
– Он отказался от кислородной маски.
– Он просыпается?
– То проснётся, то заснёт.
Захожу в палату. Епископ дышит с большим трудом. При каждом вздохе звук такой, словно растягивают старый потрескавшийся мешок. Поворачивает голову, открывает глаза. Видит меня и сращивает:
– Который час? Половина восьмого.
– Вы здесь так поздно.
– Скоро вас интубируют.
– Вентиляция?
– Да.
Владыко отрицательно мотает головой.
– Уровень кислорода всего 65%.
– Я видел, что бывает после интубации.
– Если упадёт до 50…
– Спасибо, – перебивает меня. – Не надо. Я уже готов к дальнему пути.
Ну что ты будешь делать с ним? Прощаюсь и еду домой, чтобы побыть со своей дочуркой.
Следующим утром, стоит войти в отделение, как мимо проносится какой-то мужчина с красным лицом. Огибая всех на своём пути, он вопит:
– Вода! Мне нужна вода!
Он врывается в мужской туалет (я оказываюсь напротив и прижимаюсь к стене, чтобы не быть сбитой с ног), подлетает к раковине, включает воду и начинает плескать себе на лицо.
Следом за ним несётся… Ольга Великанова. Вот уж кого не ожидала у нас увидеть после вчерашнего!
– Егор Иванович! Потерпите! – кричит она мужчине, хватает его за руку и пытается оттащить от крана. – Потерпите несколько секунд.
– Ужасно жжёт!
– Через несколько секунд боль утихнет, – увещевает Ольга.
Мужчина нехотя поддаётся. Ординатор уводит его обратно в палату.
– Что с ним такое? – спрашиваю Фёдора Достоевского после того, как здороваемся.
– Егор Иванович уснул под лампой для загара.
– Я не загорал! Я страдал депрессией от недостатка солнца! – кричит пациент, услышав ответ администратора.
– Да, сейчас идёшь с обеда, а на улице уже темно, – произносит Достоевский. Он смотрит на телефон, поднимает трубку. Его лицо становится каменным. Слушает несколько минут. – Да, принято.
Смотрит на меня и докладывает:
– У станции Пролётской поезд сошёл с рельсов. Много пострадавших.
– Поезд пассажирский?
– Да, скорый.
– Сколько жертв?
– Неизвестно. Их извлекают. Нужны врачи на месте.
– Приготовить смотровые палаты для тяжёлых. Вертолёт уже здесь?
– Да, ждёт на крыше. У нас мало медсестёр. Через 15 минут придёт Сауле. Если что, звоните мне в вертолёт.
Я знаю, что мне, как заведующей отделением, не стоит уноситься отсюда всякий раз, когда где-то случается крупное происшествие. Но и так нахожусь здесь слишком долго каждый день, порой просто необходимо вырваться на свежий воздух.
– Кого возьмёте с собой? – спрашивает Достоевский.
Сначала хочу Великанову, чтобы спросить по пути, как ей удалось вырваться из цепких рук своего властного отца. Но понимаю: на месте может понадобиться опытный врач. Потому со мной летит Данила. Вскоре мы с ним уже несёмся на юго-восток. Сверху видно длинный состав, остановившийся неподалёку от станции. Несколько вагонов сползли в сторону от пути. Не знаю, почему это случилось, одно хорошо: ни один не опрокинулся. Просто сверху выглядит, как цепь с несколькими резкими изгибами. На вагонах и вокруг них спасатели. Летят искры от разрезаемого металла, быстро ходят люди в форменной одежде. Сверкают проблесковые маячки. Много пассажиров.
Лётчик находит ровную площадку прямо в поле. Аккуратно садится на неё, мы выбираемся и спешим к месту аварии. Здесь много машин «Скорой помощи», наши коллеги, которые примчались раньше, помогают раненым. Но наша помощь, уверена, лишней не будет.
– Здравия желаю! Капитан Михаил Романцов, МЧС, – представляется молодой мужчина. – Мы выносили людей из первого вагона, а он поехал. Придавил моего бойца. Ему зажало ноги. Пока четверо мёртвых. Вытаскиваем остальных. В средних вагонах ещё хуже.
– Что случилось?
– Грузовик застрял на рельсах. В заднем вагоне поезда отказал тормоз при торможении.
– Сдавленная травма грудной клетки. Давление падает! – увидев нас, кричит фельдшер «неотложки».
– Я сама, – говорю Даниле. – Ты бери раздробленных.
Подбегаю и спрашиваю первым делом:
– Что с сердцем?
– Тахикардия.
