Назвать Любу Григорьеву хорошенькой язык не поворачивался. Никак. При разных раскладах и ракурсах. Можно было на телефон фильтры наложить. Но красавица, которую создали фильтры, уже не была бы Любой. И это считалось бы типичным враньем и очковтирательством. А Люба никогда (ну почти никогда) никого не обманывала. В общем, Люба предпочитала быть самой собой. И во внешности, и в характере. Не нравится – проходите мимо. Вот и все!
Что она имела в арсенале? Если соблазнить кого-нибудь, так и ничего. Ростику Люба от роду небольшого. Ножки коротки, попа тяжеловата. Шее не хватало изящности, плечам – хрупкости. Ну а что ей делать – типичной селянке? Хрупкие лани в деревне не живут. Куда им со своими тоненькими ножонками и ручонками? Они и ведра не поднимут! Да что там ведро – с лопатой в огороде и минуты не продержатся!
Конечно, в Любином Каськове жили всякие женщины, и худышки в том числе. Но до телевизионных див дамам, взращенным на молоке и всю жизнь занимавшимся физическим трудом, ой, как далеко. Всякие «авокадо» и «шпинаты» деревенские есть не могут – им мясо физически необходимо! И работают совсем другие группы мышц, отнюдь «не попочные». Потому Каськовчанки были жилистыми или плотными. Ну а их приземистость диктовали гены, формировавшие облик поселянок много веков подряд.
В юности Люба частенько плакала, взглянув в зеркало: не лицо, а поросячья мордочка. Никакая косметика не помогала. Неопытной рукой Люба пыталась рисовать на веках стрелки и красить губы. Получалась мордочка неумело накрашенного поросенка. Она пробовала модно одеваться, покупая шмотки на стихийном рынке около магазина. Получалось смешно. Все эти топы и джинсы с низкой посадкой, сногсшибательно смотревшиеся на прозрачных моделях, на Любе сидели… как одежка на мопсе Фунтике, собачке главы местной администрации.
В общем, плюнула Люба на себя еще тогда, во времена стихийных рынков. Безразмерные кофты и легинсы – повседневная Любина одежда до сих пор. Слава богу, люрекса нет. И леопардовых принтов.
Типичная тетка. Ну и что? Люба жила себе в Каськово и нисколько не переживала по поводу внешности. Замуж ее взяли в двадцатилетнем возрасте. Муж Тимофей свою Любашу любил и такую, даже ревновал. Обыкновенный парень, коренастый и невысокий, похожий на супругу, как брат-близнец. Красавцев в Каськово тоже не водилось. А он и не заморачивался – ему не в кино сниматься. У него работа тяжелая. А Любка, жена, хорошая и добрая. И готовит, как богиня.
Потому и любил Тимофей, находясь по праздничному случаю в легком подпитии, называть благоверную «Богиней». Кстати, совершенно искренне, и других баб ему даром не нать! Вот так!
Жизнь у Григорьевых сложилась замечательно. Их день подчинялся привычному распорядку: ранний подъем, возня со скотиной, сытный завтрак. Пока Люба мыла посуду, Тимофей заводил свой тарантас, а потом оба уезжали на работу, в соседнее село, где процветал агрокомплекс, возведённый десять лет назад по государственной программе. Для брошенного в девяностые захудалого поселка – манна небесная. Огромному областному городу требовалась свежая, экологически чистая продукция. И город ее получал своевременно и в необходимых количествах.
После смены супруги возвращались домой, снова кормили скотину, чистили хлев и сарай, копались в собственном огороде. Тимофей возился с тарантасом, ругая его и российский автопром: ракеты в космос отправляют, а машины делать так и не научились! Люба доила коз. В последнее время она увлеклась сырами. Народ сыры Любиного производства оценил за изысканный островатый вкус и свежесть. Уж очень хорош такой сыр с домашним вином и помидорами «черри».
Ну а что? Деревенские тоже вкус имеют. Современные люди, знающие толк в эстетике. А вы думали: живут в лесу, да молятся колесу? Это во всяких тупых шоу народ из глубинки представлен, как вырождающееся поколение: низколобые алкаши. Где телевизионщики таких находят? Вспотели, поди, искать современных питекантропов. Гадство и пошлость: сельский народ не вымер и не выродился! Работает, учится, растит детей! Правда, сметливых и смекалистых ребят забирает прожорливый минотавр «Город». Мало ему своих рабов!
