Рассказ Владимира Дудченко о спасении из, казалось бы, безнадежной ситуации на войне. Это было давно, но история повторяется. Как бы поступили вы на месте героя рассказа?
...Резкая боль от уда@ра в грудь и ослепительный свет электрического
фонаря. Чьи-то руки грубо сдергивают меня с койки.
- Барра - выходи! - Произносит кто-то по-арабски и меня, мгновенно
проснувшегося и не понимающего, что случилось, бесцеремонно
выволакивают из блиндажа.
- Что за глупые шутки?! - Кричу я на арабском языке и тут же осекаюсь,
получив пару болезненных удар@ов чем-то тяжелым в спину.
В едва брезжащем свете раннего утра разглядываю своих обидчиков. Их
двое. Камуфляжная пустынная форма, каски в такого же цвета чехлах,
короткие автоматы... – «Узи» - Машинально определяю я систему оружия, и
для меня все становится понятным - израильский десант.
- Рух - пошел! - Говорит мне один из десантников, перебросившись
несколькими фразами на иврите со своим напарником и больно ткнув дулом
автомата в мою спину.
«Ну, вот и кончилась командировка в Египет - думаю я, шагая со своими
конвоирами по тропинке, ведущей к КП роты. Слава Богу, что хоть не
прире@зали сонного в блиндаже... Ну, раз не уб@или сразу, значит, я им зачем-то нужен…». Мой взгляд натыкается на окровавленный т@руп египетского солдата, ничком лежащий возле тропинки, чуть дальше - неподвижные т@ела еще
нескольких бойцов - сколько их, разобрать трудно. Я вижу беспорядочно
сваленные друг на друга тр@упы, и нервный спазм страха мгновенно схватывает
низ живота.
«Неужели все спали? А минные поля? А колючка? Что сделают со мной?»,
продолжаю я задавать себе вопросы и проклинать извечную арабскую
беспечность. «Твою м@ать, предчувствие все-таки не обмануло», - констатирую
я, вспомнив вчерашний день...
* * *
...Лейтенант Асым разливает по стаканам арак. Мы добавляем воду из
глиняного кувшина «улли» и напиток приобретает белесый цвет. «Ялла!» -
говорит кто-то из нас, и мы залпом выпиваем. Сегодня мы уже не боимся ни
командира роты капитана Нагиба, правильного мусульманина, знающего, чем
мы здесь занимаемся и презирающего нас за это, ни самого Аллаха, по воле
которого утром погиб наш комвзвода лейтенант Ахмед. И вообще это было моё
предложение помянуть Ахмеда водкой, по русскому обычаю. Неожиданно
меня поддержали, но водки, понятное дело, на фронте не было, да и арак
раздобыли с большим трудом.
В блиндаже жарко и душно, по нашим обнаженным до пояса телам
струится пот. Выпиваем еще и еще. Закуски нет, у меня во рту остается
приторный привкус аниса. Закуриваю...
Я всматриваюсь в суровые лица своих друзей и пытаюсь отыскать в памяти
арабские слова соболезнования. Что-то говорю, но меня останавливают.
- Маалешь, не надо, Сергий, Ахмеду уже хорошо, - тихо произносит Фикри
и протягивает мне стакан с араком. - Он - в раю…
2
Сегодняшний налет израильской авиации на позиции радиотехнической
роты был плановым. Мы уже привыкли к тому, что почти каждое утро пара
звеньев «Фантомов» или «Миражей», барражирующих над Синаем, внезапно
исчезла из поля зрения наших радаров, и спустя несколько минут раздавался
вой пикирующих самолетов, сопровождаемый оглушающими разрывами бомб.
По сути, мы были смертниками, и казалось необъяснимым, почему за три
месяца регулярных налетов нас еще не сравняли с землей. Впрочем, только
земля, вернее песок и каменистые холмы, в которых мы вырыли убежища,
спасали нас от смерти. Пока спасали.
«Инша Алла», - говорили солдаты, глубже и глубже вгрызаясь между
налетами в тяжелый каменистый грунт, и я знал, что надеялись они, конечно,
только на Аллаха. А защитить нас, кроме Всевышнего, было действительно
некому. Рота расположилась в десяти километрах от Суэцкого канала, в
промежутке между частями двух полевых армий и вопрос о противовоздушном
прикрытии, несмотря на все старания капитана Нагиба, так и остается
нерешенным. Мы могли рассчитывать только на свои силы, то есть на взвод
23-миллиметровых зенитных установок, стрелять из которых по «Фантомам»
все равно, что из рогатки по воробьям.
