Глава 66
Утром следующего дня, во время обхода, мажор, которому за эти несколько дней значительно полегчало, смотрит на меня вызывающе. Во взгляде буквально читается: «Что, докторша, умыли мы тебя с отцом? Строила тут из себя козу ангорскую, а оказалась такой же продажной, как и все!»
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю пациента, стараясь оставаться объективной и следовать врачебной этике.
– Нормально, – нагло говорит мажор. – Когда меня выпишут? Надоело тут валяться. Скучно!
– У вас были серьёзные травмы. Нужно, чтобы вы оставались под нашим наблюдением ещё минимум трое суток.
– Твою ж налево дивизию! – возмущается мажор. – А дома нельзя?
– Вы можете себе позволить приобретение аппарата МРТ? – спрашиваю.
Сынок прокурора ядовито хихикает.
– Позволить, может, и могу. Вот ставить эту штуковину будет некуда. Разве что батя новый коттедж построит, – и ржёт молодым конём.
Мне противно его слушать. Выхожу, и возникает мысль передать этого пациента кому-нибудь ещё. Перебираю кандидатуры. Может, Аркадий Потапович Ерёменко? Он человек взрослый, опытный. За годы, пока сам руководил приёмным отделением, насмотрелся всякого. Но нет. Не имею права так поступить ни с тем, у кого за плечами многие годы практики, ни тем более с молодыми коллегами. Раз уж выпала мне такая доля, буду терпеть. Тем более что это временно. Судя по результатам диагностики, младший Пулькин быстро идёт на поправку.
А может, поручить заниматься им Туггут? Раз уж Матильда Яновна столь тесным образом связана с семейством прокурора, вот пусть бы… Нет. Так поступать точно не следует. Не хватало ещё, чтобы они сплели против меня какой-нибудь заговор. Покруче, чем прямолинейная подстава со взяткой.
Вскоре становится не до мыслей о мажоре. Прибывает пострадавший.
– Олег Зеленцов, четыре года. В садике был приступ.
– У нас заканчивались занятия по труду. Вдруг он затрясся и описался, – из «Скорой» с пояснениями выбирается молодая женщина лет 30.
– Вы его мать?
– Спрашиваю.
– Нет, воспитательница.
– Похоже, у него жар. Давление 100 на 60, пульс 112, – говорит фельдшер.
– Он страдает эпилепсией? – спрашиваю педагога педагог.
– Насколько я знаю, нет.
– Олежа, открой глаза. Олег!
Не успеваю получить ответ от мальчика, как вдруг подходит – сразу узнаю его, хотя и видела всего несколько раз – помощник епископа отец Варнава.
– Помогите мне, – произносит тревожным голосом.
– Вы ранены? – спрашиваю его.
– Насколько я знаю, нет. Владыко. Он в машине. Очень слаб. Думаю, сам не дойдёт.
– Что с ним?
– Ему трудно дышать.
– Когда это началось?
– Не знаю. Часа два назад.
Передаю мальчика подоспевшей на помощь Маше, сама иду к машине вместе с отцом Варнавой. Он открывает дверь. В салоне, печальный, сидит отец Серафим.
– Здравствуйте, – приветствую его. – Идти сможете?
– Добрый день. Вряд ли.
Вызываю бригаду, чтобы перевезти епископа. Прошу Данилу его осмотреть, пока же спешу к мальчику.
– Общий анализ крови, посевы и рентген груди, – слышу, как распоряжается Маша.
– Температура 40,5. Кислород 82.
– Дайте маску. 10 литров. Сделать пункцию? Вдруг это менингит, – подруга вопросительно смотрит на меня. – Или другая инфекция, и он очнётся? – рассуждает вслух.
– Принести инструменты? – спрашивает Катя Скворцова.
– Подождём пару минут, – решает Маша.
Время летит быстро.
– Олег? – пытается подруга достучаться до мальчика. – Ты меня слышишь?