– Показатели?
– Давление 90 на 60, пульс 120.
– Я хотел лететь, мой рейс отменили, – объясняет зачем-то пациент.
– Так, хрипы слева, – замечаю.
– Грудь разрывается изнутри…
– Капельницу, игла 14, литр физраствора.
Спешу к Даниле.
– Миш, прости, – жалобным голосом произносит раненый спасатель. Он обращается к капитану Романцову, который нас встретил.
– Лёха, ты чего? Не извиняйся.
– Я не знал, что так выйдет.
– Давление 85 на 60, пульс 110.
– Нет. Дайте другое обезболивающее. Это не действует, – просит пострадавший
– Что ему дали? – спрашиваю Данилу.
Он называет препарат и дозировку.
– Почему так мало?
– Потому что упало давление, – говорит Береговой.
– Дай ещё пять. Но после физраствора.
Показываю капитану, что надо переговорить. Отходим на пять шагов.
– Когда вы его вытащите?
– Не можем поднять груз домкратом. Стараемся.
– Когда?
– А сколько у вас времени?
Я называю, и капитан хмурится. Он тоже понимает: чем быстрее его боец окажется в клинике, тем больше шансов спасти ему жизнь. Передаю информацию Даниле так, чтобы раненый не услышал. Потом спешу обратно. Пациенту, опоздавшему на самолёт, стало чуть лучше. Поэтому идём к следующей жертве аварии. Это девушка, она застряла в машине. Одной из тех, что стояли в очереди за застрявшим на переезде грузовиком.
Просовываюсь в салон через разбитое стекло.
– Я доктор Печерская. Как вас зовут?
– Я не могла вылезти…
– Имя. Вы помните своё имя?
– Лариса Шишлова.
– Ясно. Шея болит?
– Нет.
– Элли! – слышу, как зовёт Данила.
– Что?
– Нам нужен хирург.
– Вызывай!
Вместе с фельдшером пытаемся открыть дверь машины, чтобы извлечь девушку. Бесполезно. Металл покорёжило. Говорю коллеге, чтобы вызвала сюда спасателей с инструментом, сама спешу к ещё одному пострадавшему – вызвали по рации. Чтобы добраться до него, приходится проникнуть в вагон поезда.
– Помогите, – на койке плацкартного вагона сидит женщина и плачет.
Подхожу к ней.
– Вас осмотрели? – спрашиваю, а она в ответ:
– Где мой сын? Он решил один пойти в туалет.
– Сейчас мы вас вытащим.
– Не могу двигать ногами.
– Шея болит?
– Умоляю, найдите моего сына.
– Наклонитесь вперёд.
– Не могу!
Завожу руку за спину и понимаю, почему женщина не может двинуться с места: ей в бок воткнулась какая-то железка. Осматриваюсь и вижу неподалёку фельдшера «Скорой». Она занимается кем-то.
– Срочно сюда! Капельницу, снять показатели! – зову её.
– Ему семь лет. Он решил один пойти в туалет. Синий свитер, – говорит раненая.
– Вливайте физраствор, кислород через нос. Зовите меня, если упадёт давление, – говорю коллеге.
– Найдите моего сына.
Устремляюсь дальше по вагону. Вижу впереди мелькание ручного фонаря. Это спасатель.
– Вы ищете мальчика? – кричу через обломки.
– Его зажало. Надо вырезать.
– Измерили давление?
– Не получилось. Пульс нитевидный.
– Как мне туда попасть?
– По крыше.
Возвращаюсь к матери мальчика.
– Систолическое 95, – сообщает фельдшер.
– Влейте два литра. Вызовите командира спасателей. Надо резать железо.
– Его нашли? – слабым голосом спрашивает пострадавшая.
– Кажется.
– Он жив?
– Пока не знаю.
– Как его зовут?
– Митя.
Выбегаю наружу и осматриваюсь. Вспоминаю слова спасателя «через крышу». Что я ему, Карлсон? Включила моторчик и полетела? «Хорошие герои всегда идут в обход», – вспоминаю песенку и лезу под вагон. Ох, до чего же страшно! Хотя эта стальная махина и не может двинуться с места, поскольку вылетела с рельсов, но всё-таки… оказаться под ней – получить много мурашек по телу.
Наконец, я на другой стороне. Протискиваюсь между какими-то железяками и оказываюсь с другой стороны вагона. Пробираюсь внутрь, стараясь не пораниться обо что-нибудь острое. Наконец, вижу мальчика. Он лежит на полу недвижим. Оказался запертым за грудой металлических обломков, как в клетке. Видеть его могу, достать – нет. Рядом находится спасатель.