Ахмед был командиром этого взвода; я слышал, как трещали его зенитки, а
после боя солдаты с трудом собрали то, что осталось от него и трех бойцов,
разорванных в клочья осколками авиабомбы...
Я сижу возле блиндажа, откуда доносится шум голосов офицеров,
наверное, вспоминающих события сегодняшнего утра. Про скорбный повод
собравший нас всех в одном месте они, скорее всего, уже забыли. Мусульмане
вообще довольно спокойно относятся к смерти: Аллах дал жизнь, Аллах
возьмет ее в любой момент, и ничего тут не поделаешь, рассуждают они.
Слышу имя «Николай» - и мне понятно, почему египтяне заговорили о нем.
Советник комроты капитан Поздеев после бомбежки стал демонстративно
массировать левую часть груди и всячески показывать, что он болен. «Сердце
прихватило, - не глядя мне в глаза, сказал он, - свяжись с батальоном». Я
связался, и Поздееву порекомендовали обратиться к врачу ближайшего
фронтового госпиталя, запретив ехать в Каир. Он все же выпросил у Нагиба
машину и уехал, успев поссориться со мной, отказавшимся его сопровождать.
Я видел тогда молчаливое одобрение в глазах египтян, наблюдавших нашу
перепалку и догадывавшихся о причине конфликта.
- Товарищ лейтенант, вы отказываетесь выполнять мой приказ! - перейдя
на официальный язык, констатировал мой начальник, - это - нарушение устава
и вы будете наказаны.
- Так точно, товарищ капитан, отказываюсь, - стараясь сдерживаться
отвечал я. - Обстановка сложная и мы обязаны быть здесь...
Я докуриваю сигарету и после секундного раздумья - спуститься в
блиндаж или нет - бреду к себе. «Сергий?» - слышу я голос часового, а затем
вижу его силуэт с автоматом «Порт-Саид» на груди. «Айва» - утвердительно
отвечаю я, удивляясь, как он меня узнал в кромешной темноте египетской
ночи.
«Черт побери, думаю я, так хотелось надраться, и выпил немало, но
опьянения почти нет. Только голова раскалывается. И необъяснимое
нарастающее чувство тревоги. Как будто я плаваю ночью в океане, а где-то
поблизости акула, которую я не вижу. Акула методично кружит вокруг меня, приближается все ближе и ближе и вот-вот ее ужасные челюсти сомкнуться на моем беззащитном теле...»
3
Я ныряю в дыру своего блиндажа, чиркаю зажигалкой, подношу огонек к
фитилю керосиновой лампы. Тусклый огонь освещает мое убогое фронтовое
жилище: две металлические койки, снарядный ящик вместо тумбочки,
глиняный кувшин с водой, пара грубых солдатских шинелей и автомат. Я беру
свой Калашников, сажусь на койку и, ощутив в руках тяжесть оружия, немного
успокаиваюсь. Отсоединяю магазин, убеждаюсь, что он полный, с лязгом
вставляю его на место, передергиваю затвор, перевожу предохранитель на
стрельбу очередями и кладу автомат на пол рядом с койкой.
Не раздеваясь, ложусь на кровать, закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Сон
не идет. В голове кинолентой прокручивается прошедший день: планшет с
целями, идущими на нас, вой самолетов, треск зениток, разрывы бомб,
молитвы арабов, окровавленные куски человеческих тел... Наконец все
пропадает и я, как бы оказавшись на карусели, ускоряющей свое вращение,
засыпаю.
* * *
...По знакомым ступенькам, пинаемый конвоирами, я скатываюсь в
просторный блиндаж, где несколько часов назад кипела боевая работа, и мы
задыхались от клубов пыли и мелкого песка, взметенных взрывами авиабомб.
Опершись на руки, я пытаюсь подняться, но конвоиры не дают мне это сделать,
и под ударами их ботинок я утыкаюсь лицом в грязный земляной пол. Я мычу
от боли и выталкиваю из раз@битого рта кро@шево зу@бов вместе с песком и
кро@вью. Звучит короткая фраза на непонятном иврите и шум удаляющихся
шагов. В наступившей тишине слышу слово «встать», произнесенное по-
арабски.