– Нужна пункция, – говорю уверенно.
– У нас нет согласия родителей, – парирует Маша.
– Я беру всю ответственность на себя. Мы не можем стоять просто так и ждать.
– Согласна. Давайте инструменты.
Но всё-таки ситуация трудная. Мне кажется, необходима дополнительная консультация. Нахожу Аркадия Потаповича.
– У нас малыш с температурой, он без сознания. Хотим сделать пункцию, но детсад не может дать на это согласие родителей, мы пока не нашли. Как поступить? Что нам делать?
– А другие признаки?
– Судя по рентгену, это вирусная пневмония. Кривошеи не видно, но есть фотофобия.
– Давайте распишемся втроём. Это будет наша коллективная ответственность.
– Спасибо.
Аркадий Потапович расписывается и отдаёт мне документ, отношу его в палату и отдаю Кате, дальше снова к епископу.
– Сатурация всего 78 процентов, – говорит медсестра.
– Сколько должно быть? – интересуется владыко.
– Сто.
– 78 вроде нормально.
– Едва ли. Четыре литра кислорода, анализ крови, посевы, газы крови, СОИ и рентген, – делаю назначение и добавляю антибиотик. – На случай, если это пневмония.
– Пневмония? – удивляется священник. – Но у меня нет температуры.
– Скажите спасибо гормонам, – отвечаю и назначаю ещё бронхорасширяющий препарат.
– Ещё стероиды? – интересуется владыко.
– Это может быть обострение волчанки с воспалением лёгких. Или у вас образуются сгустки. При волчанке кровь сворачивается быстрее. Вы звонили своему врачу? Нет.
– Я позвоню.
– Нет.
– Почему? Думаете, мною проще манипулировать?
– Не такой уж я изысканный хитрец, каким вы меня считаете, – улыбается епископ. – Я здесь потому, что вы лучше лечите.
Мне приятно это слышать, конечно. Только всё-таки лучше иметь дело с обычными людьми, а не облечёнными властью. Пусть даже духовной. Оставляю священника, спешу к больному мальчику.
– Как дела? – спрашиваю Машу. Она делает Олегу пункцию.
– Это просто, когда они без сознания. Вроде всё чисто.
– Что это? – замечаю странную деталь.
– Где? –
– Вот. Ты не говорила, что у него сыпь?
– Полчаса назад её не было, – задумчиво хмурится подруга. – Наверное, экзантема.
– Может, это корь?
– Корь?
– Да. Температура, потеря сознания, – предполагаю.
– Или, скорее, у него пневмония и судороги на фоне гипертермии.
– Это классическая коревая сыпь. Маша, шпатель.
– Ты уже видела корь?
– Нет, а ты?
– Конечно нет, её никто не видел, – замечает подруга.
– Посвети-ка, – заглядываю мальчику в рот. – У него пятна Коплика на слизистой.
– Что? Или он прикусил язык во время приступа, – парирует Маша.
В палату в сопровождении медсестры входит симпатичная женщина.
– Что с Олежей? – спрашивает нервно.
– Это Инга Петровна Зеленцова, мама мальчика, – поясняет коллега.
– Я была в суде. На время заседания отключаю сотовый, – скороговоркой произносит она. Смотрит на сына. – Боже….
– Я доктор Званцева, – представляется Маша. – У вашего сына был приступы высокой температуры. Мы сделали пункцию, чтобы исключить менингит. Инга Петровна, Олегу сделали все прививки?
– Нет.
– А против кори?
– Мы вообще не делали прививки нашим детям.
Мы с Машей переглядываемся. Перед нами антипрививочница. Один из самых опасных типов людей на свете.
– Маша, надень Олегу маску, – прошу подругу, достаю телефон и начинаю быстро искать.
– Что такое? Что происходит? – начинает психовать Инга Петровна.
– Ты лучше сюда посмотри, – показываю Званцевой дисплей.
