А потом дочка у них родилась. Кравцов сначала о сыне мечтал. Но, увидев девочку, обрадовался еще больше. Доченька! Своя собственная! Вот она – новый советский житель! Ей предстоит увидеть воплощенные мечты родителей! Она сама решит, какую профессию выбрать, куда поехать, за кого замуж выходить – все сама! Ведь эта девочка – свободная гражданка свободной страны! Кравцов, поддавшись влиянию современной моды, хотел назвать дочку Миррой.
Авдотья воспротивилась его желанию. Что это за Мирра?
- Мировая Революция! – разъяснил ей Виктор.
Дуся только рукой махнула. Мирра какая-то… Не имя, а… Прости, Господи… Поведут девочку крестить, так поп такое имя не признает, по святцам назначит. И спорить нечего будет. На том разговор свой и отложила до поры. Пока помалкивала, муж немного остыл. И правда, зачем так ребенка называть? Можно ведь и в честь великого Вождя! И Дусе понравится! Про крещение Виктор не думал – вздор какой-то. Опиум для народа!
Наверняка, они бы снова поспорили и даже поссорились впервые. Но ссоры не случилось. Некому ссориться…
Он забыл про косой взгляд уполномоченного по отъему «излишков» у крестьян и мироедов. Но про него не забыли. Пока все было тихо: начальство Виктору благоволило. Даже в местной газете про новую ферму написали. Дали согласие на выдачу молодняка для двора образцовой колонии «Светлый путь». Появился свет на горизонте!
Мужики верили в Кравцова, кои-веки кто-то думал о них (и за них, что немаловажно). Потянулись в Каськово новые ученые люди: агроном, счетовод, учительница! Председатель распорядился: хватит растить дремучих граждан. Надо школу строить!
А его снова дергали «сверху» - не тратить драгоценное время на строительство! По сведениям компетентных людей, вполне просторные помещения имеются у некоторых зажиточных крестьян, до сих пор пользующихся трудом батраков. Изъять дома в пользу школы, а так же сельсовета. Устроить квартиры для служащих. Выполнить предписания, согласно установленному сроку. Точка.
Не удалось избежать зажиточной Клавдии возмездия. В Каськово снова наведались уполномоченные с людьми, обтянутыми хрустящими новенькими ремнями – ми-ли-ци-о-не-ра-ми.
Старая вдова, сын ее Иван, уже седой, траченный мужик, и Василий с женой и тремя (уже) ребятишками очутились на улице. Кравцов тронул Василия за плечо:
- У нас пока устроитесь. Агроном согласился при конторе обосноваться. А мы с Дусей в избушке Лукерьи и так живем, так что бывший сельсовет пустует – места хватит, сам ведь строил – знаешь.
Василий молчал. Такого грабежа он на своем веку еще не видел: белым днем из дома выгоняют! Но, когда уполномоченный зачитал приказ, в котором было указано, что мироеды должны быть подвергнуты безжалостной экспроприации незаконно нажитых излишков, губы Васины задергались.
- Тише, Вася, не надо, - Авдотья одними губами просила брата успокоиться.
Но как успокоишь старуху Клавдию? Та, упав на землю, громко, навзрыд причитала:
- Краснопузые нехристи! Черти! Бога не боитесь! Все, что нажито горбом, отбираете! А-а-а-а!
Дуся с ужасом смотрела на родную бабку. Та заводилась сама, заводила народ, заражала непримиримым чувством поверженной справедливости, становилась опасной, как опасна горящая спичка возле бочки с керосином. Милиционеры – все в коже, при оружии. Не раз Дуся слышала о том, что бравые вояки с легкостью применяли свое, цвета воронова крыла, оружие в борьбе с кулачьем. Кравцов рассказывал ей об этом. Правда, «кулачье» представлялось Дусе толстяками с безобразными страшенными мордами, с раздутыми животами, как на агитплакатах сельсовета. Образ толкового, работящего Василия совсем не вязался с нарисованными «мироедами».
Она прижимала дочку к груди и не замечала, что кофточка под жакетом промокла от выступившего молока.
- Вася, не надо. Все образуется, - шептала она, не прекращая качать ребенка.
Настя жалась к мужу и дрожала. Дети с испугом глядели на разбушевавшуюся бабку и не понимали, что происходит. Кравцов был белый как мел. Руки его повисли вдоль сильного, длинного тела, словно плети. Что он мог?
Главный уполномоченный лениво отвернулся к теперь уже бездомным людям и вразвалку подошел к Кравцову.