А ведь совсем немного надо деревне – инфраструктура, медицина и хорошая работа неподалеку – люди горы свернут! Их с родной земли клещами не выдернешь! Вон сколько молодежи в Каськово вернулось, новые дома построили, малышней обзавелись. Давно ли тут целые улицы с заколоченными избами стояли! А теперь – красота. В прошлом году магазин снова открыли. Клуб требуют возродить. Школа нужна до зарезу! Какой уж сыр – люди пекарню требуют. Глава сельской администрации запарился пороги районного управления обивать. А ведь устраивался на тихое местечко. Вот тебе и «тихое» - нервов не хватает – работать надо!
В восемь вечера Григорьевы ужинают, чем Бог послал, смотрят сериал и укладываются спать. Перед тем, как улечься, звонят «Аномалии». Справляются о ее здоровье, радуются успехам и обязательно дают какие-нибудь дельные советы. Зимой – чтобы шапку надела. Летом – панамку. «Аномалия» родителей уважает, выслушивает родительские наставления терпеливо, желает им спокойной ночи и обещает приехать к празднику.
Она – боль и радость Григорьевых. Их гордость и слезы, источник переживаний и основной смысл жизни. Ее, как и многих других детей поселка, проглотил равнодушный Минотавр-город. Плохо это или хорошо, Григорьевы толком понять до сих пор не в силах. Уж очень необычным человеком была «Аномалия».
Родилась она в летний день, во время «петровской грозы». До родов оставалось еще добрых три недели. Люба собирала клубнику на варенье и поглядывала на синь, расползавшуюся чернильной кляксой на горизонте. Надо было бежать в дом от надвигавшейся грозы, но не хотелось: жара за эти дни измотала Любу до предела. Хотелось подставить лицо свежему ветру и не двигаться. А еще лучше – замереть под ливнем, промокнуть до нитки, замерзнуть и наконец-то вздохнуть полной грудью – от противной северозападной духоты, липкой, банной – Люба не спала, не ела, не жила уже целый месяц.
Ребенок внутри нее мучился не меньше, брыкался и оттягивал крохотными ножками кожу громоздкого Любиного живота. Уж если матери плохо, то как, наверное, плохо ему в тесноте и в темноте. Люба жалела ребенка, чувствовала что-то нехорошее и ждала освобождения от бремени с нетерпением.
И вдруг – яркая белая вспышка и – ТРАХ-ТАРАРАХ! Гром невиданной силы разорвал тревожную тишину над Любиной головой. Уши заложило! Она еще подумала: «Бомба!» Чиркнувшая перед взрывом молния расколола старую лиственницу у дома напополам. Из разваленного ствола выскочило яркое пламя, будто не извне дерево подожгли, а внутри долгие годы жар копился.
Люба истошно закричала. Ей показалось, что это ее тело разломилось надвое. Ее сейчас подожгли изнутри! Из ее чрева вырывается наружу злое пламя!
Соседка Клавдия, спешно сдергивающая чистое белье с веревки, увидела, как повалилась в клубничную гряду молоденькая пузатенькая Любашка. Сразу сообразила, что к чему. Плюнула на простыни и пододеяльники (вымокнут еще раз – не беда), легконогой козой (так и не поняла, как это у нее вышло с ее-то комплекцией) перепрыгнула через штакетник, схватила Любу под мышки, поволокла в избу. По пути гаркнула через забор любопытной мамаше своей:
- Беги, мама, к Некрасову! Срочно звони в скорую!
Некрасов Петька, единственный в поселке человек, имеющий домашний телефон, жил далеко. Оставалось только Богу молиться, чтобы аппарат работал в такую-то грозу.
Мамаша Клавдии (она тоже не поняла, как у нее это вышло в ее весьма преклонном возрасте) вприпрыжку унеслась на другой край деревни, ругая Любку (вздумала опростаться не вовремя, дура) и дочку Клавку (кобылища, могла бы и сама сбегать, а не старуху гонять) последними словами.
Гроза бушевала, поливала землю потоком небесным, пугала и радовала людей. В окна районной больнички заглядывала древней чернотой, будто уронили больницу на дно морской впадины. Люба уже не кричала: доктора усыпили Любу и под наркозом пытались выудить из Любиного живота измученного и испуганного младенчика, нечаянно застрявшего поперек чрева, замотавшегося от страха пуповиной и почти уже задушенного.
- Кровотечение усилилось, Владимир Николаевич! – занервничала акушерка.
- Вижу, не слепой, – хирург сжал зубы и потребовал очередной зажим.
В этот момент неонатолог Ложкин реанимировал синюшного Любиного детеныша, которого угораздило родиться 12 июля, в Петров день.
Анна Лебедева