Поднимаюсь с пола, рукавом вытираю окровавленное лицо и со
смешанным чувством ненависти, страха перед неизвестностью и любопытства
смотрю на израильтян, сидящих на складных стульях. Их трое. Все в
одинаковой камуфляжной форме без знаков различия, двое – похоже, что
офицеры, судя по брезентовым кобурам с пистолетами, тому, как вальяжно
сидит курчавый со шрамом на щеке, и резкой команде, отданной рыжеволосым
громилой с шелушащимся от солнечного ожога носом. Третий – смуглолицый,
очень похожий на араба, курит сигарету и в упор с удивлением разглядывает
меня.
- Исмак аль-кямиль, рутба ва вазыфа ?, (Полное имя, звание и должность?
– араб. яз.) - обращается ко мне смуглолицый, загасив брошенный на пол
окурок подошвой высокого ботинка.
Лгать бессмысленно – на столе содержимое моего портфеля (когда его
сюда принесли?): записная книжка, карманный русско-арабский словарь,
полблока сигарет «Клеопатра», портативный радиоприемник, плитка
шоколада, какие-то бумаги, но главное – временное удостоверение личности,
подписанное заместителем начальника египетской контрразведки полковником
Бардизи.
Стараясь преодолеть противную дрожь в коленках, с трудом ворочая
разбитыми губами, отвечаю, что я – советский офицер, лейтенант, переводчик
арабского языка...Говорю об оказании египтянам интернациональной помощи,
говорю что-то еще... От волнения во рту пересыхает, говорить больно, а я,
комкая арабские фразы, все говорю и говорю, автоматически вслушиваясь в
иврит перевода.
- Стэна! - Останавливает меня смуглолицый, едва успевая переводить мою
не совсем внятную скороговорку, но я продолжаю шпарить по-арабски так, как
будто от этого зависит жизнь. «Учите язык не за страх, а за совесть,
настоятельно советовали нам, пацанам в курсантской форме преподаватели,
от уровня владения им будет зависеть ваше будущее...» А командиры нещадно
наказывали неувольнениями в город и нарядами вне очереди на кухню за
каждую «тройку». Уроки бывших зубров военной разведки я усвоил отлично...
Я отвечаю на вопросы, которые задает через переводчика израильтянин со
шрамом. Не комплексуя – на кон поставлена моя жизнь, выдаю почти все, что
знаю. Впрочем, знаю я совсем немного. Рота осуществляет радиолокационную
разведку и дает целеуказания в интересах зенитно-ракетных дивизионов,
дислоцированных в 50-60 километрах от канала... Детально систему ПВО
Египта не знаю... Да, тактику «кочующих» ЗРК разработали наши советники...
Русские летчики прикрывают с воздуха Каир, Александрию и Асуан,
количество МИГов мне неизвестно...
По реакции израильтян догадываюсь, что обо всем этом они знают больше
меня. И я замолкаю. Очень хочется пить, по лицу стекают ручейки пота, хаки
неприятно прилипает к спине. Смотрю на десантников, а перед глазами тру@пы
прир@езанных ночью египтян. Мне страшно...
- Сергей, ты из Москвы? - Внезапно спрашивает меня молчавший до этого
рыжеволосый. Вопрос задан на чистом русском языке и от неожиданности я
теряю дар речи. «Это невероятно, этого не может быть!” - проносится у меня в
голове. Я судорожно сглатываю пересохшим горлом и почему-то по-арабски
отвечаю, что я из Ленинграда. Смотрю на рыжего, и не верю своим глазам – он
улыбается, затем, повернувшись к своим, что-то им говорит, и мы остаемся в
блиндаже одни.
- Ну, здорово, земляк, - говорит мне израильтянин, поднимается со стула во
весь почти двухметровый рост и протягивает мне руку. - Мойша, Михаил.
- Вы же с русскими не воюете, - с возмущением говорю я ему вместо
приветствия, - вот это - за что? - Я осторожно прикасаюсь рукой к своему лицу
и разглядываю ладонь – на ней к@ровь.
- А у тебя на лбу написано, что ты русский? В египетской форме с
автоматом... Вообще должны были убить. - Мойша пододвигает мне стул. -
Присядь, на, выпей воды. - И он протягивает флягу.