- Попрошу вас успокоить население. Иначе я буду вынужден принять меры.
- Какие меры? Вы и так уже сделали все. Сколько галочек поставили? На прижизненный памятник себе заработали? – Виктор с трудом разомкнул спекшиеся губы.
- Я никогда не сомневался, что ты – контра, - ответил ему главный, - и до сих пор не пойму, чего с тобой нежничают. Развел тут, понимаешь… Дамочкой, смотрю, обзавелся. На пуховой постельке прохлаждаешься? А кулачье в это время бандитские отряды сколачивает. Хорош, гусь, нечего сказать, жалеет крестьян. А это не крестьяне – это – враги, понял! Так что, предупреждаю по хорошему: отлепляйся от своей расписной ша*авы и…
Он не успел договорить: тяжелый удар Кравцова свернул набок мясистый нос уполномоченного. Виктор потирал раздробленные костяшки пудового кулака и спокойно наблюдал, как уполномоченный неповоротливым жуком возился в пыли, обливаясь кровью. Милиционеры подняли начальство на ноги.
- Арестовать! Немедленно! Сейчас же! – орал уполномоченный.
Василий остекленевшим взглядом уставился на кровь на дороге, свернувшуюся пыльными серыми шариками. Дети его заревели в унисон. Настя схватилась за голову. Клавдия взвыла еще сильнее. И вдруг ее сын Иван, до этого мешком сидевший на бревне, с энергией, равной по быстроте реакции с энергией буйно помешанных людей, рванул к раскрытому сеннику, схватил вилы и четким, хорошо поставленным ударом метнул вилы прямо в грудь уполномоченного.
Дальше все происходило, как в тумане: один из милиционеров выхватил из кобуры пистолет. Раздался оглушительный выстрел. Иван упал с раззявленным в немом крике ртом. Толпа в панике бросилась врассыпную. Старуха медведицей пошла на другого милиционера, за что схлопотала вторую пулю.
- Остановите стрельбу! – вдруг заорал Виктор, - немедленно прекратить!
Его услышали.
Авдотья, чудом оставшись в живых, и не думала бежать. Она так и застыла, прижав к груди кричавшего ребенка.
***
Виктора увезли. Авдотья бежала за возком, как брошенная собачонка.
- Витя! Витенька, как же это? – причитала она.
- Иди домой, Дуся. Там разберутся. Я молчать не стану, - Виктор, с подплывшим глазом, кровью, запекшейся на скуле (ему досталось от разъяренных и напуганных «инцидентом» вояк) тихонько уговаривал жену.
Она кивала, всхлипывала и все равно следовала за возком.
Милиционеры несколько раз отгоняли женщину, всячески стращая, но она их не слушала: бежала и бежала, мало обращая внимания на крики дочери. В конце концов, Виктор закричал на нее страшным голосом:
- Дочку пожалей, стерва! Она криком изошлась!
Авдотья, вздрогнув от мужниного окрика, замерла на дороге. И вдруг Виктор опять крикнул ей, что есть мочи:
- Дочку Еленой назови! Леной! Слышишь? В честь Владимира Ильича Ленина!
***
Ваську пощадили. Наверное, за «хорошее» поведение. Настя целовала руки Авдотье «за мудрость». Та немного успокоилась. Счетовод, теперь возглавивший коммуну, объяснил ей:
- Там разберутся. Кравцов – настоящий большевик. Он ударил уполномоченного по личным причинам. А личное дело не касается общественного. Не он убивал – кулаки убивали!
- Они не кулаки. Отец мой – не кулак! – отвечала счетоводу Авдотья.
- Может быть. Может быть. Но все это дела не касается. На следующей неделе я поеду в город и выясню, что к чему. Может, соберете мужу что-нибудь? Сухари, курево…
Авдотья воспряла духом.
- А можно, я с вами поеду? Может, получится Витю повидать?
Счетовод почесал затылок. Он не знал, получится у Авдотьи, или нет.
***
В первый раз в своей жизни Дуся собирала мужу узелок. Его не отпустили – значит, он нуждается в еде, питье, куреве, теплой одежде. Сколько Виктора продержат под арестом – неизвестно. Василий специально сходил к бывшему каторжнику, Сорокину Николаю, проживавшему на другом конце деревни, на махоньком клочке земли между озером и камешником, по которому пробила русло мелкая и шустрая речушка Чуя. Жил Сорокин бобылем, ни с кем дружбы не водил и гостей не привечал.
