В моем деревенском детстве были все традиционные радости пасторального бытия: кареглазая корова Зорька во дворе, необъятных размеров русская печка в доме и бескрайний лес, начинавшийся прямо за огородом.
И, конечно, в нем была бабушка - Сусанна Индисовна, сибирская казачка с трудной судьбой и непростым характером.
Характер ее и был причиной того, что называлась она по разному - бабка, бабушка, бабуля.
Сельское утро пробиралось в сон запахом свежих ватрушек и сердитым бабкиным голосом - стоя у русской печи, она вела громогласные беседы с господом богом.
Выразительные монологи, обращенные к творцу, всегда начинались одной и той же сакраментальной фразой.
- Господи! Согрешила я с ними, грешная! - истово взывала бабка, и принималась бойко перечислять свои и чужие грехи.
Хорошо информированный советский ребенок, которым я в то время была, отлично знал, что никакого бога нет, а недовольная жизнью бабка - пережиток.
Мне очень нравилось непонятное звучное слово "пережиток" и отсутствие бога на белом свете.
Судя по рассказам, бог этот был какой-то противный и неутомимо наказывал людей.
Меня и без бога-то норовили наказать все, кому не лень, поэтому в опасном царстве взрослой несправедливости бог становился дополнительной проблемой.
Проснувшись и выйдя из горницы в избу, я чаще всего пыталась незаметно стащить со стола румяную ватрушку.
Но "пережиток" видел спиной, и сейчас же раздавался грозный упреждающий укорот:
- Куда ты тянешь свои паклИ? Немыта-нечесана, едва глаза продрала... Иди умываться!
Умываться я не любила.
Раз в неделю аккуратистка-бабка хватала меня в охапку и волокла в баню, как царевну Будур из известной сказки. Орала я намного громче замарашки Будур, и наши с бабкой банные баталии, наверняка, слушало пол-деревни.
В бане было мокро, душно, темно, многочисленные болячки, ссадины и царапины немилосердно щипало мыло, мой протестующий ор сменялся ее яростным сопением и, закончив битву за чистоту, мы валились по углам предбанника, как два упыря, вдоволь напившиеся вражьей крови.
После таких эксцессов умывание казалось занятием пустым и нелепым.
Для видимости поплескав в глаза водички, я выпивала поллитровую кружку утрешнего молока с ватрушкой и начинала ругаться с бабкой.
Ругань была неизменным украшением наших деревенских будней.
Обычно я включалась в перебранку, услышав коронную фразу "Согрешила я с ними, грешная!", и, направив в сторону противницы указательный палец с обломанным ногтем, заводила пронзительно-обличающим голосом:
- Агаааа! Ты согрешила, со-гре-ши-ла! Тебя зажарят черти на сковородке в аду!
Перспектива стать зажаренной чертями приводила бабку в неописуемое возмущение, которое тут же взрывалось гневной тирадой:
- Ах, ты негодница! Ах, ты зубатая собака! Глаза продрать не успела, черта вспомнила, зубы уставлять начала! От горшка два вершка, а зубы выше носа! Черт тебя надавал на мою голову!
По моим понятиям надавать можно было по шее или под зад коленом. Как можно надавать меня, оставалось неясным.
Мне сейчас же воображался крупный мохнатый черт, обвившийся длинным хвостом, сидящий на какой-нибудь верхотуре, типа бабкиных икон.
Черт кривлялся, корчил рожи и шустро пулял в бабкину голову много-много маленьких меня.
Это веселое безобразие и называлось "черт тебя надавал".
Обнаружив на моей физиономии широчайшую улыбку вместо раскаянья, бабка впадала в раздражительное буйство и религиозная в.ойнушка стремительно набирала обороты.
- Ах, ты басурманка, чтоб тебе повылазило! Посмотрите на нее, добрые люди, ты ей слово, она - десять, ты ей десять, она - сто! От семи собак отлается, горлодерка! Лба не перекрестила, черта вспомнила, согрешила я с нею, грешная!
И, замерев посреди избы, бабка простирала в мою сторону суровую длань, восклицая с трагическим пафосом провинциальной актерки-бенефициантки:
- Ты - жевано ешь! *
Кто такое Жёваноешь я по малолетству никак не могла уразуметь.
Казалось мне, что Жёваноешь этот - самое обзывательское на свете обзывательство, ответить на которое невозможно.
Оставалось покрепче упереть руки в боки, посильнее выкатить глаза и погромче выкрикнуть в ответ:
- Сама ты - Жёваноешь!
После этой выразительной реплики христианское смирение окончательно покидало театр в.оенных действий, и разъяренная бабка бросалась в рукопашную.
Следовало побыстрее уносить ноги, потому что дралась она отлично. Ее сухие коричневые кулачки орудовали очень ловко, оставляя повсюду болючие разноцветные синяки.
Я развивала предельную скорость, выкрикивая - "А ты - пережиток, пе-ре-жи-ток!" и, метнув в противника последнюю парфянскую стрелу в виде дразнилки "Москва-Воронеж, фиг догонишь!", удирала, радостно хохоча, на вольную волю - в лес, на речку, на конюшню к любимому дядьке или за деревню в поле...
*Примечание. "Жёвано ешь" - ешь то, что тебе нажевали другие люди. Деревенских младенцев прикармливали хлебом, пережеваным с молоком.
Продолжение истории -