- Времени очень мало, Сережа, - говорит израильтянин пока я пью воду,
стараясь не прикасаться горлышком фляги к остаткам передних зубов, - а
нужно о многом поговорить. Сейчас бойцы погрузят в вертолет блоки вашей
П-15 и мы улетаем. Что делать с тобой, не знаю: у нас приказ – пленных не
брать. Ну, ладно, придумаем что-нибудь...
Мы закуриваем мою «Клеопатру» и Миша коротко рассказывает о себе.
Он с Васильевского острова, там на улице Репина до сих пор живет его мать,
убежденная коммунистка, не желающая ехать на землю обетованную ни при
каких условиях. Сам Меерович отслужил срочную в ВДВ, в Рязанское училище
не взяли из-за пресловутого пятого пункта, занимался фарцовкой на Думской,
имел немалые деньги... Каким образом он оказался в Израиле, Миша не сказал.
Я тоже умолчал о Военном институте иностранных языков. Выдал легенду:
востфак университета, призвали в армию как офицера запаса, отправили
переводчиком в Египет...
5
Нашу мирную беседу прерывает автоматная очередь. Потом еще одна. В
блиндаж врывается десантник, что-то коротко докладывает Мееровичу и
выбегает, задевая стволом автомата за прутья арматуры. Лицо Михаила
мгновенно становится серьезным. Он быстро пишет на клочке бумаги записку
и протягивает мне.
- Спрячь, передашь при случае маме. Скажи ей, что у меня все в порядке.
Живи, земеля!
С этими словами Мойша надевает на голову каску, хватает мой
Калашников и бросается к выходу...
А наверху идет бой. В непрерывный треск автоматных очередей
вмешиваются гулкие выстрелы крупнокалиберного пулемета, взрывы гранат,
кричат люди... Я, прижимаясь к стене блиндажа, двигаюсь к выходу, одна
ступенька, вторая, третья... Внезапно неведомая сила подбрасывает меня вверх,
в голове как будто лопается огненный шар и все меркнет...
* * *
- Лейтенант Бойко, почему вы остались живы? - С металлом в голосе
спрашивает меня заместитель главного военного советника по политчасти
генерал-майор Илларионов. В его кабинете собралась верхушка аппарата ГВС
в Египте, никого из присутствующих, кроме референта главного,
подполковника Карева, я не знаю. Да и откуда я могу знать высокое каирское
начальство, если редкие поездки в столицу провожу в барах и ночных клубах,
снимая стресс, с такими же как и я фронтовыми переводчиками.
На идиотский вопрос замполита не хочется отвечать. Вспоминаю, как
спасся один мой коллега, оказавшись во время воздушного налета в отхожем
месте. Потом его точно так же мордовали вопросами, почему, мол, жив, а твой
начальник геройски погиб... Разглядываю свое рваное в бурых пятнах хаки и,
наконец, отвечаю:
- Товарищ генерал, я все изложил в рапорте, добавить мне нечего. Выжил
случайно – был контужен, без сознания, приняли за мертвого...
- Вы, наверное, не знаете, что израильские коммандос уничтожили всю
вашу роту и похитили секретные блоки станции П-15? Капитан Поздеев
откомандировывается в Союз и, вероятно, пойдет под трибунал. - Генерал
Илларионов обводит глазами сидящих за длинным столом офицеров и
добавляет - Вопрос насчет вас остается открытым. Переводчиков не хватает –
будем думать...
Почти целый день меня мурыжат в кабинетах особиста, кадровика, еще
каких-то неизвестных начальников, заставляют писать ворох объяснительных
записок, выплачивают в бухгалтерии денежное довольствие и, наконец,
отпускают. Пал Палыч Карев, отловив меня в коридоре, сообщает на
прощание, что моя судьба решится завтра, скорее всего, положительно, и
советует привести себя в порядок.
- Старик, тебе дико повезло, что главный в Москве, и вообще такая
обстановка...Сходи к доктору – на твою морду страшно смотреть, - Паша жует
губами, сует вялую руку и бредет по коридору.
Старший коллега, для которого вся информация о войне в зоне Суэцкого
канала исчерпывалась репортажами Анатолия Агарышева в «Комсомольской
правде», скупыми сообщениями ТАСС, рассказами парней, проходящих
службу в наших и египетских частях, да нечастыми поездками на линию фронта со своим генералом, даже не подозревает, как мне действительно повезло...