– Он может дышать?
– Дышит самостоятельно.
– Почему не достаёте?
– Жду болгарку, – поясняет боец.
Подбираюсь в мальчику ближе.
– Митя, ты меня слышишь? Зрачки реагируют слабо. Закрытые травмы головы. Надо его вытащить.
– Инструменты сейчас будут.
– Сюда их, скорей! – поторапливаю спасателя, хотя и понимаю: он делает всё, что может.
***
Когда в регистратуру позвонил Данила Береговой и сказал, что на месте аварии срочно требуется хирург, то в отделении неотложной помощи такого не нашлось. Пришлось звонить в хирургию, но и там не отыскалось ни одного свободного специалиста. Фёдор Достоевский растерянно посмотрел на телефонную трубку, когда положил её на аппарат.
И что докладывать Эллине Родионовне? «Хирурга нет, но вы держитесь?» Бывший полицейский нахмурился. Он никогда не признавал существование безвыходных ситуаций. Тот, кто хоть раз даст слабину, долго в участковых не протянет. Там случаи разные бывают. Проверка на прочность почти каждый день.
– Катерина, – подозвал Достоевский старшую медсестру. – Элли звонила. Им там срочно нужен хирург. В клинике свободных не нашлось.
– В кардиологию звонил?
– Хочешь, чтобы к Элли Вежновец полетел?
Скворцова скривила губы. Были ещё слишком свежи воспоминания о временах его правления. Она задумалась. Потом вдруг просветлела лицом. Оттеснила Достоевского в сторону, взяла телефон.
– Дмитрия Михайловича можно к телефону? Это из клиники имени Земского звонят.
Администратор вопросительно посмотрел на Катю. Та ему подмигнула. Мол, не дрейфь, всё будет хорошо!
– Дима? Здравствуй, дорогой. Помнишь, ты меня спрашивал, есть ли у нас место? Так вот. Насчёт места точно не скажу. Но представился шанс себя проявить. Если сможешь, то я замолвлю за тебя словечко перед нашей завотделением. Так, я теперь слушай, что надо сделать.
***
– Где нужна ампутация? – стараясь перекричать шум вертолётного двигателя, который собирается увезти в город очередного пострадавшего, ко мне подходит мужчина лет 30, роста чуть выше среднего, с укладкой врача «Скорой помощи» в руке.
Смотрю на него вопросительно. Лицо незнакомое.
– Вы Эллина Родионовна Печерская? – спрашивает, заметив мой недоверчивый взгляд.
– Да, а вы?
– Меня зовут Дмитрий Михайлович Соболев, я хирург. Сороковая больница.
– Вас тоже сюда вызвали?
– Да, сюда, судя по всему, половину медработников Питера привезли, – замечает он с небольшой улыбкой. Замечаю, как его лицо становится будто чуточку светлее.
– Хорошо, пойдёмте. Сюда. Раздроблены ноги. Давление 90 на 65 при вливании. Не знаю, долго ли удержим этот уровень.
– Его не могут вытащить?
– Пытались, всё зря.
Делаю ещё пару шагов и неожиданно падаю – зацепилась ногой за торчащую из земли проволоку. Соболев кидается ко мне, помогает подняться. Делает это аккуратно, глазами словно сканируя.
– Что с вами?
– Всё нормально, – отвечаю, морщась от боли.
– Как его зовут? Пострадавшего, – спрашивает коллега.
– Алексей. Я подложила под него две манжетки для измерения давления.
– Осторожно! – говорит вдруг Дмитрий, хватая за руку. В этом хаосе только ноги переломать осталось. – С вами всё нормально?
– Да, да.
Соболев подходит к пострадавшему, опускается перед ним на колени.
– Алексей, я Дмитрий Соболев, хирург.
– Вы отрежете мне ноги? – спрашивает боец.
– Если придётся. Слушайте, мы не можем больше давать обезболивающее, иначе упадёт давление. Я блокирую вам нервы, ладно?
– Скорее только, – просит пострадавший.
Я смотрю на незнакомого доктора и вижу, как чётко и грамотно он действует. Невольно думаю: «Вот нам бы такого в отделение».
Ощущаю, как вибрирует телефон. Достаю его. Это Заславский.
– Элли, как вернёшься, сразу ко мне. Тебя следователи ждут, – говорит главврач хмурым тоном.
– Что случилось?
– Мамаша мажора жалобу накатала. Требует тебя уволить.
– Хорошо, – отвечаю обречённо.