Глава 71
«Что ж, господа следователи, – думаю, продолжая работать, – придётся вам набраться терпения и подождать. Неизвестно ещё, когда в клинику вернусь».
– Освободите паховую область, – тем временем говорит фельдшеру Соболев. – Сколько влили?
– Три литра физраствора.
– Иглу для инъекции.
– Манжетка не держит, – предупреждаю. – Я снова надую и закреплю.
– Алёша, мне позвонить Марине? – спрашивает раненого капитан. Мы догадываемся, что речь идёт о его супруге. Понятно: каждая любящая супруга волнуется, когда муж задерживается на работе. Вообще не представляю себя на месте жены спасателя. Они каждый день жизнью рискуют.
– Нет, – отвечает раненый.
– Уверен?
– Я ещё не умираю.
– Ладно, дружище.
– Марина – это ваша жена? – уточняю на всякий случай и чтобы поддержать разговор. Важно, чтобы пострадавший не потерял присутствия духа. Настрой важен в такие критические моменты.
– Да. Мы хотели после работы отметить годовщину свадьбы.
– Так, всем отойти, – командует капитан Романцов. – Будем долбить бетон.
– Секунду… – пытаюсь придержать рвущихся в бой спасателей, чтобы успеть поправить катетер. Когда получается, говорю раненому: – Держитесь, Алексей!
– Давайте, долбите! Вытащите меня! – торопит он коллег.
Спасатели приносят отбойный молоток, начинается жуткий грохот. Оставляю на месте доктора и спешу посмотреть, как там Митя. Смогли его наконец извлечь из-под завала, принесли болгарку? Когда прибегаю в вагон (вернее, до него, а внутри приходится протискиваться, рискуя пораниться, но всё обходится), оказывается, что боец с инструментом режет металл. Летят искры, я ложусь на пол, чтобы приблизиться к голове мальчика. Он моргает, чуточку шевелится. Значит, пока живой.
– На счёт три. Раз, два, три! – командует спасатель.
– Где носилки? – спрашиваю, вытягивая мальчика.
– Санитары сейчас их принесут.
Срочно надеваю стетоскоп и слушаю.
– Он ещё дышит? – интересуется боец.
– Да. Доступ воздуха хороший.
Через несколько минут удаётся окончательно вытащить Митю из вагона. Передаю его в руки спасателей. Они перенесут мальчика до вертолёта, вскоре он окажется в клинике. Сама возвращаюсь к его маме. Она смотрит в разбитое окно вагона. Мимо него спасатели везут каталку с Митей.
– Давление?
– Падает. Верхнее 80, – слышны их переговоры.
– Сынок… – женщина заметила мальчика и говорит мне:
– Спасите его.
– Мы постараемся, – отвечаю ей и спрашиваю бойца, который стоит рядом и режет кусок металлической конструкции, часть которой застряла в теле женщины.
– Сколько вам осталось?
– Не знаю, минут 10.
– Пожалуйста, посмотрите, как там Митя… – умоляет мать.
Киваю ей и спешу за теми двумя спасателями.
– Как его состояние?
– Реакция зрачков слабая.
– Дайте атропин.
– Низкое давление, пульс падает.
– Знаю.
– Наверное, кровотечение. Вы летите с нами?
– Грузите его. Я следующим бортом. Надеюсь.
***
– Травма грудной клетки, давление скачет, – доктор Лебедев принял первого пострадавшего. Его доставили с места катастрофы на вертолёте. – Сбили до 60. Пульс 120.
– Вы поняли, где вы? – к Валерию присоединился Пётр Звягинцев и спросил раненого.
– Я хотел лететь… Но пришлось ехать на поезде.
– Учащённое дыхание, сатурация 88. Сердечный ритм заглушен, – докладывает медсестра.
– Разрыв аорты, – догадывается Лебедев.
– В шейных венах нет давления.
– Нет доступа крови. Аппарат для шунтирования, – командует Звягинцев. – Так, готовимся к проколу перикарда.
– Поздно, пульса нет.
– Скальпель для трахеи!
***
Спустя несколько минут после того, как один из спасателей начал активно орудовать отбойным молотком, вагон, под частью которого оказался его коллега, внезапно заскрежетал и сдвинулся с места. Никто ничего не успел понять: послышался жуткий скрип, а потом Алексей закричал от боли.