6
* * *
...Коммуналка в старинном здании на улице Репина потрясает своими
размерами. Я иду с Адой Борисовной Меерович по коридору, заставленному
старой мебелью, какими-то сундуками, велосипедами, разнообразной
домашней утварью, вдыхаю, кажется, навечно поселившуюся в этой огромной
квартире сложную гамму неприятных запахов, не перебиваемых даже дымом
«Беломорканала», который непрерывно курит пожилая полная еврейка.
Комната - под стать своей грузной хозяйке: просторная, несмотря на
обилие старомодной мебели, с высоким, потемневшим от времени потолком,
большим абажуром, стенами, сплошь увешанными картинами в багетных
рамах, и массивным круглым столом, покрытым бордовой скатертью с
бахромой бронзового цвета. Все это я рассматриваю, пока Ада Борисовна,
извинившись, хлопочет на кухне, готовя для меня чай.
- Сережа, вы какое варенье любите? - расставляя чашки с блюдцами, -
спрашивает меня хозяйка. - Вишневое или клубничное?
- Ада Борисовна, я вас умоляю, ничего не нужно, - отвечаю я и прошу
разрешения закурить.
- Курите, голубчик, я же курю, - хозяйка показывает на хрустальную
пепельницу и с неожиданной для ее дородной фигуры резвостью исчезает за
дверью.
...Мы пьем чай, и я рассказываю Аде Борисовне про Египет, войну на
Суэцком канале, про то, как ее сын Миша подарил мне жизнь. Рассказываю не
все. В моем повествовании, разумеется, нет страшных подробностей действий
израильских десантников, нет сцен жестокого избиения на допросах и
окровавленных тру@пов египтян. Я жалею нервы пожилой женщины...
- Позвольте, Сережа, какая война? И как вы там оказались? -
перебивает меня Ада Борисовна, доставая из пачки очередную беломорину. Я
подношу огонек зажигалки к ее папиросе, несколько секунд молчу, глядя на
портрет Сталина, стоящий на комоде, и, наконец, решаюсь что-то объяснить.
- Вы же читаете «Правду», Ада Борисовна? Там все написано: арабы
воюют с Израилем за освобождение своих земель, оккупированных в 1967
году. А Советский Союз оказывает им военно-техническую помощь...
- Боже мой, Миша воюет с Насером, - Меерович затягивается папиросой,
- лучшим другом СССР... А был таким хорошим мальчиком в школе,
примерным комсомольцем, служил в армии... Вы знаете, мой муж – участник
войны, я – блокадница, мы жили ради сына, все делали для Миши... Но
появились какие-то неприятные нам люди... Мы говорили ему: «Миша, эти
люди не доведут тебя до добра! Весь этот антиквариат, деньги...»
Потом наш Миша поехал по турпутевке в Венгрию и не вернулся. Нас
тогда вызывали в НКВД и сказали, что он в Австрии. Такой позор. У старого
Мееровича не выдержало сердце - слег с инфарктом, и уже не вставал...
Я, наконец, достаю из кармана бумажник и протягиваю Аде Борисовне
помятую записку. Я знаю наизусть несколько слов, написанных Мойшей тогда
в египетском блиндаже. Затягиваюсь «Кэмелом» и молчу...
- Знаете, Сережа, мы с мужем еще до его смерти решили, что у нас нет
больше сына, - говорит мне Ада Борисовна, разглаживая клочок бумаги, и я
вижу, как дрожат ее пальцы. - Это очень тяжело осознать, но Мишу мы
потеряли...
Я смотрю на пожилую женщину, а в моих глазах слепящее египетское
солнце, пикирующие «Фантомы», взрывы бомб, трупы убитых, блиндаж, в
котором меня допрашивали, и рыжий Мойша. Мой «земеля»...
Владимир Дудченко. Редактировал Bond Voyage.
Другие рассказы автора читайте здесь.
===================================================
Дамы и Господа! Если публикация понравилась, не забудьте поставить автору лайк и написать комментарий. Он старался для вас, порадуйте его тоже. Если есть друг или знакомый, не забудьте ему отправить ссылку. Спасибо за внимание.
Подписывайтесь на канал. С нами весело и интересно!
===================================================