Неприветливый, угрюмый Николай сидел на чурбаке возле своей старой, поросшей мхом бани, переделанной под жилье. Чинил сеть, и так чиненую, перечиненную - проще новую связать, чем с такой рваниной возиться. Увидев Василия, Сорокин привстал, и когда Вася приблизился к нему, первый протянул руку для рукопожатия. Не отказался и от табака. Закурили, выпуская из ноздрей желтоватый махорочный дымок.
- Дак, не выпустили председателя? – Николай первый и беседу начал.
Василий кивнул.
- Дела-а-а-а…
Сорокину не требовались объяснения цели визита. Он ясно и педантично начал втолковывать гостю подробности и особенности тюремных сборов: как собирать передачки сидельцам, за что и на сколько сажают, как себя вести в заключении и на что можно надеяться родственникам арестованного. Рассказывал, что знал. А о том, чего не знал, честно отмалчивался.
- Дак, Николай, не знаешь, нам-то ждать хорошего? – понадеялся Василий на ободряющие слова.
- Не знаю, Вася. Смотря, какая статья. А тут непонятно – политическая или уголовка, хрен разберешь, - ответил Сорокин.
***
На самое дно походного, на широких простроченных лямках сидора Дуся уложила теплые шерстяные носки, треух и варежки. В большой, крупной вязки свитер Виктора завернула полотенце, бельё, пару чистых портянок и кусок туалетного мыла в яркой бумажке, привезенное Виктором из города. Сало в чистой тряпице. Мешочек сухарей. Кисет с табаком. Старый отрывной календарь для закруток. Соль. Спички. Чай, даже колотый сахар раздобыла. Десяток вяленых плотвиц. Утрешние шанежки. Яйца. Бутыль с процеженным взваром.
Она не верила, что мужа могут упечь надолго, потому и сомневалась долго: брать с собой катанки или нет? А если упекут? Что тогда делать? Сапоги-то на муже. А как в сапогах зимой? Василий убедил:
- Узнаешь в городе. Если что, вертанешь в деревню. Если на зиму, дак и теплую одежу надо брать. Там ить не выдадут?
Сама решила одеться проще, без украшательства. Вон, что из-за нее приключилось! Не крутись Дуся около Васиной семьи, не обратил бы внимания на нее тот уполномоченный! Не ударил бы его Виктор! Жив был-бы отец и бабка!
Дуся вновь и вновь кляла себя во всех грехах. Снова падала на лавку, заливаясь горючими слезами. Все из-за нее! Права была Клавдя – ведьма у Насти родилась, истая ведьма! Сколько от нее несчастий, сколько горя! Не зря у Дуси кожа, как у цыганки, а глаз черный, недобрый. Ох, Господи!
Она вновь заметалась по тесной избенке. В люльке зашевелилась Ленушка, доченька… Вот и ее Авдотья до сих пор не покрестила, вот и она не под крылышком ангельским!
Дуся качнула зыбку. Ребенок, покряхтев, снова затих.
«Ленушку возьму с собой. Может, удастся свидеться с Витей, пусть хоть поглядит на нее одним глазочком».
***
- Дуся, ополоумела? Оставь девку дома! Я на что? Пригляжу за дитем! – Настя на дыбки встала, узнав о том, что Авдотья собралась тащить с собой дочку, - такая даль! Беготня будет всякая. А если ждать придется? А если задержишься? Где заночуешь? А председатель новый ждать тебя не будет, укатит в деревню? Пешком обратно пойдешь? Дура какая… Ой, дура заполошная.
Настя еще долго причитала, пока Дуся собиралась. Укутав дочку, укуталась сама, как баба деревенская, без форса: платок надвинула на брови, на новый плюшевый жакет даже не взглянула, напялила зипун бабки Лукерьи – ну прямо торговка базарная, мешочница. Витя ей дарил красивые ботики. К черту ботики – бабкины коты в самый раз! Лет сто котам – зато примятые, разношенные. И не жалко!
Настя только головой качала. Был бы Василий, образумил девку. Да уехал Вася на общественный сенокос. И Насте наряд на ферме даден. И то, морщились: их семейство задержалось с работой: то похороны, то поминки, то понос, то золотуха.
- Настя, не вой! Я же на лошади, не пешком поеду! А если задержусь, дак найду, где притулиться! Ленушка у меня балованная, к груди привыкшая. Намаешься с ней! – коротко сказала Дуся.
Перекрестилась на образа, дочку – на руки, и вон из избы. Солнце высоко – новый председатель дожидаться, и впрямь, не будет!
Автор: Анна Лебедева