– Стой! – закричал Соболев спасателю с отбойным молотком. Мы оба кинулись к раненому. Впечатление было такое, что это из-за действий тяжёлого аппарата многотонная махина изменила положение в пространстве. Но разве можно было это предугадать в такой мешанине?!
– Давайте, копайте дальше! – требует Алексей, морщась от боли.
– Не можем. Поезд придавит вас своим весом.
– Кран едет? – слышим вопрос капитана с одному из подчинённых.
– Да, ещё минут десять.
– Давление 85, пульс 110. Влиты четыре дозы крови, – сообщает фельдшер.
Ситуация с каждой минутой всё напряжённее. Мы можем потерять этого мужественного человека.
– Поможете мне? – спрашивает Соболев.
– Начинайте.
– Алексей, слушай, – образуется коллега к раненому. – Я начну ампутацию обеих ног.
– Нет, мне приходилось спасать тех, кто был зажат четыре часа! – пытается спорить боец.
– Бывает, но вы потеряли много крови. Если не ампутировать ноги, вы умрёте. Всё, я начинаю. Понимаете? Надо срочно начинать.
Алексей стискивает зубы так, что даже несмотря на творящийся вокруг хаос и шум, я слышу, как они скрипят. Губы превращаются в две тонких белых линии. Мужчина кивает.
– Приготовить поле. Скальпель. Быстро.
Протягиваю Соболеву инструмент.
– Я отделил бедренную артерию. Убирай ткани, – спустя некоторое время говорит он.
– Область под артерией кровоточит, – замечаю.
– Лёха! – зовёт капитан подчинённого.
– В этих условиях помочь нечем, – произносит хирург. Я вижу, как он искренне переживает за судьбу пострадавшего.
– Лёха! – продолжает командир. – Я здесь, дружище.
– Ты всё же вызови Марину, – просит раненый. Его голос звучит глухо под кислородной маской.
– Хорошо.
– Надо рассечь этот сосуд. Скальпель, – говорю Соболеву. – Скорей! Зажмите сосуд! Зажмите!
– Где, где?
– У основания мышцы!
Коллега выполняет поручение, я облегчённо выдыхаю. Работать в такой обстановке мне приходилось лишь несколько раз, и это тяжело. С трудом могу представить, как действовали хирурги во время Великой Отечественной. При слабом свете, под огнём врага.
Вроде бы всё получилось, но… это лишь временная передышка.
– Мы начали разрез бедра. У нас нет крови, надо закончить операцию, – сообщает Соболев. – Пациент может истечь кровью из левой ноги.
***
– Тест на травмы, тест на глюкозу в крови. Сердечный ритм 95. Боль в груди есть? – спрашивает Маша, занимаясь ещё одной пострадавшей. Её привезли только что.
На столе перед ней девушка 27 лет. На вопрос она отрицательно мотает головой.
– Живот мягкий, приготовить её к томографии, ввести катетер, – распоряжается Званцева. –Четыре пакета крови, анализ мочи.
– Срочно, ещё крови, нет наполнения сердца! – слышится из соседней палаты. Там за жизнь гражданина, который не успел на самолёт, продолжают биться Лебедев и Звягинцев.
– Седьмая доза, – сообщает медсестра.
– Ясно, режь, – говорит Пётр Андреевич.
– Есть, готово, – кивает Валерий.
– Нужен разряд!
– Понял, разряд.
– Фибрилляция, – говорит медсестра.
– Ампулу адреналина, готовьте липокаин. Разряд!
– Доктор Звягинцев, вы нужны.
Пётр покидает палату, идёт по отделению.
– Доктор, травма правого глаза с потерей зрения, – слышит он.
Не останавливаясь, Звягинцев делает назначение и спешит дальше.
– Здесь травма живота, возможен разрыв печени. Живот мягкий.
– Сделать ультразвук.
– Сюда, Пётр Андреевич! – зовёт его Ольга Великанова и докладывает:
– Открытый перелом берцовой кости.
– Ортопеду звонили? – спрашивает Звягинцев.
– Да, у больного синюшность.
– Стойте, это моя кость! – произносит пациент, морщась от боли.
– Ясно, основные сосуды целы. Приподнимаем его.
– Пётр Андреевич, доктор Печерская хочет говорить с вами по рации, – подходит администратор Достоевский.
– Не сейчас.