– О, Боже, – произносит она, сразу догадавшись, о чём я хочу сказать.
– Позвоните в его детский сад, никого не отпускайте, – теперь уже приказываю.
– Что с моим сыном?
– У вашего сына корь.
– Это ведь не очень страшно?
– Один из 500 детей умирает от кори, – поясняет Маша всю серьёзность ситуации.
Зеленцову приходится вывести в коридор, палату закрываем на карантин. Туда вызваны санитары, чтобы провести тщательную обработку.
– Где же он подхватил корь? – спрашивает Маша, пока обсуждаем план действий в соседней палате.
– В Европе, наверное. Мать две недели назад со всей семьёй летала в Париж, – сообщает медсестра. – Я успела с ней пообщаться, пока вела сюда.
– Она считает, что прививки – это заговор между докторами и фармакологическими компаниями? – спрашивает Маша.
– Не думаю. Поговори с ней. Узнай, есть ли ещё дети в доме. Где был ребёнок? С кем он контактировал на прошлой неделе. Хорошо?
Подруга кивает и уходит.
Вскоре возвращается и пересказывает содержание беседы. Мать интересовалась, как сын, поскольку её к нему не пускают.
– Я ответила, что мы перевели его в палату с особой вентиляцией, чтобы он не заразил всё отделение, – говорит Маша. – Что он без сознания, у него пневмония. И, скорее всего, энцефалит. Инга Петровна спросила, что это? Я ответила: воспаление головного мозга.
– Всё правильно, – соглашаюсь с действиями подруги. Потом звоню администратору. – Дина, ты связалась с детсадом?
– Да, все дети там.
– Скажи им, пусть проверят, все ли они привиты, их родители, их братья и сестры. Все, с кем они контактировали.
– Хорошо.
– Да, и сообщи в контролирующие органы. Иначе решат, что мы вспышку кори скрываем.
– Поняла.
– Что ж, теперь моя очередь говорить с мамашей, – вздыхаю, поскольку мне достаётся самое трудное. Иду в ту часть коридора, где сидит Зеленцова.
– Инга Петровна, у вас есть ещё дети?
– Да, дочь. Я позвонила мужу, он везёт её.
– Ей тоже не делали перевивки?
– Нет. А Олежа поправится?
– У него тяжёлая форма, очень заразная болезнь.
– Я ответственная мать. Я читаю литературу в интернете, журналы для родителей. Я советовалась с педиатром. Это он не рекомендовал прививки. Я кормила Олежу грудью. Прививки могли ослабить иммунную систему.
– Вакцины укрепляют иммунную систему. Дети каждый день сталкиваются с чужими антигенами, – пытаюсь пробиться к её разуму.
– Прививки небезопасны.
– Не хочу с вами спорить.
– Связь между аутизмом и вакцинами налицо.
– Между ними нет связи, – продолжаю спорить с Ингой Петровной.
Ну откуда, чёрт возьми, в XXI веке встречаются такие дремучие люди?! Сотни миллионов, а может и миллиарды людей живы только благодаря прививкам, а эта сидит и несёт дичь!
– Элли, у Олега упала сатурация, – прибегает медсестра.
Спешу обратно в палату.
– Сейчас 75%, – говорит Маша. – Начинается цианоз. Я уже ввела атропин. Нужна трубка пятый номер и кривой скальпель два.
– Что происходит? – за мной просочилась мать ребёнка.
– Инфекция настолько повредила лёгкие, что в кровь не поступает кислород.
– Что вы с ним делаете? – спрашивает Инга Петровна.
– Мы подадим кислород через трубку в трахее.
– Вы подключите его к аппарату?
– Если не сделать это сейчас, он умрёт.
– Сердечный спазм, – сообщает медсестра.
– О, Боже, – Зеленцова зажимает себе рот рукой, на глазах выступают слёзы.
– Так, есть, – вставляю трубку.
– Легкие дышат хорошо. Сатурация 88. Нижний объем 150, – докладывает медсестра.