– Она сама делает двойную ампутацию.
– Что?!
– Спасатель, зажало поездом.
– Не бойтесь, кость вставим обратно, – говорит Звягинцев и спешит в регистратуру, где установлена рация.
***
– Эллина Родионовна, что вы режете? – слышу голос Петра Андреевича по рации.
– Не я сама, рядом коллега. Хирург. Зовут Дмитрий Михайлович Соболев.
Это я настояла на том, чтобы связаться с отделением. Всё-таки операция очень серьёзная, а Соболев для меня человек новый, незнакомый. Пусть лучше его будет консультировать кто-то из тех, кого я хорошо знаю. Пусть даже это племянник Вежновца. С другой стороны, почему нет? Сам Иван Валерьевич прекрасный специалист.
Рекомендую!
– Левое бедро. Разрезал связки и мышцы. Надо изолировать пучок нервов и сосудов, – сообщает Соболев.
В это время над нами пролетает очередной вертолёт, грохот стоит такой, что ничего вокруг не слышно. Приходится подождать, пока удалится подальше.
– Используйте тупой конец скальпеля. Сделайте слепой разрез артерии от пучка нервов и сосудов.
– Что? – Соболев кричит в рацию, придавив левое ухо ладонью.
– Слепой разрез!
– Громче. Я едва вас слышу!
***
Мальчика Митю только что доставили в клинику. Когда его везут к лифту из вертолёта, доктор Званцева спрашивает фельдшера, сопровождавшего ребёнка:
– Какое давление?
– 190 на 100. Пульс 44.
– Срочно на томографию.
– Там другой раненый, – говорит ей Сауле.
– Возможно, травма спинного мозга.
– Я сообщу, когда он пройдёт обследование.
***
– Отведите сосуд подальше. Потом используйте зажим Ошнера, – консультирует Звягинцев.
– Третий справа. Ясно, я понял. Что дальше? – спрашивает Соболев.
– Хорошо, ставьте второй зажим в пяти миллиметрах от первого.
– Мы тебя спасём, слышишь? Мы тебя вытащим. Всё будет хорошо, – я, со своей стороны, продолжаю поддерживать спасателя.
– Уберите ближний зажим и стяните сосуд нитью, – рассказывает Пётр Андреевич.
– Викриловой?
– Нет, нет. Невпитывающей. Шёлковой.
– Ясно. Дальше! Что делать с нервом?
– Отведите его к правой стенке поля.
Связь пропадает. Дмитрий поворачивается к бойцам, которые стоят рядом.
– У вас есть мобильник?
– Нет.
– А у вас?
– Нет.
Я достаю свой… разрядился! Как назло!
Вскоре рация снова «просыпается».
– Соболев, как слышите? – раздаётся в динамике голос Звягинцева.
– На приёме!
– Седалищный нерв!
– Хорошо, режьте аккуратно, дайте мышцам сократиться, уйти в сумку.
– Лёха, мы нашли Марину. Её привезут прямо в клинику, – сообщает капитан подчинённому.
– Нет, нет, не надо! – отказывается Алексей.
– Я режу, – говорит Соболев в рацию.
– Отлично. Только скальпелем, а не ножницами, иначе будет отёк, – предупреждает Звягинцев.
– Слушай, она уже едет. Она хочет к тебе, – капитан продолжает рассказывать раненому.
– Нет, нет, не сейчас… – боец начинает дёргаться.
– Держите его неподвижно! – бросаю Романцову.
– Так, дальше, – произносит Дмитрий.
– Возьми два зажима Келли и зажми вместе бедренную артерию и вену.
– Не хочу, чтобы она меня видела, – Алексей продолжает упрямиться. У него от известия, что навестить приедет жена, отчего-то началась истерика.
– Дайте ему успокоительное, – просит меня капитан.
– Она не должна меня видеть!
Ввожу пострадавшему препарат.
– Лежите тихо, пока не подействует, – требую от него.
– Лёха, почти всё, – произносит Романцов, помогая держать раненого товарища.
– Два зажима на каждый сосуд. Или всего два? – спрашивает Соболев в рацию.
– Всего два!
– Вену и артерию зажать по отдельности?
– Зажмите их вместе, но с двух концов.
– С двух концов? Или один сосуд с одного конца, а другой с другого?
– Соболев, зажмите чёртовы сосуды!
Вижу, как Дмитрий замирает на пару секунд. Глубоко вдыхает и выдыхает. Когда у них со Звягинцевым начался этот диалог, то появилось ощущение, будто хирург Соболев очень некомпетентный, и ему приходится объяснять каждый шаг. Но через несколько минут пришло понимание: видимо, коллеге из сороковой больницы ещё не приходилось работать в таких адских условиях. Потому голос Петра Андреевича для него – не спасательный круг для некомпетентного человека, а путеводная нить во мраке и хаосе.
– Ну как, закончил с берцовой костью? – спрашивает Звягинцев через несколько минут.
– Да. Почти конец.
– Хорошо. Щипцами убери осколки кости.
– Откуда?
– С острого края обрубка.
– Да они все острые.
– Главное – передняя поверхность кости.
– Я не понял. Что? – спрашивает Соболев.
– Передняя поверхность. Дмитрий, почти всё. Откусите малую берцовую.
Не знаю, каким чудом у обоих хирургов удаётся сделать то, что получилось в итоге. Проходит ещё пара минут, и мы все помогаем нести носилки со спасателем в сторону вертолёта. Алексей пока жив, и это удивительно. Ведь такая травма и перенесённая операция – жестокий и очень сильный удар по организму.
– Набор для травмы, 200 миллилитров крови. Где есть место? – спрашиваю, когда вывозим каталку из лифта. Это происходит спустя почти час. За это время мы успели перелететь от места аварии до клиники.
– Он стабилен? – спрашивает меня Данила Береговой, глядя на спасателя.
– Да…
Внезапно откуда-то (впрочем, как всегда) появляется Вежновец.
– Доктор Печерская, вы глухая?
– Что?
– Я вам кричу, а вы едете дальше в лифте.
Молчу.
– Везёте его на ампутацию? – спрашивает Иван Валерьевич, глядя на пациента.
– Она уже сделана на месте аварии.
– Как на месте?
– Да, он был придавлен.
– Вы резали ногу пилой?
– Не я, доктор Соболев.
– Это ещё кто?
– Долго объяснять.
– Ну, конечно, больше некому, – язвительно замечает Вежновец. – Ну что ж, тогда пусть режет, кто попало.
Хочу сказать ему пару ласковых, но хирург машет рукой.
– Ладно, ступайте. Я за вами всё подчищу, – забирает раненого и увозит в хирургическое отделение. Мне даже хочется поблагодарить бывшего главврача, что вызвался помочь. Он всё-таки кардиохирург, а не обычный. Но… пусть поменьше вредничает, тогда и услышит от меня добрые слова.
– Эллина Родионовна, можно с вами переговорить? – спрашивает Соболев, подходя. В лифт он не поместился, пришлось спускаться с вертолётной площадки пешком.
– Если только недолго.
– Пять минут.
– Пойдёмте.
Я захожу в кабинет. Устало снимаю одежду, которая пропахла дымом и пропиталась грязью и кровью. Отдам её позже в стирку. Сажусь за свой стол. Очень хочется спать. Устало смотрю на Соболева.
– Слушаю.
– Я хочу у вас работать.
Неожиданно. Но я видела Дмитрия Михайловича в деле. Пусть он и консультировался со Звягинцевым, однако большую часть сложной ампутации провёл сам.
– Хорошо. Приходите завтра.
Хирург поднимает брови от удивления.
– Что не так? – спрашиваю.
– И вы… больше ничего не спросите?
– А что я должна узнать? Биографию? Прочитаю в личном деле. Для меня главное – чтобы вы трудились качественно и уважительно относились к пациентам.
– Я вас понял. Готов выйти завтра, – говорит Соболев, с трудом сдерживая улыбку.
– Тогда до свидания, – киваю ему.
– До свидания! – радостный коллега покидает кабинет.
Смотрю на часы. Вот и ещё один рабочий день прошёл. Теперь можно и домой. Остальными пострадавшими займутся коллеги. Звонит телефон. Поднимаю трубку.
– Доктор Печерская, – злой голос следователя заставляет напрячься. – Мы вас ждём.
– Сегодня? – надеюсь, что не придётся тащиться в СК.
– Да. Дело не терпит отлагательства, – произносит Багрицкий.
Вздыхаю.
– Буду через полчаса.
– Ждём, – и после сразу короткие гудки.