– Стопроцентный с давлением на выдохе, – говорю ей.
– Он жив? – тихо спрашивает Инга Петровна.
– Да, всё в порядке.
Хочу немного передохнуть. То ещё начало рабочего дня! Иду в кабинет, жадно выпиваю чашку кофе с молоком. Благо, у меня есть крошечный холодильник. Подумав немного, собираюсь сделать себе третью, как в кабинет влетает Ольга Великанова. Красное лицо в слезах, взъерошенные волосы, размазанная косметика, надорванный карман на халате свисает тряпочкой, нескольких пуговиц не хватает.
– Эллина… Родионовна… – говорит Ольга, захлёбываясь. – Я так не могу… паицент Пулькин меня! Он… хотел... – валится на стул, кладёт руки на стол, прячет в них лицо и начинает рыдать. Смотрю и понимаю: с девушкой случилось нечто экстраординарное. Никогда не видела Ольгу в таком состоянии. Она вообще отлично умеет себя контролировать, а тут такое!
Спешу к столику, наливаю стакан воды. Заставляю ординатора выпить. Она глотает, давится, кашляет, стучит зубами об стекло. Вижу, как её трясёт всю от адреналина. Протягиваю упаковку бумажных платков.
– Оля, успокойся. Вытри лицо. Выпей ещё воды. Может, успокоительное?
– Я… я… – всхлипывает и вдруг, уткнувшись мне в грудь лицом, опять начинает реветь.
Да кто это с ней сотворил, а главное – что?!
Несколько минут так и сидим. Я глажу ординатора по голове и спине, пытаясь успокоить, она же, как маленькая перепуганная и сильно обиженная девочка, доверчиво плачет в мой халат. Но постепенно её рыдания становятся тише. Ольга отстраняется, вытирает лицо, снова пьёт воду. Смотрит на меня покрасневшими глазами и, шмыгая носом:
– Простите, Эллина Родионовна, я не должна была… так себя вести.
– Всё в порядке, – отвечаю ей, хотя и непривычная ситуация, что скажешь. – Теперь успокойся и расскажи, что с тобой случилось.
– Вы, когда утром делали обход, не оставили указаний насчёт пациента Пулькина. Матильда Яновна спросила в регистратуре, кто им занимается. Все сказали, что вы, но сейчас заняты с тем мальчиком, Олегом. Тогда она поручила мне… проверить состояние Кирилла Андроновича. Я пошла… – голос Ольги становится всё менее уверенным. – Я проверила показатели приборов, потом спросила, не нужно ли ему чего-то ещё, и он… – в рассказе образуется пауза.
Вижу, как ординатор опустила голову и снова вот-вот заплачет.
– Оля, прекрати рыдать, соберись и расскажи, что было дальше.
– Пулькин встал, запер дверь. Сказал, что сейчас узнаю, что ему надо, а потом… потом… набросился на меня.
Вот теперь мне всё становится понятно. Мажор решил, что раз папаша и на этот раз его отмазал, что он вообще неподсуден и может вести себя, как ему заблагорассудится. Вспоминаю, в какой палате лежит Пулькин. Тут же сжимаю кулаки от досады. Там нет видеокамеры! Потому что она у нас считается, ещё со времён Вежновца, предназначенной для VIP-пациентов!
– Что было дальше? – спрашиваю, стараясь сдержать гнев.
– Пулькин хотел сорвать с меня одежду… чтобы потом… – Ольга шмыгает носом.
– Как тебе удалось вырваться?
– Я ударила его.
– Куда?
– Туда, – взгляд Ольги опускается вниз.
– Чем? Сильно?
– Коленом. Очень сильно. Он отпустил меня, схватился руками и повалился на пол. Тогда я и выскочила.
Стоит ординатору произнести эти слова, как в коридоре слышится злобный мужской крик:
– Где эта дрянь?!
Становится понятно: мажор пришёл в себя и жаждет мести.